— Я с тобой, — ответил тот, расправляя крылья.
Перелетая через гребень холма, Гаэтан оглянулся, увидел бурого с подругой — те снова копошились в зарослях виноградных лоз, — но не заметил у самого подножия белую дощечку с таким знакомым названием: «Охотничий заказник». Гаэтан чуть снизил скорость, поджидая отставших Донателлу и Культю, и они втроем полетели дальше.
Зрелище, открывшееся их взору за гребнем, заставило их снова замедлить лет. В ближней долине раскинулось селение, за ним — сосновая роща, а дальше сверкала на солнце голубая водная гладь, по площади в тысячу раз больше озера в их заказнике. Здешнее озеро уходило вдаль до самого горизонта, и Гаэтан понял: это море…
Он взглянул на своих спутников, и глаза его заблестели. Потом сложил крылья и, снизившись, опустился на скалу, омываемую со всех сторон водой. И стал пристально, зачарованно всматриваться в даль, туда, где небо и море, казалось, сливались в одну линию. Он молчал. Эта бесконечность и подавляла его, и пугала, и приводила в восторг.
— Что, красиво? — послышался за спиной незнакомый скрипучий голос.
Гаэтан обернулся, но никого не увидел.
— Кто это сказал?
— Я, — отозвался тот же голос.
Гаэтан снова покрутил головой, но безрезультатно.
— Ты видишь кого-нибудь? — спросил он у Культи.
— И ты увидишь, как только он слезет с твоего хвоста.
С хриплым смехом на землю соскочил огромный рак.
— Привет! — весело сказал он. — Меня зовут Пьетро, как, впрочем, и всех моих собратьев.
— А меня — Гаэтан.
— Что вы за птицы?
— Фазаны. Вот это — Донателла, а это — Культя.
— Очень приятно, — сказал рак. — А каким ветром вас занесло в наши края?
— Мы ищем место, где можно жить и летать спокойно. — Он помолчал немного. — Но, я вижу, тут вокруг одна вода. Разве за морем нет другой земли?
— Не знаю, — ответил Пьетро. — Мне не по душе дальние путешествия. Но я могу узнать у сардинки Беттины, она не так ленива. Подождите минутку, я скоро вернусь.
Не спеша и, конечно, пятясь задом, он соскользнул со скалы в море, и прошел целый час, а то и больше, прежде чем он появился вновь.
— Странное у раков представление о времени, — заметил, правда без особого нетерпения, Культя, следя за тем, как удлиняется тень от скалы.
Гаэтан и Донателла увлеклись созерцанием подводной жизни, которая, как на экране, просматривалась под прозрачной поверхностью.
Тем временем над ними пролетела белая величавая чайка; видимо, пришельцы ее заинтересовали, потому что она даже прекратила нырять в воду за рыбешкой.
— А ты не слишком пестро одет? — подлетев, спросила она Гаэтана.
— А ты уж не от зависти ли так побелела?
Чайка улыбнулась.
— Не сердитесь. Мы, морские птицы, умеем быть гостеприимными. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Как знать, — ответил Культя.
— Откуда вы? — спросила чайка.
— Беженцы, — улыбнулся он.
— А от кого вы бежите?
— От людей. Тебя никогда не брали на мушку?
— Нет, — сказала чайка. — В чаек не стреляют.
— Вот как? За что же они вас так любят?
— Любовь тут ни при чем. Просто мясо у нас невкусное, а кроме того, на наше счастье, у людей есть примета, что убивать чайку — к беде.
— Вот повезло! — вздохнул Гаэтан. — А в нас люди стреляют только нам на беду.
Наконец из моря показался рак, с него капало.
— Сардинка Беттина сказала, что в нескольких часах пути отсюда есть остров.
— Чьего пути — твоего или сардинки? — поинтересовался Гаэтан.
— Да что вы, я и за восемь лет туда не доберусь, — сказал Пьетро.
— А растительность там есть? — полюбопытствовала Донателла.
— Конечно, — вмешалась чайка. — Там густые леса, пресноводные ручьи, плодовые деревья…
— Коли так, мы двинемся туда, — решил Гаэтан.
— А сил у вас хватит? — спросила чайка. — Имейте в виду: по дороге вам не встретится ни клочка суши, где можно было бы передохнуть. Да и с пути легко сбиться.
— Почему бы вам не остаться здесь? — подхватил рак.
— А вот почему. — Гаэтан показал на старые, полинявшие от воды и полузасыпанные песком пустые гильзы.
— A-а, это стреляли в перепелов. Каждый год они садятся здесь отдохнуть после долгого перелета, тут-то охотники их и подкарауливают. Но вы же не перепела.
— Мы для того и покинули родные края, чтобы не видеть больше этих проклятых гильз, — заявил Гаэтан.
— Если хотите долететь до острова, вам надо набраться сил, — сказала чайка. — Перед дорогой не наедайтесь. Когда взлетите, держитесь все время прямо, пока впереди не увидите свет, который то зажигается, то гаснет, — примерно на полпути вы его заметите. Это маяк, он будет вам ориентиром. А смотритель маяка любит животных, его бояться не надо. К утру будете на месте, если продержитесь.
— Ты хочешь сказать, лететь надо ночью? — удивился Культя.
