— Филармония у вас маленькая, ей финансы вот как нужны, а мы люди государственные, нам полагается некоторую сумму при себе иметь. Да, Мирсултан Рахмонович, проследите, чтобы тут местные тоже оплату произвели. И прокурор в том числе. Слышите?
Когда начальство покинуло кабинет Христофрова, он сел в свое видавшее виды кресло и трижды ущипнул себя за ногу. Но пачка евро свидетельствовала, что случившееся сном не было. А ущипленное место потом еще долго болело. Через минут сорок явился помощник городского головы, принесший еще одну увесистую пачку евро. Деньги тут же переправились в сейф.
Надо сказать, что супруга Христофорова, милейшая Зинаида Герасимовна, женщина властная, капризная и взрывная, своего супруга на сей раз не подвела. Даже прониклась деликатностью ситуации, согласилась посмотреть концерт из-за кулис. Там ведь будет видно все лучше, да и слышно… самое то!
До концерта оставалось чуть более получаса.
Если говорить, что человек может почивать на лаврах, то именно так чувствовал себя директор Нижне-Вьюганской филармонии, Степан Никодимович Христофоров. Вчерашний концерт мог быть полным провалом, а обернулся форменным триумфом. Теперь Христофоров вальяжно расположился у себя в кабинете между рюмкой смертельно дорогого французского коньяка и дорогущей гаванской сигарой, которую не позволял себе курить последних лет двадцать, как минимум. Он почивал на лаврах. Даже позволил себе не ехать на военный аэродром провожать звезду, в имени которого теперь и не сомневался. С таким багажом в сейфе он чувствовал себя Богом!
А как нервно концерт начинался! Весь зал был как на иголках. Гостя вышел представлять Абрамов. Христофоров мог и сам это сделать, но Абрамов так нагло напросился на эту роль, что пришлось ему уступить подобную честь.
Народный целитель попросил минуточку внимания и сообщил, что к нам в город приехал его друг, известный тенор, который согласился дать концерт на родине целителя. Из-за болезни он несколько изменился, похудел, поэтому просит прощение, что его голос не будет звучать точно так же, как обычно. В этом месте зал зашумел и зашушукался. И еще гость из-за аллергии будет выступать в повязке, чтобы не смущать дам своим лицом. И, последняя новость… Доктора разрешили гостю не более сорокапятиминутного выступления, но он настоял, чтобы концерт длился час. На этих словах зал затих. И тут он вышел. Забинтованное лицо. Клочьями борода. Полные руки. Концертный фрак строгого черного цвета, ослепительная белая рубашка. Бабочка. Все как положено.
И тут он запел…
И все!
Все исчезло! Осталась только музыка и его голос… Это невозможно передать! Христофоров слушал его записи, но никакая запись не в силах передать переливы голоса, который принадлежит гениальному певцу!
Никакая запись не откроет вам того волшебства, которое именуется Высоким искусством!
Он пел!
И Степан Никодимович ловил себя на том, что весь этот час в зале были только он, музыка и Господь Бог! И то, что он мог внимать этому — было огромнейшим счастьем.
Да, никто не в силах описать вам, что ощущал зрительный зал. Многие пожалели, что не могли оставить себе на память о часовом волшебстве запись или фотографию, но в этом была вся уникальность этого момента, что никто и никогда больше такого концерта не услышит. И все понимали это. И это делало их ощущения еще более яркими и эмоциональными.
Даже толстокожие бизнесмены, не расстающиеся с мобильниками на любом другом концерте сидели, разинув рты, позабыв о своих чертовых бизнес-интересах, и слушали, потому что понимали, что никогда более такого уже не услышат!
А потом, когда час прошел, а зал ревел и топал, и орал, это было какое-то бесовское ликование, чего Христофоров у себя в филармонии никогда не наблюдал ни до, ни после… И снова вышел Абрамов и попросил прощения от имени звезды, сослался на его самочувствие и попросил не бисировать…
И зал притих… а еще через пять минут вся сцена была завалена цветами, а Христофорову подумалось, что так много цветов бывает только на похоронах, но он тут же отогнал эти мысли, потому что очутился в крепких объятиях городского ударника Павла Сергеевича Оренбургского.
