Освальдо откашливается и начинает декламировать:
Моя верная любовь,
стынет в сердце моем кровь.
Вспоминая вновь и вновь,
я рыдаю с того дня,
как ты покинула меня.
О-ля-ля.
И сбежала с любовником,
Вероломным чиновником.
О-ля-ля.
— Выключите! — кричит Альберто Альберто. — Этот негодяй опять обвел меня вокруг пальца. Придумал новую рифму: «любовь — кровь — вновь». А чтобы усыпить мою бдительность, уверял, будто ему надо поработать еще года полтора. Вольно!
Поэты и композиторы, стоящие по стойке «смирно», расслабляются.
— Что-то здесь нечисто, — размышляет вслух Альберто Альберто. — Быть может…
Но оглушительный хор скрыл от потомков это крайне важное умозаключение:
О-ля-ля, о-ля-ля,
ты покинула меня
вероломно, коварно,
не помыв кофеварку.
О-ля-ля, о-ля-ля,
до сих пор стынет кровь…
Банда Освальдо с боевым гимном окружает виллу Плакучего Поэта. Альберто Альберто, не теряя ни секунды, командует:
— По местам. К бою!
Поэты и композиторы занимают оборону за дверями и окнами. Оскар хлопает в ладоши, и слуги мгновенно приносят котелки с дымящейся полентой, которая всегда имеется в кухне на случай чрезвычайных событий. Полента приготовлена из высококачественной муки мельчайшего помола и потому долго не остывает.
Когда банда во главе с бежавшим из плена предводителем бросается в атаку, защитники виллы вываливают им на головы горячую поленту и при этом распевают героическую ораторию Альберто Альберто, сочиненную на случай войны:
Закипела моя кровь,
ты прощай, прощай, любовь.
Всех врагов побьем мы энтой
обжигающей полентой.
Не дадим исчадьям ада
молока и мармелада.
О-ля-ля.
Штурм отбит. Освальдо и его банда готовятся к длительной осаде виллы.
Да будет вам известно: вилла Плакучего Поэта находится возле западной окраины города на живописных холмах. Альберто Альберто специально выбрал это место, чтобы любоваться восхитительными, приводящими в умиление закатами. Кипящий ненавистью Освальдо приказывает установить в саду огромную ширму из белого пластика с гнусной целью помешать Альберто Альберто любоваться закатами. Для вдохновения Альберто Альберто приказывает Оскару проецировать закаты в миниатюре на стены гостиной. И все же это лишь суррогат… Поток слез неуклонно иссякает. Сами посудите, как сочинять стихи о несчастной любви, изменах, разбитых сердцах, глядя на импровизированный закат размером три метра на два?!
Голодная смерть Альберто Альберто не грозит: в подвале у него хранятся неистощимые запасы круп, муки и копченой колбасы. А вот стихи… В стихах все слабее глас печали, отчаяния — они выходят какие-то сухие, черствые. Однажды он даже продиктовал Оскару такие строки:
В сердце сор,
в носу простуда,
что-то капает оттуда.
Оскар испуганно вздрагивает. Поэты и композиторы шарахаются, словно вдруг наступили на кобру.
— Маэстро, — лепечет Оскар, — вы ничего не забыли? Вам не кажется, что в стихах не хватает… одного словечка, которое оканчивается на «овь»?
— Какого же? — теряется Альберто Альберто. — «Готовь», «морковь»? Скажи, не мучай меня!
— Пришвартовь, — подсказывает Оскар.
Но тут понимает, что хотел произнести совсем другое слово. Он бросает умоляющий взгляд на поэтов и композиторов. Все наперебой предлагают свои варианты:
— Славословь!
— Бровь!
Но никому не удается выговорить слово «любовь». Все впадают в черную меланхолию, но из сада внезапно доносится усиленный репродуктором голос Освальдо:
— Протестую! Вы применили оружие, запрещенное конвенцией Сан-Ремо! Это гипноз! Ни я, ни мои люди не в силах произнести слово из шести букв, которое начинается на «эл» и кончается на «овь». Если вы не прекратите свои преступные действия, я обрушу на виллу сорок восемь роялей!
— Освальдо! — плачущим голосом взывает Альберто Альберто. — С нами случилось точно такое же несчастье! Если я лгу, пусть прольется… свекровь.
— Что?! Ты, верно, хотел сказать «новь»?
Вы уже догадались, что Альберто Альберто и Освальдо не могут больше выговорить не только слово «любовь», но и «кровь». А ведь эта рифма, несмотря на жесточайшие раздоры, и принесла обоим всемирную славу.
Война мгновенно прекращается. Поэты и композиторы из двух враждебных лагерей отправляются на все четыре стороны искать утерянные слова.
— Доставьте их живыми или мертвыми! — повелевают оба главаря.
И те обшаривают кустарники, обыскивают пещеры, устраивают облавы в Национальном парке Абруцци, роют тоннель в Альпах… Но слова «любовь» и «кровь» бесследно исчезли.
Поиски продолжаются шесть месяцев и еще сто двадцать дней, после чего их приходится прекратить из-за нехватки средств. Альберто Альберто и Освальдо истратили все свои сбережения и вконец разорены. Они бродят по улицам, просят подаяние.
