Константин Михайлович Сергеев, как настоящий аристократ, всегда держал осанку. В его жизни, а прожил он 82 года, было всё – ежедневный каторжный труд, любовь к этому труду, сомнения, триумфы и падения, необдуманные поступки, амбиции, которые можно оценивать по-разному, и несомненная, заслуженная слава. Это и есть самое главное – ему всегда ему сопутствовала любовь зрителей.
Константин Сергеев – Принц из сказки, герой грез, он – первый советский Ромео, он – лучший из партнеров Галины Улановой и верный партнер Наталии Дудинской, таких разных, но одинаково талантливых балерин. Как балетмейстер и педагог он – хранитель и защитник академического балета, знаток традиций. И половины эпитетов хватило бы, чтобы войти в историю балетного театра. «Бывают явления, которые вызывают восторг современников, своего поколения, а потом уходят. А бывают явления, которые остаются, и давно уже сыграны последние спектакли, но образ актера живет и является мерилом подлинного искусства. Таков Константин Сергеев…» – написал о нем Ираклий Андроников.
Прекрасный Принц не ушел – он все еще вдохновляет новых Принцев, дерзких и романтичных одновременно.
Алексей Ермолаев
Ему довелось стать законодателем собственного стиля в искусстве. Начав танцевать в Петербурге, тогда еще Ленинграде, Алексей Николаевич Ермолаев получил признание и в Москве.
Жизнь этого удивительного человека незримо связана с жизнью моей семьи. Династия – это не просто протяженность во времени, а погружение в глубь искусства. Мой отец много рассказывал про Алексея Николаевича. По его рассказам помню, с чего началось их творческое общение. После прихода отца в театр довольно они долго присматривались друг к другу. Знакомство было неизбежно: Ермолаев – педагог, репетирующий с мужчинами-солистами. Когда началась работа над балетом «Спартак», в театре заговорили о том, что ожидается рождение чего-то нового и безумно интересного. Интересного? Ермолаев не мог пропустить это.
Они с отцом встретились в Брюсовом переулке (тогда – улица Неждановой), где оба жили, поздоровались, постояли друг напротив друга и… почувствовав искру взаимопонимания, договорились о начале репетиций.
Отец вспоминал, какое это было наслаждение – встречаться в репетиционном зале с невероятно творческим человеком, профессионалом. Ермолаев был влюблен в каждого своего ученика, старался раскрыть все грани его таланта. Он буквально фонтанировал идеями, предлагал на репетиции множество вариантов пластических решений, а когда репетиции подходили к концу, предлагал безумно интересные темы для разговоров.
Отец и Алексей Николаевич стали друзьями, и именно Ермолаев после триумфа «Спартака» сказал моему отцу в гримерной: «Марис, какая же вы… сволочь! Какая же вы талантливая, гениальная сволочь!»
Отец ужасно жалел, что их дружбе был отмерен короткий срок. Алексея Николаевича вскоре не стало, и это была огромная потеря для всех его многочисленных учеников – блистательных танцовщиков «Золотого поколения» Большого театра.
Расцвет творчества Алексея Ермолаева пришелся на тридцатые годы, а продолжился в конце сороковых, ранних пятидесятых, когда многое пришлось начинать сначала. Из видеозаписей Ермолаева-танцовщика сохранился только фильм-балет «Ромео и Джульетта», где он великолепно исполняет Тибальда. По одной только этой роли можно составить впечатление, насколько мощной энергетикой он обладал. О нем отзывались исключительно в превосходной степени: яркий, неповторимый, незабываемый, легендарный, признанный. И – недооцененный, и как танцовщик, и как педагог.
Родился Алексей Ермолаев в 1910 году в крестьянской семье, в деревне где-то под Тверью. Его поколение начинало жить еще в царской России, а потом действительность круто изменилась. Время было сложное, и дело не только в бытовых неурядицах послеоктябрьских лет – менялось само искусство, каким оно будет, никто не знал. Одни предлагали «сбросить Пушкина с парохода современности», другие оставались верны классике. Балет тоже был под сомнением – нужен ли он вообще? Статья «Балетная фальшь» (одно название чего стоит!) появилась в газете «Правда» много позже – в феврале 1936 года, и она камня на камне не оставила от постановки «Светлый ручей» на музыку Шостаковича (в котором Ермолаев тоже танцевал), но с точки зрения отношения властей предержащих, зачастую далеких от искусства, текст очень показательный: «Балет – это один из наиболее у нас консервативных видов искусства. Ему всего труднее переломить традиции условности, привитые вкусами дореволюционной публики. Самая старая из этих традиций – кукольное, фальшивое отношение к жизни. В балете, построенном на этих традициях, действуют не люди, а куклы». После революции Императорские театры оказались под угрозой закрытия, многие танцовщики и балерины уехали за рубеж, а педагоги покидали школу. Но вопреки обстоятельствам, а может, и благодаря обстоятельствам, пришли новые люди, среди которых было немало настоящих талантов, и именно им довелось решать сложную задачу реабилитации балетного театра. Ветер перемен позволил ставить невероятные эксперименты в искусстве. Пробовать, доказывать, набивать шишки – и всё равно идти вперед. Алексею Ермолаеву в этом смысле повезло – он был свидетелем и участником перемен.
