ному камнями дну оврага. Гаспари, которому помогал один из мальчиков, приподнял доску, которая оказалась много тяжелее, чем он предполагал.
Ребята смотрели на него с изумлением. Занятно: в нем не было и тени того высокомерия, которое всегда проявляют взрослые, позволяя себе поиграть с детьми. Казалось, он делает все совершенно серьезно.
Наконец они дошли до того места, где овраг сворачивал в сторону. Там ребята остановились и, улегшись за камнями, осторожно приподнимая головы, принялись смотреть вдаль. Гаспари последовал их примеру и тоже растянулся на гравии, не заботясь о костюме.
Теперь он увидел другую часть оврага, еще более дикую и странную. Груды красной земли, которая, казалось, вот-вот осыплется, устремлялись ввысь, словно шпили заброшенного собора, и образовывали что-то вроде круга. Вид их внушал смутную тревогу. Казалось, они веками стоят здесь неподвижно, поджидая кого-то. На вершине самой высокой из них, поднимавшейся в конце оврага, виднелось что-то вроде баррикады из камней, из-за которой высовывались три-четыре головы.
— Вон они, видишь их? — прошептал один из мальчиков.
Он кивнул, чувствуя замешательство. Если измерять расстояние на метры, все было вроде бы совсем близко. Тем не менее в какое-то мгновение у него возник вопрос, каким образом они доберутся туда, до той далекой скалы, нависшей над пропастью. Дойдет ли он до нее еще до вечера? Однако его сомнения тут же рассеялись. И что это ему взбрело в голову? Ведь дело в какой-то сотне метров.
Двое мальчиков остались ждать. Трое других вместе с Гаспари пошли вокруг, стараясь незаметно вскарабкаться на край оврага.
— Тихо, не спотыкайтесь о камни, — вполголоса заклинал мальчиков Гаспари, больше всех волнующийся за исход операции. — Смелей, еще немного, и мы на месте.
Поднявшись на гребень, они спустились в небольшую, ничем не примечательную лощину, тянущуюся вдоль оврага. Затем продолжили восхождение, таща за собой доску.
План был тщательно разработан. Когда они снова показались над оврагом, крепость индейцев уже была в десятке метров от них, только чуть ниже. Теперь надо было спуститься в кусты и перебросить доску через узкую расщелину. Враги сидели спокойно, и над ними возвышался Систо, на голове которого развевалось что-то вроде конской гривы; половину его лица скрывала желтоватая картонная маска чудовища. (Тем временем над ними сгущались тучи, солнце померкло, и овраг стал совсем свинцового цвета.)
— Вот и все, — пробормотал Гаспари. — Теперь я пойду вперед с доской.
Придерживая доску руками, он осторожно опустил ее в куст ежевики. Ребята шли следом. Им удалось добраться до установленного места так, что индейцы их не заметили.
Тут Гаспари остановился и задумался. (Тучи все не рассеивались, где-то вдали слышался жалобный крик, похожий на призыв о помощи.) Что за странная история, подумал он, всего лишь два часа назад я сидел за столом вместе с женой и детьми, а теперь нахожусь в этой неизведанной стране за тысячи километров от них и воюю с дикарями.
Гаспари огляделся вокруг. Больше не было ни небольшого оврага, где так хорошо игралось ребятам, ни похожих на рождественский пирог пригорков, ни поднимающейся по долине дороги, ни гостиницы, ни рыжего теннисного корта. Он увидел под собой бесконечные, ни на что не похожие утесы, которые стремительно сбегали в море леса, увидел за лесом мерцание пустыни, а еще дальше — огни, какие-то неясные знаки, говорящие о тайнах мира. А здесь прямо перед ним на вершине скалы стояла зловещая крепость в окружении мрачных покосившихся стен; ее поддерживали столбы, увенчанные выбеленными на солнце человеческими черепами, которые, казалось, смеялись. Край проклятий, мифов, полнейшего одиночества, последняя правда, доступная нашим мечтаньям!
Чуть приоткрытые деревянные ворота (которых не существовало) были испещрены зловещими иероглифами и скрипели под порывами ветра. Гаспари подошел к ним совсем близко, до ворот оставалось не больше двух метров. Он начал медленно поднимать доску, чтобы перебросить ее через расщелину.
— Измена! — в ту же минуту закричал Систо, обнаружив их.
Он вскочил со смехом, держа в руках громадный лук. Увидев Гаспари, он на мгновенье замешкался, затем извлек из колчана деревянную палочку, невинную стрелу, положил ее на тетиву и прицелился.
Но Гаспари увидел, как из полуоткрытых ворот, разрисованных непонятными знаками (на самом деле их не существовало), вышел колдун, тело которого несло на себе следы проказы и адского пламени. Он увидел, как колдун распрямился, став вдруг очень высоким; глаза его были безумны, а в руках, которыми двигала какая-то дьявольская сила, он держал лук. Гаспари бросил доску и в ужасе подался назад. Но колдун уже пустил стрелу. Пораженный в грудь, Гаспари упал на камни.
Гаспари вернулся в гостиницу, когда наступил вечер. Он устал и, совсем обессилев, рухнул на скамейку подле входной двери. Постояльцы входили и выходили, некоторые здоровались с ним, другие не узнавали, так как стало совсем темно.