Их подчиненные промышляют грабежом. Оскар еще держится на плаву с помощью слез Плакучего Поэта. У него осталось семь гектолитров, но теперь их уже нелегко сбывать: мошенник выдает их за лосьон от выпадения зубов.
Однако специалисты утверждают, что слова «любовь» и «кровь» никуда не девались, не утеряны, не украдены — просто они поистерлись от чрезмерного употребления и превратились в крохотные обмылки, которые незаметно для нас исчезают в сливе ванны под мрачный рокот грязной воды.
Чью нить прядут три старушки?
Ох и мстительны же были эти древние боги! Однажды Юпитер ненароком обидел Феба. Красавец Феб затаил обиду и при первом же удобном случае в отместку Юпитеру перебил немало Циклопов.
Не надо путать божий дар с яичницей, скажете вы: Циклопы к Юпитеру не имеют никакого отношения.
А вот и имеют. Циклопы, да будет вам известно, поставляли на Олимп молнии. И Юпитер очень ими дорожил, ведь молний столь высокого качества не выпускала больше ни одна фирма. Когда Юпитеру доложили, что Феб лишил его таких поставщиков, громовержец не на шутку рассердился и вызвал Феба на ковер. Фебу пришлось подчиниться, ибо Юпитер — самый главный из богов.
— Ты совершил преступление, — сказал он. — И будешь отбывать наказание на земле. В течение семи лет станешь прислуживать Адмету, царю Фессалийскому.
Делать нечего — Феб отправился в ссылку. Юноша он был толковый, исполнительный и в доме Адмета всем полюбился. С самим царем они вскоре стали большими друзьями. Семь лет пролетели, и Фебу было разрешено вернуться на Олимп. Идет он по дороге к дому и вдруг слышит: кто-то его окликает сверху. Задрал голову — на балконе прядут три старушки.
— Как поживаете? — вежливо поинтересовался он. — Ревматизм не очень мучает?
— Да ничего, грех жаловаться, — отвечают старушки.
(Вы, конечно, уже догадались, что это были не простые старушки, а парки — те самые богини, которые определяют судьбу человека с рожденья и до смерти. Прядут они, прядут нить жизни, а потом — чик! — обрежут ее, и пиши завещание.)
— Ого, сколько вы напряли! — удивился Феб.
— Да. Вот эту почти закончили. Знаешь, чья она?
— Чья?
— Царя Адмета. Ему осталось жить два-три дня.
Ах, бедняга, думает Феб. Я оставил его в добром здравии, а ему, выходит, скоро конец!
— Слушайте, — обратился он к старушкам, — Адмет — мой друг. Нельзя ли ему пожить еще годик-другой?
— Но как? — развели руками парки. — Мы лично против Адмета ничего не имеем. Милейший человек. Но от судьбы не уйдешь. Смерть, она ведь тоже ждать не любит.
— Так он же еще совсем не старый!
— Возраст тут ни при чем, уважаемый Феб. А что, ты так сильно его любишь?
— Говорю же — близкий друг.
— Ну, так и быть. Мы повременим с этой нитью, пусть пока повисит. Но при условии: кто-нибудь по своей воле умрет вместо Адмета. Годится?
— Еще бы! Премного вам благодарен.
— Не стоит. Для тебя мы рады стараться.
Феб даже домой не зашел, чтоб просмотреть почту. Ринулся обратно на землю и захватил Адмета на пороге дома: тот как раз в театр собрался.
— Вот что, дружище, такая история вышла… В общем, ты спасся чудом. Но без похорон не обойтись. Сумеешь найти кого-нибудь, кто бы лег вместо тебя в гроб?
— Надеюсь! — Адмет дрожащими руками налил себе крепкого вина. — Или я не царь? Или моя жизнь не нужна государству?.. Ох, черт побери, от таких вестей меня прямо в пот бросило.
— Что поделаешь! Такова жизнь.
— Как раз наоборот: такова смерть…
— Ну, мне пора. Прощай!
— Прощай, Феб, прощай. Я с перепугу и не поблагодарил тебя как следует. Пришлю тебе ящик твоего любимого вина.
Черт побери, снова подумал Адмет, оставшись один. Ну и дела! Хорошо еще, что у меня есть высокопоставленные друзья.
Он кликнул своего самого верного слугу, изложил ему суть дела и, дружески похлопав по плечу, велел приготовиться.
— К чему, Ваше Величество?
— Ты еще спрашиваешь! К смерти, конечно. Ведь ты не откажешь мне в этой услуге. Разве я был тебе плохим хозяином? Скажи, платил я тебе сверхурочные, ссуды и тринадцатую зарплату?
— Платили, Ваше Величество.
— То-то же! Так что поторопись. Время не ждет. Ложись в гроб поскорее, а уж я обо всем позабочусь: пышный катафалк, мраморный памятник, пенсия вдове, стипендия сыну! Идет?
— Разумеется, Ваше Величество. Завтра же утром буду в гробу.
— Почему завтра? Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Но мне надо написать прощальные письма, сделать кое-какие распоряжения, помыться…
— Ладно, завтра! Но только с самого утра…
— На рассвете, мой господин…
Но на рассвете верный слуга уже плыл по морю на финикийском судне по направлению к Сардинии. И даже фотографию в газете под заголовком «Разыскивается…» нельзя было поместить. Ведь в те времена ни фотографий, ни газет не существовало.