О его раннем детстве мало что известно. Где-то проскользнуло, что рос он застенчивым мальчиком – на деревенских посиделках всегда забивался под стол, и вызволить его оттуда было невозможно. Но когда кто-то начинал играть – пускался в пляс, куда только девалась его застенчивость! Особенно любил «Барыню», да и кто ее не любит. А еще у него была мечта – он очень хотел увидеть город – тот самый, куда отец постоянно уезжал на заработки. Как-то отец засобирался в Петроград, и десятилетний Алексей пешком отправился за ним, но на глаза старался не попадаться. А дальше – будто закрутились кадры кинофильма: «Лёха, ты, что ль? А ну, марш домой!» На перроне кондуктор отбивает колокол, отец поднимается на ступеньку вагона, но в глазах мальчика плещется такое отчаяние, что, не помня себя, отец протягивает руку – «Ладно, иди сюда. Матери напишем потом». Вот так и уехал Алексей в город, который дал ему всё – и профессию, и новую жизнь.
Петроград встретил их холодным ветром, дождем и листовками под ногами, призывавшими помочь Красной Армии. А через несколько дней произошло совершенно невероятное событие – отец, простой мужик, записал своего сына в балетное училище. Идею подкинул ему знакомый – портной из этого училища. Слышал от Николая, что парень всё время танцует, и посоветовал: пусть учится, всё лучше, чем по улицам шляться.
Была уже поздняя осень, приемные экзамены закончились, но Лёшу посмотрели и порекомендовали пойти в студию Акима Волынского, литературного критика и искусствоведа, человека к балету неравнодушного, потому и организовал он обучение талантливых ребят. Ермолаеву повезло, он попал в класс Николая Густавовича Легата, ученик Гердта и Петипа и учителя самого Вацлава Нижинского. В свои лучшие годы он был партнером и Павловой, и Кшесинской, и Карсавиной, и Преображенской.
Прозанимавшись у Легата всего пять месяцев и освоив азы, Ермолаев был принят сразу во второй класс хореографического училища – сочли, что мальчишка достаточно подготовлен. Учиться ему нравилось, но первое время он никак не мог понять – чему же здесь учат? Ведь, в отличие от своего ровесника Сергеева, он и в помине не видел не только балетного спектакля, но и в театре-то ни разу не побывал. Зачем нужно выворачивать ноги, почему руки нужно тянуть вверх и стараться, чтобы локти были округлыми? Разве без этого нельзя сплясать?
Но все эти «зачем» очень быстро разрешились. Он подглядывал за старшими, как у них проходили уроки, а вскоре и в Мариинском побывал. Начались репетиции, выступления, он примерял костюмы, наносил грим, понял, как окрыляют восторженные аплодисменты, – и его детское недоверие к искусству классического танца теперь уже касалось смешным и неловким. Он влюбился в этот мир и готов был заниматься с утра до вечера. В училище его стали называть «одержимым». Лестный-нелестный эпитет прозвучал из уст Владимира Ивановича Пономарёва, который на долгие годы стал его наставником и другом. Парень и правда был одержимым: крутил пируэты на лестнице, прыгал через стулья, проверяя высоту своего прыжка. Со всех сторон можно было услышать: «Ермолаев, остановись!», «Леша, будь осторожен!» Но остановить его было уже невозможно.
Крестьянской закваски, имея упрямый характер, ученик Пономарёва отличался завидным трудолюбием. К выпуску (а учился он всего пять лет) Алексей умел уже так много в профессии, что мог дать фору некоторым солистам. На выпуск специально для своего талантливого ученика Пономарёв выбрал балет, который мог бы выгодно показать все его достоинства. Годом раньше точно так же показала свою любимую ученицу Марину Семёнову Агриппина Ваганова – подготовила с ней «Ручей» на музыку Лео Делиба, и после спектакля юную выпускницу сразу приняли в бывший Мариинский театр в статусе балерины, минуя кордебалет. Пономарёв репетировал с Алексеем партию Вайю, Бога ветра, из очень популярного когда-то балета Петипа «Талисман» на музыку Риккардо Дриго. Вайю, между прочим, когда-то исполнял Нижинский, и это одна из самых выигрышных мужских партий, позволяющая показать виртуозную технику.
Дебют Ермолаева получился невероятно ярким – все увидели не ученика, но сложившегося танцовщика – танцовщика, одержимого танцем. Воистину, Ермолаев был Богом ветра, сметающим всё на своем пути. В дуэтах он демонстрировал уверенные поддержки; также они с Пономарёвым придумали новые движения в расчете на высокий и мощный прыжок.
На выпускном спектакле присутствовал фотограф, который чудом (фототехника тогда была другой) сумел поймать кульминацию прыжка Ермолаева. Этот снимок украшает обложку сборника статей Алексея Николаевича Ермолаева о балете, вышедшего в издательстве «Искусство» в 1974 году, вошел он и в современную Большую Российскую энциклопедию. Сколько я ни искала фамилию фотографа, к сожалению, не нашла, а он заслуживает особых комплиментов – настолько точно передано движение. Тело танцовщика потрясающе изогнуто, руки свободны, голова зап