Фьорилло крупными буквами в пол-листа спросил, сохранился ли у них голос. В ответ трое инопланетян запели марсианский гимн. Весьма полифонический, в стиле барокко, несколько напоминавший «Magnificat» Баха. Когда гимн отзвучал, раздался гром аплодисментов, но, увы, не появилось ни единого облачка.
— Не получается у нас… — вздохнул мальчишка.
И вдруг марсианская собачка выпустила над головой облачко «Фу! Фу!».
— Что-то учуяла, — догадался бригадир Ментилло (кстати, он в свободное от работы время увлекался комиксами, которые детям до восемнадцати лет читать не разрешается).
Земная собачка, проскользнув под ногами тысяч римлян, подбежала к летающим тарелкам и залилась громким лаем.
«Вау! Вау!» — ответила облачком марсианская собака.
Земная на мгновение растерялась. Но вот у нее из пасти тоже вырвалось белое облачко с дрожащими буквами: «Ррр! Ррр!»
— Злится, — перевел профессор де Mayрис епископу Челестини.
«Вау! Вау!» — настойчиво, но дружелюбно повторила собака марсиан.
Римская собака, видимо, успокоилась и ответила в тон: «Вау! Вау!»
— «Вау! Вау!» означает «Гав! Гав!», — объяснил де Маурис представителям прессы, строчившим в блокнотах.
— По-марсиански?
— Нет, по-комикски. Насколько мне известно, по-марсиански «Гав! Гав!» будет «Крк! Крк!».
Между двумя собаками завязалась оживленная облачная беседа. Уже знакомый нам мальчуган и еще восемнадцать тысяч римских ребятишек, прошмыгнувших под ногами у блюстителей порядка, от души веселились, наблюдая эту сцену. И над головой у них вдруг начали летать забавные облачка самой разной формы, на которых все, кроме неграмотных, смогли прочесть «Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!».
Одна девочка по ошибке испустила «Ой-ой-ой!», но тут же поправилась, ведь так реагируют только те, кто проваливаются в яму, а в цирке Массимо ям нет.
Фьорилло как заместитель квестора весьма озабочен: так эти марсиане, пожалуй, всех наших детей испортят!
Он и не заметил, как из-под шляпы у него выползла, к изумлению всех присутствующих, мрачная туча «Бу-бу-бу!». Бригадир Ментилло, восхищенный лингвистическими способностями своего шефа, хотел было крикнуть «Браво!», но голосовые связки почему-то отказались ему повиноваться, а вместо этого из носа потянулась длинная струйка с надписью «Клац! Клац!».
Из-за недостатка разговорной практики он спутал восклицание «Браво!» со звуком, издаваемым при щелканье пальцами (кстати, у этого междометия, если верить словарю комиксового языка, составленному Джоаккино Форте, есть еще одно значение — звук защелкиваемых наручников). Но не беда, со временем Ментилло овладеет языком комиксов. Земляне без труда усвоили речь с помощью облачков, подписанных всеми буквами алфавита. К примеру, на редкость талантливый профессор де Маурис, когда у него отлетела пуговица от пиджака, безошибочно выпустил ей вслед облачко «Трах!».
— Массовый гипноз! — констатировал епископ Челестини, выпустив в соответствии со своим саном облачко в форме нимба.
Теперь над цирком Массимо повисло безмолвие. Все говорят на языке комиксов. Воспринимая реплики собеседника, люди читают их не вслух, а тоже с помощью комиксов. Моторы семи тысяч джипов по приказу остались невыключенными, и из-под капотов несутся белые облачка «Урр! Урр!», что явно соответствует шуму двигателя, работающего на стоящей машине. Если бы та же машина мчалась со скоростью сто девяносто километров в час, то на облачках, несомненно, было бы написано «Дрр! Дрр!».
«Наконец-то мы нашли общий язык!» — комиксуют марсиане.
«Скажите откровенно, — спрашивает облачком заместитель квестора Фьорилло, — вы применили какой-то газ, чтобы парализовать наши голосовые связки?»
«При чем тут газ? — недоумевают марсиане. — Просто комиксы были у вас самих на кончике языка».
С помощью комиксов в теплой дружеской обстановке начались переговоры. Марсиане и представители власти отбыли на виллу Фарнезина [5]. Летающие тарелки поместили на запрещенную стоянку, которую содержит некий уроженец Кастелламаре-ди-Стабиа. Толпа рассеялась, комиксуя и разнося эту заразу во все уголки Рима. Колокола очень быстро выучились звонить облачками «Дин-дон!». Скорые поезда оставляли за собой в воздухе длинную полосу с надписью «Уууу!». В барах виа Венето на струе газированной воды из сифона плясали буквы «Фррр!».
Дети, увидев перед собой тарелку ненавистного овощного супа, испускали очень выразительное облачко с надписью «Фу!», за что тут же получали на языке комиксов «Шлеп! Шлеп!».
Правительство, ясное дело, тут же объявило комиксы государственным языком, тем самым уничтожив свободу слова. Те, кто по-прежнему предпочитали облачкам слова, оказались вне закона: им приходится собираться по ночам в подвалах и разговаривать шепотом, иначе их арестуют «за нарушение общественного спокойствия в ночное время».
