боясь затеряться в списке ее многочисленных поклонников. Правда, красноречивые взгляды Донателлы и комплименты, которые она расточала его лазурному хвосту, свидетельствовали о том, что Гаэтан не совсем ей безразличен.
Но можно ли верить женщинам? Вдруг эти нежные взгляды — тоже игра? И все же всякий раз при виде Донателлы Гаэтан чувствовал ком в горле, а если бы мог увидеть себя в зеркале, то заметил бы, что перья у него на шее меняли цвет: из желтых становились оранжевыми. Он мучился сомнениями, презирал ее и себя и неизменно внушал себе, что актрисы — народ ненадежный.
Представление подходило к концу. Многие зрители растроганно моргали. Анджелино, изображавший охотника, наставил зажатую в клюве веточку на Донателлу. Пиф-паф! Два удара по дереву — и Донателла весьма натурально распростерлась на земле. Надо было видеть, как вдохновенно она ползла по сцене, волоча подбитое крыло, и с какой мольбой глядела на Итало, исполнявшего роль собаки, готовой броситься на нее. Анджелино выпустил ружье и захохотал совсем по-человечьи, а Итало залаял, как настоящая собака; Донателла содрогнулась всем телом и замерла; кое-кто из публики отвернулся, не в силах смотреть на это… Но вот развязка: Анджелино с Итало уже собирались подхватить свою жертву, как вдруг Донателла вскочила, стремительно подняла брошенную Анджелино палочку и — пиф-паф! — повергла обоих на землю, а сама полетела навстречу солнцу.
Публика была в восторге. Донателла вернулась на сцену, чтобы сорвать свою долю аплодисментов. Анджелино вполголоса обратился к Итало:
— Ты, конечно, молодец, но, боюсь, твоя собака слишком похожа на фазана.
И тут сзади послышался оглушительный шум крыльев: это команда бурых победила команду обыкновенных. Оба действа закончились, и все фазаны уже было направились в лес, но Гаэтан вдруг остановил их:
— Одну минуту.
Фазаны оторопели.
— И театр, и матч — это прекрасно, — начал Гаэтан. — Это хорошо, что мы способны играючи относиться к таким серьезным вещам, как жизнь и смерть! Но теперь я открою вам, как мы на самом деле можем избежать смерти от руки охотника.
— Да здравствует господин Всезнайка, — усмехнулся Анджелино.
— Ну и как же ее избежать? — полюбопытствовал Итало.
— Хочешь, я тебе скажу? — опять вмешался Анджелино. — Надо пойти и утопиться всем вместе.
— Отличный способ! — засмеялся кто-то. — Уж так мы точно от руки охотника не погибнем.
— Да прекратите вы свои шуточки! — воскликнула Донателла. — Дайте же ему сказать!
Фазаны еще немного пошумели и угомонились. И Гаэтан изложил им свое недавнее открытие. Никто, утверждал он, не стреляет в бегущего фазана, а спасаясь от собак, надо лететь совсем низко над землей, поскольку тогда охотник побоится зацепить собаку. Он объяснил приемы, которыми пользуются люди в охоте на фазанов, перечислил категории охотников, как то: «стрелки без промаха», «нервные» и «мазилы» (в последний разряд входили, к примеру, кровожадный старикашка с близко посаженными глазками, который одевался только в зеленое, и элегантный светловолосый юноша в шляпе с перьями птиц, убитых другими).
Гаэтан говорил долго. Когда он закончил, в стае фазанов разгорелись бурные споры: одни поддерживали Гаэтана, другие недоверчиво хлопали крыльями. Баттиста, фазан с черным оперением, кричал, что уж лучше умереть в воздухе, чем жить в бегах на земле. Многие были того же мнения. И в самом деле, кто еще из пернатых умирает так красиво, недаром же художники для своих натюрмортов выбирают именно фазанов.
Гаэтан возразил, что и гурманы отдают предпочтение фазаньему мясу и гордиться тут особо нечем. Но все же ему не удалось переубедить самых ярых фанатиков: они с надменным видом удалились, продолжая твердить, что риск — благородное дело и понять это в состоянии только избранные.
Дискуссии затянулись до позднего вечера, в ветвях деревьев еще долго не смолкал шум. В конце концов даже сторонники Гаэтана пришли к выводу, что нечего забивать себе голову всякой тактикой, ведь в решительный момент им все равно не хватит хладнокровия, так уж они устроены.
Только двух фазанов, Итало и Анджелино, прошедший день, казалось, заставил призадуматься. Из всех разговоров они вынесли одну блестящую идею, которую намеревались осуществить с пользой для себя, но пока держали ее в строжайшем секрете. Они обнародовали свое открытие только в следующее воскресенье, во время новой охоты. Спрятавшись в лесу в укромном месте и следя за побоищем, они стали заключать с другими пари на судьбу фазанов, взлетавших над кукурузным полем и пытавшихся прорваться сквозь огневой рубеж.
— Не долетит! — крикнул Итало, указывая на самку, которая летела точно под прицелом кровожадного старикашки в зеленом. — Ставлю пять кукурузных початков против одного!
— Идет! — ответил хромой фазан.
Самка упала после первого же выстрела.
— Плати. — Анджелино подмигнул Итало и сделал отметку на земле.
— А вот этот прорвется. Три против одного, — продолжал Итало.
— Нет, собьют, — возразил еще один фазан. — Ставлю в заклад два початка и гроздь винограда.
