Морковка и луковица
Морковка очень завидовала луковице: обо мне никто ни разу так не плакал! — говорила она. Меня режут кубиками и соломкой, с меня снимают кожицу, меня жарят, трут на терке, в общем, чего только со мной не делают, но никогда и никто обо мне не плачет. Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то плакал о морковке? Нельзя, конечно, сказать, чтобы судьба у луковиц была завиднее: их ведь тоже шинкуют, варят, парят, жарят, пассеруют и едят сырыми в салате, но о них хотя бы все плачут! Нет такого повара или поварихи, у которых на глаза не навернулись бы слезы, когда они принимаются резать луковицу. Каким таким секретом она обладает, что все ей сочувствуют?
Морковка ужасно злилась на луковицу, но ничего ей не говорила, так как знала, что им очень часто приходится встречаться в жаровнях, кастрюлях и в разных других местах. Даже в огороде их грядки находятся по соседству. Морковку так это бесило, что она сделалась почти совсем красная от злости.
Как Марионе наводил в мире порядок
Марионе решил, что больше так продолжаться не может: надо навести в мире порядок. Стоит поглядеть по сторонам, так глаза зажмурить хочется, просто невозможно видеть, до чего все вокруг перепутано. Однажды утром он купил две толстые тетради и начал отделять четные числа от нечетных. Первые он заносил в одну тетрадь, вторые — в другую, а когда дошел до тысячи миллионов, прекратил это занятие и занялся отделением всего прямоугольного от всего округлого.
Однажды ночью ему снилось, что он переносит на новое место Колизей, Замок св. Ангела и Пантеон, а также купола римских церквей, Колонны Антония и Траяна, фонтан Эзедры и площадь того же названия, Малый дворец спорта и Пьяцца дель Пополо, чтобы отделить их от всех прямоугольных строений и ансамблей столицы.
На следующее утро Марионе, продавец из супермаркета, отправился, как обычно, на работу и до часу дня трудился над тем, чтобы навести и там хоть какой-то порядок. Так, например, все квадратные и прямоугольные коробки и упаковки он переставил в одно место, а круглые — в другое. И тогда печенье оказалось у него на одной полке со стиральными порошками, а консервные банки — рядом с инсектицидами. Хозяин магазина ужасно рассердился и пригрозил ему увольнением. Пришлось Марионе поработать еще и вечером, после закрытия магазина, чтобы создать там прежний беспорядок.
Друзьям Марионе объяснял, что хочет навести порядок в мире, но никто его не слушал и, уж конечно, никто не вызвался ему помочь. Поскольку Марионе был не из тех, кого легко сбить с толку, он решил, что и сам справится с этим делом. Так, в один прекрасный день он начал отделять белое от черного. Но опять столкнулся с немалыми трудностями. Как прикажете отделить белую пену морских волн от черных прибрежных скал? Предаваясь размышлениям, Марионе шел по многолюдной улице и вдруг увидел женщину в белой блузке и с черной сумочкой. Он бросился за незнакомкой и, догнав ее, вырвал сумочку у нее из рук. В полицейском участке ему долго пришлось доказывать, что он вовсе не воришка.
После этого неприятного случая Марионе решил ограничиться работой за письменным столом. Взял словарь и, вооружившись ножницами, отделил односложные слова от двухсложных, а двухсложные — от многосложных; потом стал отделять существительные от прилагательных, глаголы от наречий, гласные от согласных, а в заключение надумал переместить каждую букву алфавита к ее сестрам, то есть все «а» собрать в одно место, все «я» — в другое. При этом он, разумеется, не забыл отделить все прописные буквы от строчных. Много ночей подряд орудовал он ножницами, пока не заполнил вырезками столько мешочков, сколько букв в алфавите.
По ночам Марионе грезились всевозможные чудеса: во сне он отделял кислород от водорода, чернила от типографской краски, песок от цемента, железо от дерева, стрекоз от муравьев, воду от земли, сыр от макарон, холод от тепла, луну от лунного света и так далее и тому подобное.
Как-то утром после такой беспокойной ночи Марионе встал с постели с твердым намерением отделить мужчин от женщин. Увидев на улице идущих рядом мужчину и женщину, он протискивался между ними, стараясь разделить парочку. Но никто не желал признавать нового порядка Марионе, а некоторые даже кулаки в ход пускали.
Марионе совсем пал духом от беспорядка, царящего в мире. Но когда жена сказала Марионе, что, если он не перестанет упорствовать в своем стремлении отделить мужчин от женщин, ей придется уйти из дома, он решил взять себя в руки: в конце концов, один маленький беспорядок вытерпеть еще как-то можно.
Пять мух
Жили на свете пять мух. Первая была очень довольна, что она — первая. Вот повезло!
Вторая говорила:
— Я — принципиальная противница всяких иерархий, из-за них только отношения портятся. Посмотрите, что творится у людей и у муравьев.
Положение второй ее в общем устраивало.
Третья муха была не так уж довольна тем, что она — третья.
— К чему нам этот порядок? — говорила она. — Зачем обязательно занимать какие-то места? Мы все — первые, и нет никаких вторых и третьих.