Но, погрузившись в себя, Гаспари не обращал ни на кого внимания. И никто из тех, кто проходил мимо, не замечал, что в груди у него застряла стрела. Хорошо отструганная темного цвета палочка из какого-то очень твердого дерева поднималась сантиметров на тридцать над его рубашкой, из самой середины кровавого пятна. Гаспари уставился на нее с тихим ужасом, к которому примешивалось счастливое любопытство. Он попробовал вытащить стрелу, но ему стало очень больно. Должно быть, зазубренный наконечник крепко застрял в теле. А из раны все время сочилась кровь. Он чувствовал, как она стекает по груди, животу, скапливается в складках рубашки.
Наконец-то наступил час Джузеппе Гаспари — во всем своем поэтичном великолепии, но жестокий. По всей вероятности, подумал он, ему предстоит умереть. Но зато как он отомстил жизни, как отомстил он всем этим вечно окружавшим его жалким людишкам с их нудными разговорами и скучными лицами. Какая великолепная месть! О, он возвращался теперь не из маленькой, вдоль и поперек исхоженной долины, что в двух шагах от гостиницы «Корона». Нет, он возвращался из дальних земель, скрытых от людской пошлости, из самого что ни на есть волшебного царства. Чтобы добраться туда, другим (не ему) потребуется переплыть океаны, а потом еще долго идти по негостеприимной безлюдной местности, преодолевая враждебность природы и человеческую слабость. И кто сказал, что они доберутся когда-нибудь до этого волшебного царства? Тогда как он…
Да, он, мужчина за сорок, стал играть вместе с ребятами, разделяя их детскую веру; но вот только ребята относились к ней с ангельской непринужденностью, а он верил всерьез, натужно и яростно; вера эта неизвестно как вызревала в нем за годы его жалкого прозябания. Твердая вера, такая, что все стало вдруг совсем взаправдашним: долина, индейцы, кровь. Он вошел в мир, который не был уже миром его сказок, перейдя границу, которую в определенном возрасте нельзя переступать безнаказанно. Он сказал тайной двери: «Отворись!», сказал как бы шутя, но дверь в самом деле отворилась. Он сказал: «Индейцы!», и так оно и вышло. «Игрушечная стрела», и самая настоящая стрела поразила его насмерть.
Он заплатил за дерзновенное очарование, рассчитался; он зашел слишком далеко, чтобы можно было вернуться, но зато как он отомстил за себя! Жена, дети, приятели по гостинице ждали его к ужину, они ждали его на вечерний бридж! Бульон с сухариком, вареное мясо, последние известия по радио — смешно! Для него, вышедшего из сумрачного заповедного мира!
— Беппино! — окликнула жена с верхней террасы, где был накрыт стол. — Беппино, чего ты там разлегся? Где это ты пропадал? Ты все еще в гольфах? Ты что, не будешь переодеваться? Ты знаешь, что уже девятый час? Мы проголодались.
Аминь! Слышал ли ее голос Гаспари? Или он уже был слишком далеко? Он вяло махнул рукой, словно бы прося, чтобы к нему не приставали, пусть они обходятся без него, ему нет до них никакого дела. Он даже улыбнулся. Его лицо выражало острую радость, хотя он уже почти не дышал.
— Ну же, Беппино, — кричала жена, — не заставляй себя ждать! Что с тобой? Почему ты не отвечаешь? Можно узнать, почему ты молчишь?
Он наклонил голову как бы в знак согласия и уже не поднял ее. Теперь-то он настоящий мужчина, а не жалкая тряпка. Герой, уже не слизняк, не такой, как все прочие; нет, теперь он много выше их. И — один.
Его голова свесилась на грудь, словно приноравливалась к смерти, а холодеющие губы продолжали презрительно ухмыляться: я победил тебя, жалкий мир, тебе не удалось меня удержать.
Джанни Родари
Влюбленный мотоциклист
У коммендаторе Мамбретти, владельца фабрики запасных частей для штопоров в городе Карпи (провинция Модена), есть восемнадцатилетний сын по имени Элизо. Он носит огромную непромокаемую куртку на стеганой подкладке и под нее надевает двухцветный комбинезон с молнией у пояса. А на голову — пластиковый акустический шлем с двойным забралом. Словом, одет Элизо как профессиональный гонщик.
Однажды является Элизо на фабрику к отцу и говорит:
— Папа, я хочу жениться.
— Слава богу, — отвечает коммендаторе. — Наконец-то у тебя появилось хоть одно желание. А то вон какой вымахал: рост — метр девяносто один сантиметр, вес — восемьдесят семь килограммов, но лицея так и не окончил. Штопоры тебя не интересуют, на сапоги для мотокросса ты угрохал больше денег, чем я на полотна великих мастеров для моей коллекции… Ну, и какова она — черненькая, беленькая?
— Красненькая.
Коммендаторе Мамбретти почесал в затылке.
— Хм, красненькая. Неплохой цвет для сына промышленника. Представляю, как будут смеяться члены фабричного комитета.
— Если хочешь, я выкрашу ее в белый, — предложил Элизо, чтобы не сердить родителя.
Пока коммендаторе пребывал в сомнениях, Элизо добавил новую информацию:
— Она из Японии.
— Час от часу не легче! Еще и иностранка! Нет, милый мой, так дело не пойдет! Жен и коров бери из ближних дворов. А звать как?