— Да. Днем солнце слишком сильно припекает, перышки подожжете… Как прибудете на место, найдите альбатроса Ника. Это мой брат, он вас примет как родных.
Они летели уже часа два. На небе зажглись звезды, а света маяка не было видно даже на горизонте. Дул встречный ветер, и чем выше, тем яростней он на них обрушивался. Тогда они спустились почти к самой воде, но здесь их обдавало брызгами, которые застили глаза и пропитывали крылья соленой влагой, отчего они делались тяжелыми.
Но самое страшное — неведение: летишь и не знаешь, куда, сколько тебе еще лететь, а остановиться негде. Похожее ощущение возникает в горах во время тумана или бури. Культя мечтал теперь только о доске, о каком-нибудь обломке, где бы можно было приткнуться на минуту, всего на одну минуту. Но под ними не было ничего, кроме взбаламученного моря. Внезапно впереди показался свет, более яркий и близкий, чем сияние звезд. Он загорался и гас через равные промежутки времени — точь-в-точь как говорила чайка. У Донателлы вырвался вздох облегчения, и все трое с новыми силами ринулись вперед. Светящаяся точка приближалась быстрее, чем они рассчитывали, и, приблизившись к ней почти вплотную, они поняли свою ошибку. Это был не маяк, а носовой фонарь рыболовного судна. По палубе сновали люди.
— Что будем делать? — спросил Культя. — Меня крылья не держат.
— Но ведь там люди! Они нас заметят.
— Я больше не выдержу, ты понял? Маяка и в помине нет, а я не в силах даже двинуть крылом. Здесь по крайней мере можно спрятаться, отдохнуть, а завтра полетим дальше. Устроимся на мачте, и, пока темно, никто нас не заметит.
— А может, он прав? — робко проговорила Донателла.
— Да, но корабль движется, и, когда настанет день, мы уже не увидим свет маяка. Как мы тогда отыщем дорогу?
— Ты тоже прав, — согласилась Донателла. — Тогда присядем хоть ненадолго.
— Ладно, — сказал Гаэтан. — Только тихо. И всего на несколько минут. Чур не спать!
Один за другим они опустились на мачту, верней, на реи и, к счастью, остались незамеченными. Внизу люди ужинали, гремя ложками о жестяные миски. Какой-то парнишка играл на гитаре и пел вполголоса. А над штурвальным колесом застыл, словно каменный, старик, пристально вглядываясь в даль.
Гаэтан очнулся первым. Даже он не смог противиться нежным, убаюкивающим звукам музыки. Еще не рассвело, но слабые блики на горизонте предупреждали его, что медлить больше нельзя. Корабль будто вымер, только человек у штурвала стоял все так же неподвижно и напряженно.
— Пора, — шепнул Гаэтан.
Культя зевнул и покачал головой.
— Я остаюсь. Догоню вас завтра.
— Через час свет маяка уже не будет виден.
— Ну и пусть. Я хочу спать.
— Я с тобой, — сказала Донателла. — Но мне страшно.
— Это последнее усилие, клянусь тебе.
Он знал, что так и будет. Увидят они свет маяка или нет, достигнут острова своей мечты или погибнут, это все равно будет их последнее усилие, последний рывок на пути к свободе.
— Счастливо вам, — сказал Культя. — У меня от этой влажности мозжит рана в ноге. Если сумею, нагоню вас. А нет — прощайте.
Донателла, рыдая, простилась с Культей, Гаэтан тоже прослезился. Сперва он хотел настаивать, но, поглядев на распухшую культю, просоленные крылья, изрядно пощипанные перья — свидетельство былых битв в заказнике «Прекрасное око», — понял, что товарищ не сможет последовать за ними. Как ни горько, но участь Культи, видимо, предрешена.
Горизонт постепенно светлел. Одна за другой гасли звезды. Гаэтан и Донателла покинули корабль, устремившись в пустоту, в неизвестность. Они летели бок о бок и, вероятно, уже думали, что все кончено, что мечта о счастье рассыпалась в прах, когда впереди в последних предутренних сумерках забрезжил свет маяка, показавшийся им огромным, ослепительным после стольких ожиданий и надежд. Гаэтан улыбнулся своей подруге. Между небом и морем рождался новый день, маяк погас, но теперь он был им и не нужен: они уже знали, куда лететь. Если бы кто-то случайно оказался здесь, ему предстало бы необычайное зрелище: два фазана, один из которых с лазурным хвостом, летят рядышком прямо к восходящему солнцу. А может быть, даже увидел бы, как они одновременно смеются и плачут. Потому что фазаны тоже умеют смеяться и плакать. Как мы.
В заказнике «Прекрасное око» все осталось по-прежнему. Вечерами после очередной охоты старики фазаны, чудом спасшиеся от выстрела, грустно спрашивают себя: а может, правы были Гаэтан и его товарищи, когда улетели отсюда? Но полной уверенности в этом ни у кого нет.
Как-то раз фазаны услышали разговор двух охотников:
— А знаешь, говорят, есть остров, где полным-полно фазанов очень странной породы. С лазурными хвостами.
— Где это?
— Не знаю. Где-то далеко отсюда…
Фазаны толком не знают человечий язык и плохо поняли, о чем шла речь, но даже если б поняли, все равно бы не поверили: известное дело, охотники любят сочинять всякие небылицы.