Но первая муха с ней не согласилась, да и у второй на этот счет были свои соображения.
— Установленный порядок нужно соблюдать. Вон как поставлено дело у людей и у муравьев! — говорила первая. — У них же сплошная иерархия.
— Ничего себе пример! — восклицали вторая, третья, четвертая и пятая.
Четвертая мечтала хотя бы один день побыть первой, но первая заявила, что никому не уступит своего места, так как уверена, что потом ей его не вернут.
Пятая сказала, что она согласилась бы занять место второй на два дня, но вторая не пожелала поменяться с ней даже на одну минуту.
Тут пять мух начали ссориться, выдирать друг у друга крылышки, таскать друг друга за хоботки.
— Люди тоже таскают друг друга за хоботки, — сказала пятая муха первой, которая не желала распускать всю группу, так как ей во что бы то ни стало нужно было сохранить свое первое место.
В процессе выяснения отношений наши мухи оказались совершенно искалеченными и расползлись по разным углам; зато каждая утешалась сознанием, что она теперь — первая. Очень скоро, однако, все они просто извелись от тоски.
Экскурсовод из Рима
Приехавшим в Рим швейцарским туристам экскурсовод сказал, что в древние времена городская территория была почти на четыре метра ниже, чем та, по которой сегодня передвигаются люди и автомобили. Швейцарские туристы не хотели этому верить и спрашивали, как же так может быть, чтобы уровень земли, которую утаптывают, утрамбовывают, не понизился, а, наоборот, повысился, да еще на целых четыре метра. Экскурсовод объяснил, что уровень территории повысился потому, что на протяжении веков на земле накапливались куски штукатурки от домов, плевки, окурки, бумажные обертки, битые бутылки, кожура от апельсинов, вишневые косточки, спичечные коробки, собачье и кошачье дерьмо.
Швейцарские туристы не могли этому поверить, они возмущались и в один голос утверждали, что в Швейцарии, например, такое просто невозможно, хотя бы потому, что швейцарцы никогда ничего не бросают на землю: уж они-то умеют содержать свои города в чистоте и порядке.
— Ну и что, — сказал экскурсовод, — пусть римляне, — (он сам был римлянином и, конечно, обиделся), — и неряхи, зато они создали Рим. А вы?
Дядюшка в аду
Есть дети, которые стыдятся своих родственников, считают их противными, грязными, нудными, злыми. Когда родственники умирают, дети перестают о них думать, так как стыдиться им больше уже некого. А вот Тонино стал стыдиться своего дядюшки Аристоджитоне именно после его смерти.
Аристоджитоне был безобидным чудаком: вместо галстука носил черный платок, курил одновременно две сигареты, жевал и проглатывал календари с именами всех святых и пил красное вино, втягивая его через нос. Тетушка жаловалась на мужа, потому что он часто не являлся домой ночевать, а иногда пропадал неизвестно где по целым неделям.
Люди называли дядю анархистом, и Тонино думал, что анархист — это странный и смешной человек, как раз такой, каким был его дядюшка. Но когда Аристоджитоне умер и стало известно, что перед смертью он не пожелал видеть священника, Тонино забеспокоился. Ведь без соборования — как говорила тетушка, женщина набожная, — он унесет на тот свет все свои грехи, а поскольку их у него было предостаточно, дорога ему — прямехонько в ад.
Тонино справился у сведущих людей насчет ада, и оказалось, что место это — хуже некуда. В аду, говорили одни, людей поджаривают на огне. Другие рассказывали, что грешников там замораживают в глыбах льда. Третьи утверждали, что их по шею погружают в дерьмо. Вот это озеро дерьма произвело такое сильное впечатление на Тонино, что он стал стыдиться дядюшки, попавшего в ад. Куда же еще его могли там определить, как не в это ужасное место?
Дядюшка в аду! С этим Тонино никак не мог смириться. Если кто-нибудь упоминал при нем имя умершего дядюшки — а случалось это довольно часто, — Тонино краснел от стыда как рак, а потом запирался в своей комнатушке и горько плакал. А когда он выходил на улицу, ему казалось, что все смотрят на него, как смотрят обычно на хромых, горбатых или вообще людей с постыдным физическим недостатком. Тонино согласился бы лучше стать хромым, чем иметь дядюшку в аду. Но что он мог поделать? Если из чистилища еще как-то выбираются благодаря горячим и упорным молитвам, то из ада, похоже, убежать никак нельзя.
И Тонино решил, что когда он вырастет, то станет не подметальщиком улиц, как хотели его родители, а — по примеру дядюшки Аристоджитоне — анархистом и будет делать уйму всяких глупых и нелепых вещей, чтобы тоже попасть в ад и вытащить дядюшку из дерьма. А если это не удастся, он разделит его участь и будет выкуривать по две сигареты зараз и жевать листки календаря с именами всех святых. Втягивать красное вино через нос он вряд ли сумеет, потому что там, говорят, грешникам приходится постоянно зажимать нос, чтобы не чувствовать вони.