Не успели мальчишки уйти, как в дом ворвались санитары и полиция. Марковальдо стоял среди них ни жив ни мертв от страха.
— Где кролик? Показывайте быстро, только не притрагивайтесь к нему: он заражен ужасной болезнью!
Марковальдо подвел их к пустой клетке.
— Уже съели?
— Нет, нет!
— Так где же он?
— У синьоры Диомиры!
Преследователи снова ринулись в погоню, вот они уже барабанят в дверь к синьоре Диомире.
— Кролик? Какой кролик? Вы что, рехнулись?
При виде санитаров и полицейских старуху едва удар не хватил. О злосчастном кролике она и слыхом не слыхала.
А мальчишки, задумав спасти кролика от смерти, решили спрятать его в надежном месте, поиграть с ним немного, а потом выпустить на волю. И вместо того чтоб идти к синьоре Диомире, сразу же поднялись на крышу. Потом они скажут матери, что кролик сорвался с поводка и убежал. Но кролик не то что бежать — даже гулять не желал. Взбираться с ним по лестнице оказалось таким трудоемким делом, в конце концов пришлось взять его на руки.
На крыше мальчуганы решили спустить его с поводка: пусть порезвится, но кролик будто прирос к месту. Посадили его на карниз, чтобы поглядеть, станет ли он лазать так же ловко, как кошки. А у него, похоже, закружилась голова. Тогда они взгромоздили его на телевизионную антенну, но кролик потерял равновесие и свалился. Вскоре детям эта игра надоела, они оставили кролика возле карниза, откуда открывалось море наползающих друг на друга серых неровных крыш, а сами убежали.
Оглядевшись, кролик задвигался сперва на месте, потом прополз немного и наконец стал перепрыгивать с крыши на крышу. Он родился в неволе, его представления о свободе были крайне ограниченны: избавиться на время от страха — о большем он и не мечтал. А тут пусто, никого нет — прыгай себе спокойно и ничего не бойся. Такого счастья он в своей жизни еще не испытывал. Место, правда, было несколько необычное, но разве может кролик осмыслить, что для него обычно, а что необычно! К тому же с того момента, как он почувствовал внутри непонятную тупую боль, окружающее потеряло для него почти всякий интерес. Так он прыгал и прыгал по крышам, а местные коты испуганно пятились при виде странного зверя.
Скоро передвижение кролика было замечено: из слуховых окошек, с чердаков и мансард за ним уже следило множество глаз. Кто-то поставил на подоконник миску салата, а сам спрятался за занавеску; другой кинул на крышу огрызок груши, привязав к нему бечевку; третий разложил на карнизе кусочки моркови. И в каждой из этих семей, живущих под самой крышей, слышалось:
— Сегодня полакомимся тушеной крольчатиной.
— Ох и вкусное рагу получится!
— Как насчет жаркого из кролика?
Кролик, конечно, заметил все выложенные для него приманки. Но, несмотря на голод, опасался к ним приближаться. Он знал, что всякий раз, когда люди предлагают ему пищу, обязательно случаются всякие неприятности: то его больно колют шприцем, то запихивают под куртку, то надевают на шею веревку и тащат за собой… Воспоминания об этих муках сливались с болью внутри, с предчувствием скорой смерти. И с голодом тоже. Но инстинктивно он ощущал, что из всех обрушившихся на него бед только голод ему подвластен, а эти коварные существа — люди — могут не только мучить, но и защитить и приласкать, в чем он сейчас так нуждался. Поэтому кролик решил сдаться на милость людей, притвориться, будто не понимает их уловок, а там будь что будет! И он начал поглощать кусочки моркови спускаясь все ниже к слуховому окошку. Пускай все это кончится неволей и новыми мучениями, зато он полакомится напоследок вкусными, впитавшими в себя аромат земли овощами! Вот он уже совсем близко, сейчас протянется рука и схватит его. Но вдруг окно перед самым носом захлопнулось. Это уж совсем непонятно: он сам идет в ловушку, а его не ловят! Кролик обернулся, поискал другую ловушку, но листья салата отовсюду исчезали, веревки втягивались обратно, окна закрывались, чердаки и крыши пустели.
А дело было вот в чем: по городу промчалась полицейская машина, и офицер кричал в рупор:
— Внимание, внимание! Из больницы пропал белый длинношерстный кролик, носитель страшной инфекции! Мясо его ядовито, и даже простое прикосновение может оказаться заразным! Каждый, кто его заметит, должен немедленно сообщить в ближайший полицейский участок, в больницу или пожарную команду.
Обитатели мансард пришли в ужас. Все были начеку, и стоило кому-нибудь, увидеть на крыше кролика, он тут же поднимал тревогу, и все прятались, словно налетела туча саранчи. Кролик продолжал осторожно спускаться по карнизу. Теперь, когда человеческая забота была ему нужнее всего, он вдруг остался в жутком одиночестве.
А тем временем старый охотник Ульрико, зарядив ружье дробью, притаился на крыше, за трубой. Различив в тумане силуэт кролика, он выстрелил, но страх подхватить заразу был так велик, что опытный стрелок промахнулся, и дробинки градом застучали по черепице. Только одна прошила кролику ухо. Услышав грохот выстрела, он понял: ему объявили войну и теперь примирение с людьми уже невозможно. И в ответ на все зло, которое причинили ему люди, он решил бросить им вызов — свести счеты с жизнью.
