Гаэтан, прятавшийся в кустах, тоже захотел взглянуть на этот натюрморт перед красным домиком, и от такого зрелища у него мурашки по спине побежали. Он подошел ближе; птицы рядами свисали с крючьев, разделенные по классам и отрядам: прежде всего бекасы, как самая почетная добыча, потом их сородичи, а потом уж утки, чье мясо имеет соленый и морской привкус.
Там, за стеклами, Гаэтан увидел, как охотники, сняв куртки и разомлев от тепла, смеялись и закусывали. Он содрогнулся от ужаса и бессильной ненависти. Среди жертв Гаэтан узнавал товарищей по вольере, в том числе бурого, который учил его летать; мысленно он вернулся к счастливой и беззаботной летней поре, когда самцы с гордостью глядели в лужицы на свое яркое оперение, когда и «Прекрасное око» было зеленым раем. Вернее, не было, а казалось…
Сквозь стекло он вдруг встретил взгляд двух глаз, увидел нос, усы и пасть, в которой между зубов торчал кусок колбасы.
— Глядите-ка, фазан с голубым хвостом!..
И тут же несколько пар глаз уставилось в окно.
— И в самом деле!
— Да еще с желтой шейкой!..
Гаэтан несколько секунд выдерживал их взгляд, потом с достоинством, не спеша скрылся в лесу. Куда торопиться: ружья в кожаных чехлах были свалены в кучу на веранде, а патронташи лежали в противоположном углу. Зайдя в чащу леса, он даже рискнул долететь до рисового поля.
— А тебе как удалось выбраться? — спросил Гаэтан друга.
— Сам не знаю, — ответил Итало. — Увидел ружье — да как припущу! Вот, гляди, дробью полхвоста оторвало.
— Благодари фортуну, что тебе попался мазила, — заметил Гаэтан. — Не то бы ты с нами сейчас не разговаривал.
— Да, — согласился Итало. — Летай как можно выше и быстрей да надейся, что охотник промажет, — вот и вся наша фортуна.
Гаэтан усмехнулся.
— Как можно быстрей, говоришь? Чтоб раньше других на дробь нарваться?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хороший охотник целит не в тебя, а в небо. Перед тобой. И дробинки тебя не настигают, а поджидают.
Итало удивленно взглянул на него.
— Да ну?
— Чтобы определить твою скорость, охотнику достаточно одной секунды. А ты должен заставить его поверить, что летишь быстро, и внезапно замедлить полет… Охотник знает, что ты летишь по прямой. А ты обмани его — то поднимайся, то опускайся.
— Но ни один фазан так не летает! Так летают только перепела и кулики, — возразил Итало.
— Нужно научиться, — ответил Гаэтан. — К примеру, ты летишь прямо на него, он будет стрелять вверх, а ты ныряй вниз. Даже если тебе кажется, что дело гиблое, все равно не отчаивайся, сделай так, чтобы оказаться между ним и загонщиками или другими охотниками. И он не станет стрелять — побоится задеть их.
— И тогда мы будем в безопасности?
— Нет. В безопасности мы будем, если вовсе разучимся летать, — заявил Гаэтан.
— Да это все равно что заставить зайца подняться в воздух.
— Знаю. Но, чтобы выжить, мы должны забыть, что у нас есть крылья.
— Может, ты и прав, но мне это не по душе, — заключил бурый фазан Итало. И ушел, гордо помахивая обрубком хвоста, отчего величавая его поступь становилась нелепой и комичной.
Гаэтан стряхнул с себя первые капли вечерней росы. Вдалеке по тропинке проехали на велосипедах Чекко и его помощники, совершая очередной объезд.
До сих пор молчавшая зайчиха вдруг встрепенулась.
— Вот если бы у нас хватило сил выскочить на них, покусать, отомстить за себя!..
— Но у нас их не хватит, — откликнулся Гаэтан. — Впрочем, это все равно ничего не изменило бы.
Зайчиха с минуту смотрела на него, потом неторопливо поскакала прочь.
Весь следующий день светило солнце, а к вечеру спустился туман. Охотников не было видно в заказнике, и даже некоторые чирки возвратились на озеро. Вокруг него в зарослях камыша было много пронумерованных рвов, и каждый был засыпан пустыми гильзами — красными, зелеными, желтыми. Гаэтан, проходя мимо, остановился на насыпи, глянул вниз на цветные цилиндрики и спросил себя: неужели на каждую гильзу приходится по убитой птице?
Тут к озеру подлетела утка, покружила немного над зеркальной поверхностью и опустилась. Гаэтан узнал ее: это была утка Паола, которая часто рассказывала о своих родных местах и тем, кто хвалил озеро или речку в заказнике «Прекрасное око», неизменно возражала с чувством превосходства и тоской:
— В наших родных краях столько воды, что хватило бы на тысячу и еще тысячу таких озер. Там, когда стоишь на одном берегу, другого не видно, даже в ясный, солнечный день.
Анджелино, считавший себя самым остроумным из фазанов, всегда отвечал ей:
— Да ты просто близорука.
Вокруг поднимался хохот, а Паола досадливо хлопала крыльями с видом оскорбленного достоинства.
— Ты зачем вернулась? — спросил Гаэтан, в душе радуясь, что она осталась жива. — Мало тебе вчерашнего?