У языка комиксов помимо красоты есть масса удобств: скажем, яйца, разбиваясь о край сковородки, выпускают пузырек воздуха с надписью «Блям!» или же «Крак!» — в зависимости от степени свежести, так что сразу становится ясно, если в лавке вас надули, подсунув несвежие яйца.
А сколько все-таки осталось людей, для которых слова так и не превратились в дым? Будем надеяться, немало.
Война поэтов
Поэт Сореллини по имени Альберто Альберто возглавляет группу поэтов-песенников и композиторов-песенников. Друзья прозвали его Плакучий Поэт, отчасти потому, что волосы у него напоминают плакучую иву, а еще из-за того, что свои полные горючей тоски стихи он всегда сочиняет со слезами на глазах.
Альберто Альберто знаменит на всю Италию, а также в кантоне Тичино как автор рифмы «кровь — любовь». Но тут надо сразу сказать: рифму эту он украл у поэта Освальдо, бывшего руководителя конкурирующей группы, бывший он потому, что вот уже десять лет, как Альберто Альберто, опасаясь разоблачения, заточил его в старинную башню на берегу моря.
Личный секретарь Альберто Альберто по имени Оскар как раз возвратился из старинной башни, куда он ездит каждый день, чтобы бросить в окно узнику пачку галет. Хлеба Освальдо не ест — бережет фигуру.
— Как он там? — спрашивает Альберто Альберто, утирая слезы и отдавая платок Оскару в обмен на чистый.
— Отлично, — докладывает Оскар. — Говорит, что почти нашел новую рифму на слово «кровь». Самое большее ему потребуется еще полтора года. Рифма, как он утверждает, уже вертится на кончике языка.
— Он сущий дьявол! — восклицает Альберто Альберто, орошая слезами второй платок.
Оскар тут же благоговейно его меняет, поскольку он не только исполнительный секретарь, но и главный хранитель носовых платков Плакучего Поэта. Он сам вышивает на них монограммы своего повелителя. И всегда носит с собой коробочку с двенадцатью дюжинами платков.
У Оскара есть своя маленькая тайна. Он выжимает мокрые платки, собирает слезы Альберто Альберто в бутыли, разливает их затем в изящные флакончики и втайне продает за большие деньги поклонникам и поклонницам поэта. Тому, кто купит десять флакончиков, предоставляются на выбор сувенирный пульверизатор или штопор. Можно приобретать слезы по почте наложенным платежом, а также в рассрочку. Бандероли отправляются даже в Латинскую Америку.
— Записывай, — приказывает Альберто Альберто, у которого в отсутствие Оскара родилось в уме новое стихотворение.
Ты помнишь тот день,
любовь,
когда завладела консервным ножом,
взбудоражив мне кровь.
А после рассталась со мной,
сбежала с механиком-левшой.
О-ля-ля.
И с той поры я слезы лью,
о-ля-ля.
Отвергла ты любовь мою,
ты предпочла меня ему,
скажи, скажи мне, почему?!
Верни мне мой консервный нож,
прошу тебя очень,
хотя бы по почте,
о-ля-ля…
Оскар потрясен до глубины души.
— Какие стихи, маэстро! К таким словам самую заурядную мелодию, и первый приз на фестивале в Бусто-Арсицио обеспечен.
— Впусти всех, — всхлипывая, произносит Альберто Альберто. — Я самолично прочту свое творение, прежде чем выбрать композитора.
— Эй, банда, входи! — кричит Оскар, распахнув дверь.
Парами входят тридцать поэтов и двадцать четыре композитора. (Хотя композиторов меньше, чем поэтов, но они толще, так что по весу все сходится.)
Вошедшие вытягиваются по стойке «смирно» и поют гимн, сочиненный самим Альберто Альберто.
В моем сердце любовь,
и волнуется кровь,
о-ля-ля.
В моем сердце всегда
кровь бурлит — не вода,
о-ля-ля.
Но в душе моей вечно тоска,
ведь любимая так далека.
Они запевают второй, самый знаменитый куплет гимна, где «кровь» рифмуется с «любовью», а не наоборот, и вдруг вбегает посыльный. Он запыхался и явно предпочел бы сейчас находиться где-нибудь в Боготе или на худой конец на Капри. Он падает ниц перед Альберто Альберто и срывающимся голосом восклицает:
— Маэстро, сжальтесь! О, что со мной теперь будет?
— Не знаю, — отвечает Плакучий Поэт. — Не имею представления. А что случилось?
— Узник…
— Что — узник?..
— Сбежал!
— Тоже с консервным ножом?
— Я не знаю, маэстро. Стражник сообщил только, что Освальдо галетами прорыл подземный ход из своей темницы и скрылся в северо-восточном направлении.
— Говорил же я, нельзя давать ему слишком сухие галеты! — сокрушается Альберто Альберто.
— Они были свежайшие, хозяин, — докладывает Оскар. — Частично даже пережеванные. Видно, он клал их сушиться.
— Это крайне огорчительно, — сухо замечает Альберто Альберто, бросая на пол мокрый от слез платок. — Включите радио: может, передадут что-нибудь об этом историческом побеге.
Оскар включает радио на словах диктора:
— Друзья мои, счастлив сообщить вам чудесную новость! После десяти лет добровольного уединения в тайном убежище, известном только ему и его близким, к нам вернулся знаменитый поэт Освальдо. Сейчас он прочитает слова песни, сочиненной им за десятилетие плодотворного затворничества.