Покатая железная крыша обрывалась в пустоту, в пелену белесого тумана. Кролик перепрыгнул на нее и сначала медленно, а затем все быстрее стал сползать к карнизу. Затравленный изнутри и снаружи, катился он навстречу смерти. У края пропасти он зацепился за водосточную трубу, но лишь на миг — потом камнем рухнул вниз…
И попал в защищенные перчатками руки пожарника, стоявшего на самом верху переносной лестницы. Не дав зверьку даже умереть достойно, его сунули в машину «Скорой помощи» и на бешеной скорости повезли в больницу. В той же машине сидел Марковальдо с женой и детьми: их собирались обследовать и сделать необходимые прививки.
Сад неистовых котов
Кошачий город расположен внутри людского города, но это разные города. Теперь мало кто из котов помнит времена, когда этой разницы не было: когда коты разгуливали по улицам и площадям наравне с людьми, а газоны, балконы, дворы и фонтаны принадлежали и тем и другим без разбору. Но вот уже несколько кошачьих поколений живут, как пленники, в городе, где жить невозможно: по улицам сплошным потоком мчатся смертоносные машины «дави кошек!»; если раньше там и сям взгляду открывался садик, или пустырь, или древние развалины, то теперь каждый квадратный метр застроен корпусами, жилыми массивами, новенькими небоскребами; во все уголки втиснуты машины, дворы сплошь заасфальтированы, и в какой ни загляни, там непременно гараж, кинотеатр, складское помещение или мастерская. Где прежде простиралось холмистое плоскогорье приземистых крыш, карнизов, террас, баков с водой, балконов, слуховых окошек, железных навесов, теперь высятся надстройки над всем, что только можно надстроить. Исчезают промежуточные уровни между полуподвалами и тянущимися к небу суператтиками. Нынешние коты тщетно ищут тропы своих отцов — скажем, опорную точку для мягкого прыжка с балюстрады на карниз или водосточную трубу, по которой можно лихо вскарабкаться на черепичную крышу.
В этом спрессованном, вертикальном городе, где все пустоты тяготеют к заполнению, где между двумя бетонными глыбами всегда стремится втиснуться третья, вам открывается некий подпольный город, своего рода антигород, который состоит из узких, минимально допустимых нормами строительства, просветов между стенами, фасадами, торцами, стропилами; это город световых колодцев, вентиляционных камер, скошенных пандусов, внутренних двориков, полуподвальных ниш, которые словно сетью высохших каналов изрезали планету битума и штукатурки — по этим самым каналам, держась поближе к стенам домов, и курсирует доныне древнее кошачье племя.
Порой Марковальдо, чтобы как-то убить время, принимался следить за котом. В обеденный перерыв — с двенадцати тридцати до трех — когда все, кроме него, отправлялись домой, он доставал из сумки какой-нибудь бутерброд и устраивался на ящике у склада, а завершив трапезу, выкуривал половинку тосканской сигары и в одиночестве слонялся вокруг предприятия, дожидаясь конца перерыва. В часы вынужденного безделья кот, высунувший морду из какого-нибудь окна, был для Марковальдо самым желанным спутником и гидом в неведомое кошачье царство. Так Марковальдо подружился с одним тигровым котом, чей холеный вид и голубой бантик на шее выдавали в нем питомца состоятельной семьи. Тигровый кот, как и Марковальдо, любил прогуляться после обеда — эта общая привычка их сблизила.
Сопровождая своего приятеля, Марковальдо мало-помалу начал смотреть на окружающий мир его круглыми глазами, и знакомые улицы предстали как бы в новом свете: здесь жизнь не стояла на месте, но двигалась она вперед на мягких бархатных лапках. На первый взгляд котов в квартале почти не было, однако Марковальдо каждый день знакомился с новыми персонажами; ему было довольно услышать «мяу» или «фрр», увидеть вздыбленную шерсть или изогнутую спину, и он безошибочно угадывал, что тут происходит, какие новые интриги или схватки затеваются. Подчас все коты усаживались вокруг него с непроницаемым видом, подобно сфинксам: красные треугольники носа смыкаются с черным треугольником рта, и только кончики ушей подрагивают, вибрируют, словно радары. Оказавшись в радиусе действия сверхчувствительных усов-антенн и ощущая на себе взгляды сузившихся до щелочек глаз, Марковальдо тешил себя надеждой, что ему ведомы все кошачьи тайны. Но вот они доходили до конца просвета между глухими, мрачными стенами, и внезапно Марковальдо обнаруживал, что его спутники как сквозь землю провалились, что даже тигровый приятель его бросил. Значит, были в их царстве территории, куда посторонним вход воспрещен, равно как и обряды, обычаи, недоступные чужому пониманию.
Зато из кошачьего города в совершенно неожиданных ракурсах представал город людей; так, именно тигровый кот вывел его однажды к шикарному ресторану «Биарриц».
Желающему увидеть ресторан «Биарриц» нужно всего лишь оказаться на уровне кота — то есть встать на четвереньки. Таким образом, кот с человеком проследовали по куполообразному перекрытию, где на уровне их ног располагались низкие прямоугольные оконца, и по примеру своего спутника Марковальдо глянул вниз. Эти фрамуги, как выяснилось, служили для верхнего освещения и вентиляции роскошного зала. Под всхлипыванья цыганских скрипок проплывали на серебряных подносах куропатки и золотистые перепела, ловко балансируя на обтянутых белыми перчатками пальцах официантов во фраках. Или, вернее, над куропатками проплывали подносы, а поверх белели перчатки свисающих с блестящего паркета официантов в лакированных штиблетах. К паркету прилепились вверх тормашками карликовые пальмы в кадках, столы, накрытые белоснежными скатертями, уставленные хрустальной посудой и ведерками со льдом, внутри которых, словно языки колокола, торчали бутылки шампанского, — все это в опрокинутом виде, потому что Марковальдо, опасаясь, что его заметят, не высовывал голову в окошко, а довольствовался перевернутым отражением в наклонном стекле.