Утка покачала головой:
— Тут ли, в другом ли месте — все одно. Повсюду, где есть пруды, есть и охотники. Мы ведь не можем жить без воды, так что разницы нет… — Она окунула голову в воду, и по быстрым движениям клюва стало ясно: она нашла там что-то съестное. Закусив, она снова проговорила: — Да и куда бежать? Может, ты знаешь?
Гаэтан промолчал. Этот вопрос он и сам задавал себе вот уже несколько дней, но не находил пока ответа. Куда бежать?.. Вон Паола пыталась скрыться, но пришла к выводу, что это бесполезно. А здесь все родное, твои друзья, корму в избытке, дремучие леса, которые могут служить надежным укрытием. И потом, не всегда же стрельба, бывают и дни затишья. А что ждет тебя там, в чужих краях? А может, тебе на роду написано быть подстреленным, может, это такая же часть твоего естества, как перья и птичьи повадки? Так стоит ли искушать судьбу?
— Но ведь у меня лазурный хвост! — подумал вслух Гаэтан. — А что, если я не такой, как все? Что, если это знамение?
Утка в ответ лишь горестно вздохнула.
— Когда-нибудь я вернусь туда, откуда прилетела, — сказала она, помолчав.
— А я полечу туда, где никогда не был, — подхватил Гаэтан.
— К морю… — прошептала Паола.
И они погрузились каждый в свои мысли. У одной в воспоминаниях, у другого в воображении слово «море» воплощалось в страну мечты, в символ далекого, но достижимого счастья. Однако суровая действительность очень скоро заставила Гаэтана вернуться на землю.
— Берегись! — крикнула Паола.
Гаэтан оглянулся и, осознав, что опасность на сей раз исходит не от человека, едва успел взлететь на соседнее дерево.
— Ах ты, безмозглая утка! — злобно прошипел кот Иво, когда его тщательно рассчитанный прыжок пропал втуне. — Ты мне за это еще заплатишь!
— Сперва излечись от водобоязни, — отпарировала Паола.
Шкура у этого огромного кота сливалась с цветом осенних листьев. Он уже давно покинул уютный кров, своих домашних собратьев и променял теплую печь, амбарных мышей, куски, стянутые из кухни, на беспокойную лесную жизнь. Мышей он, по правде сказать, и теперь еще ловил, но никому на свете не открыл бы этой тайны, чтоб не уронить своего достоинства: мышами в его представлении могли питаться лишь голодные, ленивые, лишенные фантазии коты. А Иво, который ловил молодых фазанов и нагонял страх на фокстерьеров и громадных черных ньюфаундлендов егеря Чекко, ни за что бы не признался, что проводит самые холодные ночи на каком-нибудь сеновале. Впрочем, бродячая жизнь пошла ему на пользу. Он был вдвое больше против обычного кота, умел прыгать с ветки на ветку — почти как белка — и только не научился плавать и летать, отчего постоянно пребывал в дурном расположении духа, являясь объектом насмешек Паолы и Гаэтана.
— Ну что ты, Паола, наш Иво ничего не боится! — заметил Гаэтан, выплюнув на голову коту случайно застрявшее в клюве кукурузное зернышко.
— И то правда, — отозвалась Паола и забила по воде перепончатыми лапками, обдав кота холодной водой. — К тому же научиться плавать проще простого! Чтобы Иво — да не поплыл!
Иво чуть не лопнул от бессильной ярости.
— Однако ему надо поторопиться, — сказал Гаэтан. — Я своими ушами слышал, как Чекко говорил: «Нынче же ночью пойдем с фонарями в лес и прикончим этого проклятого кота, чтоб больше не таскал наших фазанов».
Иво навострил уши.
— Странно все-таки, — продолжал Гаэтан. — Иногда твой самый заклятый враг может доставить тебе удовольствие.
— А когда ты это слышал? — спросил Иво.
— Ага, испугался!
— Они меня не найдут, — с усмешкой сказал Иво.
— Найдут, — убежденно заявила Паола. — Найдут и убьют. Мне филин Джанни об этом говорил.
— А этот вечно всякие гадости пророчит, — вновь озлобился Иво.
— Для кого гадость, а для кого и радость, — изрек Гаэтан.
— Будь у меня такое зрение, как у филина Джанни, я бы вместо того, чтоб совать нос в чужие дела, позаботился лучше о своем здоровье. А если и придут люди с фонарями, то я вас раньше съем, не помирать же на голодный желудок. — Иво кинул на Паолу и Гаэтана грозный взгляд и удалился в сторону сарая, чтобы полакомиться там какой-нибудь курочкой, которая, может, и недостойна его внимания, но голод все же утоляет.
Фазаны, как и многие живые существа, умеют быть счастливыми, потому что скоро забывают о своих бедах. Так, уже на другой день после великого побоища воспоминания о вчерашнем рассеялись вместе с дымом последнего выстрела и исчезли с унесенными ветром перышками. На одном конце кукурузного поля, возле самой «гадючьей норы», фазаны, разбившись на две команды, играли пустыми гильзами, а на насыпях, как на трибунах, уселись самки и болели за одних либо за других.
А на противоположной стороне поля перед более интеллектуальной публикой трое фазанов давали драму под названием «Смерть в ловушке». Роли исполняли Анджелино, бурый Итало и Донателла, пухленькая самочка, которой Гаэтан определенно отдал бы свое сердце, если б не ее маниакальное пристрастие к театру; актрис он считал слишком легкомысленными и потому, несмотря на свои пылкие чувства, пока воздерживался от официального признания,