— Понимаю, — сказал великодушный ковбой. — Но зачем так много — больше дюжины?
— У каждой женщины свои слабости, — объявил Винченцино.
И вместе с возлюбленной они показали гостю свой склеп, превращенный в двухкомнатную квартирку без удобств. Там, словно в гардеробе, висели все одеяния огородных пугал.
— Должна же я хоть иногда менять наряды, — оправдывалась Винченцина, стыдливо опуская огромные глаза под длинными ресницами. — Разве можно женщине всегда ходить в одном и том же?
— Вы совершенно правы, — согласился Билл, который в душе был истинный рыцарь.
Обговорив с Винченцино план действий против шерифа, врага любви и музыки, он на закате покинул этрусский склеп. И при этом посоветовал Винченцине не включать транзистор на полную громкость.
— Кстати, послушайте третью программу, — добавил он на прощание. — Сегодня передают музыку Скарлатти, Прокофьева и Шостаковича в исполнении пианиста Эмиля Гилельса. Ничто так не укрепляет дух перед решающей схваткой.
Билл снова пустился в путь и, добравшись до подножия Тольфы, привязал коней к стволу каштана, спрятал пианино за пасущейся на лугу коровой и переоделся паломником, что бредет из Рима в разбитых башмаках. Никем не узнанный, он пробрался к дому шерифа и сунул под дверь записку: «Жду тебя завтра в жаркий полдень, чтобы сразиться в адском поединке. Билл Пианино».
Потом он обошел окрестные поля и расставил по местам двенадцать огородных пугал. И закончил день в уединении, разучивая на своем верном пианино «Искусство фуги» Баха — вещь, которую еще ни одному пианисту в мире не удалось сыграть полностью.
— Пахнет порохом, — говорили крестьяне, поеживаясь от страха в постелях. — Билл опять разучивает «Искусство фуги». Какой у него все-таки звук!
Около полудня все горцы спрятались по своим хижинам, заперли окна и двери и стали поглощать спагетти. Без трех минут двенадцать на площади появился шериф с двумя пистолетами в руках, двумя — за поясом и еще одним — под шляпой. Без одной минуты двенадцать на противоположной стороне площади появились Билл, его пианино, Винченцино, державший за руку Винченцину, которая в свою очередь держала в руке транзистор. Билл слез с коня, сгрузил пианино и покатил его перед собой на колесиках.
— Нечестно! — закричал шериф. — Щиты в адских поединках запрещены!
— Заметь, я безоружен, — невозмутимо ответил Билл. — Я вообще противник порохового дыма. И потому намерен сразиться с тобой как мужчина с мужчиной — мое пианино против твоих пистолетов!
Шериф злобно усмехнулся, вскинул пистолет и хотел уже спустить курок… Но в этот самый миг Билл извлек из пианино звуки такой силы, что они пронзили насквозь печень, привратник и кадык бесчестного блюстителя закона.
Шериф схватился руками за горло и повалился прямо в дорожную пыль. Местные жители поспешно распахнули окна и услышали, как он, всхлипывая, умолял Билла:
— Хватит, хватит! Признаюсь во всем. Бах — великий композитор, ты невиновен, Винченцина может выйти замуж за Винченцино, свою первую любовь, которая никогда не забывается.
Именно этого и добивался Билл от шерифа. Остальное вы сами можете себе представить. Влюбленные обвенчались и пригласили на свадьбу Билла.
— Сыграй для нас «Ave Maria» Шуберта! — попросила Винченцина.
Обветренное лицо ковбоя исказила гримаса боли.
— Вот это — нет, — пробормотал он. — Если хотите, я, так и быть, сыграю вам из Шуберта фортепьянную партию квинтета Форелей.
Но Винченцина была согласна только на «Ave Maria»: ведь эту вещь уже играли на свадьбе дочери мэра, дочери учительницы, ее сестры Карлетты и кузины Россаны.
— Мне очень жаль, — еле слышно прошептал честный ковбой. — Я не могу себя пересилить. Простите, друзья…
Билл пришпорил коня и галопом умчался вдаль. Удачи тебе, одинокий ковбой. И пусть твоим оркестром будет плеск безрассудных волн Миньоне. Когда ты играешь Моцарта на своем верном пианино, даже облака движутся по небу на цыпочках, чтобы не прослушать ни единой ноты столь божественной музыки.
«Бум!», «Трах!», или Прилетели марсиане
В одно прекрасное утро на Землю прилетели марсиане. Покружили над Римом на своих серебристых летающих тарелках и в знак дружбы исполнили двенадцать мадригалов Джезуальдо да Венезы, среди которых один — на слова Торквато Тассо. Затем перешли к народным и блатным песням, таким, например, как: «Нет у вора ни кола ни двора, звонят, звонят по нем колокола». После чего, решив, видимо, что радушный прием им обеспечен, приземлились в древнем цирке Массимо, гораздо более просторном, чем площадь Испании, куда не замедлил прибыть в сопровождении семи тысяч полицейских джипов заместитель начальника квестуры Фьорилло.