Прогремели выстрелы; должно быть, фазана зацепило, потому что он дернулся и как-то замешкался, но тут же, словно очнувшись, полетел дальше и вскоре скрылся за деревьями.
— С тебя два початка и гроздь винограда.
С поля взлетели четыре самочки, вспугнутые загонщиками.
— Смелей, делайте ваши ставки, — суетился Анджелино. — Ставит кто сколько хочет. Выбирайте.
— Ставлю на правую! — закричал один.
— Пять початков за малышку слева!
— А я за нее три!
Четыре самочки упали замертво, даже не успев набрать скорость.
Итало и Анджелино были просто счастливы тем, что нашли себе столь прибыльное занятие. Проходивший мимо Гаэтан неодобрительно поглядел на них, но вмешаться не успел, так как за спиной он услышал тяжелое дыхание: его догонял Бук, ньюфаундленд егеря. Гаэтан поспешно скрылся в лесной чаще и не присутствовал при окончании сцены, когда Анджелино и Итало, слишком занятые подсчетами выигрыша и новыми ставками, были застигнуты врасплох Буком и взмыли вверх, не подумав, что летят прямо на охотников. Спустя минуту — никто даже не успел поспорить на их участь — фазанья труппа потеряла двух самых выдающихся актеров.
Той же ночью Гаэтан, заметив, как из гаража выезжает пикап, в котором сидели трое — у одного фонарь, у других ружья, — подумал: так, стало быть, нынче и коту Иво не поздоровится.
С высокого дерева Гаэтан мог следить за ходом событий. Он видел, как метались зайцы, обезумевшие от настигавшего их яркого снопа света, видел людей, изготовившихся стрелять, видел ничего еще не подозревающего Иво: тот на обочине дороги лакомился только что пойманным петушком. Вероятно, Иво слышал шум мотора, но подумал, что люди, по своему обыкновению, отправились в город. Во всяком случае, еще тепленький петушок интересовал его больше, чем все остальное.
Когда луч внезапно прорезал темноту в нескольких метрах от него, кот вскочил как подхлестнутый. Свет стремительно приближался… а Иво все медлил: на сытый желудок даже у диких котов реакция притупляется. Этот момент промедления оказался роковым. Свет будто пригвоздил кота к месту. Гаэтан видел дикий ужас в его глазищах; потом грохнул выстрел, отозвавшийся в ночи далеким эхом, и кот Иво мгновенно распластался на животе… Пикап промчался мимо, и снова воцарилась тишина. И тогда Гаэтан услышал приглушенные всхлипывания Донателлы, доносившиеся с нижней ветки.
— В чем дело? — спросил Гаэтан. — Почему ты плачешь?
Всхлипы стали громче. Тогда он слетел вниз и, усевшись рядом, взял молодую самочку к себе под крылышко.
— Что с тобой? Ну чего ты расстроилась? Подстрелили кота Иво. Ты радоваться должна. Одним врагом меньше.
— Нет, нет. Хватит! — прошептала Донателла. — Я устала от этих выстрелов. Даже если стреляют в кота Иво. Я не могу больше так жить.
Гаэтан ласково похлопал ее крылом.
— Успокойся, потерпи еще немного.
— И что потом?
— А потом мы с тобой улетим. Далеко-далеко отсюда, где не слышны выстрелы и где фазаны заживут счастливо, спокойно и станут умирать только от старости.
Донателла недоверчиво поглядела на него.
— Ты серьезно?
— Да.
— Есть такое место?
— Есть. Я знаю, где оно, — солгал Гаэтан.
— Где же?
— Далеко, очень далеко. Там, откуда прилетела утка Паола, и даже еще дальше. Но мы полетим туда.
— Ты и я?
— Ты, я и все, кто захотят полететь с нами.
— А ты точно знаешь, что оно есть? — Донателле все еще не верилось.
— Точно.
Гаэтан впервые почувствовал уверенность в себе: то, что он говорил лишь для успокоения Донателлы, должно стать явью, это зависит теперь только от него, от его стойкости и веры.
— Точно, — повторил Гаэтан и вдруг увидел, что его подружка спит. Он негромко рассмеялся. Да-да, рассмеялся. Потому что фазаны тоже умеют смеяться и плакать. Как мы.
Так все продолжалось в заказнике еще долго. Дни охоты сменялись днями затишья, подобно тому как после дождей проглядывает солнце, а снег уступает место слякоти и туманам. Фазаньи ряды поредели, и на ветвях, которые еще недавно по ночам гнулись под тяжестью птиц — вот-вот обломятся, — теперь в лучшем случае можно было увидеть один-два силуэта спящих счастливцев. Зайцев тоже осталось мало, да и те насмерть перепуганные: уши, вечно торчком, прислушиваются к каждому шороху, в глазах ужас. Даже свежей траве они больше не радовались: все было отравлено страхом и тревогой.
Как-то одна зайчиха, найдя под снегом кустик зелени, позабыла обо всем и опомнилась лишь тогда, когда ее окружили охотники. Бежать она, конечно, и не пыталась; увидав, что никто из них не поднял ружья, решила: значит, я мертва и даже не почувствовала, как меня убили. На самом же деле это был долгожданный знак того, что период страхов и гонений для зайцев кончился. Вскоре наступили счастливые каникулы и для фазанов. Жаль, что порадоваться этому довелось немногим. Однако на озере еще постреливали. Но чирки и нырки уже готовились к отлету. Утки, конечно, не укладывают чемоданов, но все же и среди них царило оживление, какое бывает в доме перед отъездом на курорт.