Летающих тарелок было три. Из куполообразных кабин высунулись трое марсиан. Лица у них были весенне-зеленого цвета, а на лбу торчали рожки антенн. Точно такими земляне их себе и представляли. Правда, они оказались отнюдь не коротышками: росту в них было метра три с половиной. А одеты они были в желтые туники, расшитые узорами, до странности напоминающими народные калабрийские орнаменты. Чего только в космосе не бывает! Один из марсиан, вылезая, ударился о край кабины. В тот же миг у него из головы вырвалось облачко с надписью «Трах!».
— Марсианское знамя, должно быть, — предположил бригадир Ментилло.
— А что это такое? — процедил из-под усов заместитель квестора, кивая на другое облачко, с надписью «Кряк!».
— Никуда не денешься, — заметил какой-то мальчишка, непонятным образом прорвавшийся сквозь полицейское заграждение.
— То есть как это — никуда не денешься? — подозрительно спросил Ментилло.
— Да ведь и Паперино [4] говорит «Кряк!», когда дядюшка Папероне дает ему по кумполу.
— Вот что, отправляйся-ка в школу, бездельник, — приказал Фьорилло.
— Не-е, — ответил мальчуган. — Я во вторую смену.
Тем временем марсиане, выказывая свои добрые намерения, захлопали в ладоши. И тут же из рук у них полетели изящные облачка с крупными печатными буквами: «Хлоп! Хлоп!»
Потом тот, что ударился головой, показал жестами, что желает обратиться к землянам с речью.
От его правой антенны отделилось облачко, и собравшиеся — кто бегло, кто по слогам — прочли: «Привет вам! Как видите, мы — марсиане и прилетели к вам с визитом дружбы. Разрешите представиться. Я — командир корабля АБ17».
После того как послание дошло до всех, облачко растаяло. Но, как ни странно, голоса марсианина так никто и не услышал.
— Добрый день, — вежливо отозвался заместитель квестора. — Меня зовут Фьорилло.
Над головами марсиан разом взметнулись три облачка: «Что вы сказали?»
— Я — Фьорилло, заместитель квестора.
Марсиане склонились друг к другу, а над ними заколыхались новые облачка: «Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…»
— Что это они делают? — изумился бригадир Ментилло.
— Разве не видите? Совещаются, — пояснил мальчишка. — Вот и Паперино тоже…
— Слушай, парень…
Но докончить фразу Фьорилло не успел — марсиане застучали кулаками по своим тарелкам, явно требуя внимания.
Из-под металлической обшивки вырвались облачка с надписями: «Бум! Бам! Бом! Почему не отвечаете? Это противоречит законам гостеприимства. Ай-яй-яй!»
— Вот незадача, черт побери! — воскликнул Фьорилло, замещавший самого квестора.
А облачка все допытывались: «Что такое? Мы не видим ваши облачка… Ах!»
— Расстроились, — прокомментировал мальчуган. — Иначе бы сказали «Черт!» или «Тьфу!».
Фьорилло пребывал в некоторой растерянности.
— Наши облачка? Стало быть, они…
И вмиг его аналитический ум, раскрывший сотни сложнейших преступлений, выдал разгадку тайны: марсиане объясняются только с помощью комиксов и понимают только комиксы.
Тогда он приказал подать ему лист бумаги и ножницы, вырезал облачко и, написав на нем «Подождите минутку», приложил облачко ко рту. И сразу же из межпланетных кораблей взвились радостные облачка. Полицейские из семи тысяч джипов, стотысячная толпа римлян и мальчишка-школьник прочли — кто вслух, кто про себя: «Наконец-то! Хлоп! Хлоп! Наконец-то вы заговорили! О-о-о! Гип-гип! Ура!»
А из одного облачка высунулась голова марсианской собачки, тоже с антеннами и своим собственным задорным облачком: «Тяв! Тяв! Тяв!»
Тем временем к стадиону Массимо подоспели эксперты криминальной полиции, министр транспорта и министр связи, несколько университетских профессоров, двенадцать епископов, сто двадцать восемь журналистов, мэр города и очень представительный господин, не занимавший, правда, никакого поста. Однако среди них не нашлось ни одного, кто умел бы объясняться на языке комиксов.
— Весьма сожалею, — заявил профессор де Маурис, лингвист, а также музыкант, играющий на ударных инструментах, — я на этом языке читаю и пишу, но не говорю. Что поделаешь, у нас при изучении иностранных языков очень подробно объясняют грамматику, а вот разговорной речи почти не уделяют внимания.
— Верно, верно! — закивали остальные.
— Я вот тоже читаю по-английски, но не говорю, — сказал один.
— А я пишу на кабардино-балкарском, но не читаю.
— Ну а я прекрасно знаком с литературным суахили, а вот речи совсем не понимаю…
Пришлось объясняться с марсианами с помощью облачков, вырезанных из бумаги. По приказу Фьорилло один полицейский агент закупил в писчебумажном магазине пятьдесят килограммов чистой бумаги и двадцать ножниц. Все принялись вырезать облачка. Один киносценарист, которому особо удавались диалоги, стоял наготове с красками и кисточкой. Так, облачко за облачком, римляне выяснили, что марсиане стали жертвами прискорбного космического недоразумения. От своего резидента на Земле они в 1939 году получили несколько экземпляров журнала комиксов и решили, что земляне разговаривают облачками.
— Если б вы знали, как нам тяжело давался этот язык, — рассказывали марсиане. — А выходит, зря старались.