— Степа! Я твой до гроба! За такое чудо! Ты скажи, кого убить надо — так я пойду и убью!
И голос музыканта звучал так искренне, что Христофоров понимал, что скажи он сейчас — так ведь пойдет и убьет, и не надо будет мучатся больше в этой супружеской жизни… а что, он чего-то лучше найдет? Лучше уж известная змея, чем неизвестная… Да-с…
— А скажи, Паша, как тебе его голос? Ну, с чисто музыкальной точки зрения?
— Ну… Бесподобен… Конечно, он не так безупречен, потеря веса всегда сказывается на связках, да и болезнь не делает голос звонче… Но он берет такие ноты! Только он берет так такие ноты! Виртуоз! Эта его бесподобная манера пения… Если бы я даже не видел сцену, я бы все равно знал, кто на ней, потому что это… Волшебно! Грандиозно! Брависсимо! Степа! Я твой до гроба!
И Оренбургский разрыдался на плече руководителя филармонии.
Но самым дорогим моментом было прощание с губернатором. Тот энергично пожал Христофорову руку, поблагодарил, и сообщил, что вскорости освобождается должность директора филармонии на их, губернском уровне, так что не помешает Степану Никодимовичу собирать чемоданчики. Дорос. Эта финальная нота была воспринята его семейным окружением как настоящая победа. В завершение всего, уже глубокой ночью, пересчитав с супругой доходную часть мероприятия и перераспределив выручку, Христофоров прямо среди денег бурно овладел супругой, которая оказалась на сей раз неугомонной и весьма пылкой.
Но вот наутро директор филармонии увидел и обратную сторону популярности. На его девятке на дверцах гвоздем было процарапано слово «быдло». На такое способен был только флейтист Харин из-за полного отсутствия художественного воображения и подлой мстительности своего мелочного характера.
А пока приказ об увольнении Лаврентия Харитоновича Харина готовился появиться на свет (благо его неоднократные попойки нашли отражение в трудовой книжке), Христофоров спокойно почивал на лаврах.
Появление Абрамова он пропустил из-за клуба сигарного дыма, который замутил обзор перед столом.
— Курить вредно для потенции, — ядовито заметил народный целитель.
— Ах, это вы… Ну что, Михаил Георгиевич, займемся расчетом?
— Не мешало бы.
Харин бросил на стол перед целителем бумажку с расчетами по концерту.
— Что это?
— Знаете, был губернатор… я вынужден был поднять стоимость аренды в десять раз, иначе меня не поймут.
— Это ваши проблемы.
Христофоров выложил на стол заранее приготовленную сумму в евровалюте.
— Что это? — спросил Абрамов, пересчитав наличность.
— Ну что, разве вам мало?
— Да вы за билеты такие сшибали суммы. А прикладные стулья? Мы же договаривались… Я должен был краснеть!
— Понимаете, это начальство, оно ведь не платило…
— Вы врете. Я знаю, что даже прокурор заплатил.
Христофоров тяжело вздохнул…
— Ну хорошо, вот вам еще… как от сердца отрываю.
Он выложил на стол еще одну пачку, впрочем, народный целитель ожидал большего.
— Это все?
— Все, честью клянусь, что мы в расчете.
— Ну-ну…
Почивавший на лаврах Христофоров даже не почувствовал, что нажил себе еще одного врага, куда как более опасного, чем пресловутый Харин. Абрамов развернулся и пошел к выходу.
— Милейший Михаил Георгиевич, ну мы же с вами друзья, вы мне можете сказать, как это у вас получилось?
— Что Это? — не поворачиваясь, с недобрым блеском в глазах переспросил целитель Абрамов.
Ну, все это? Уточняю: кто это был на самом деле. Вот!
Недобрый огонек в глазах народного целителя тут же превратился в настоящий таежный пожар несдерживаемой ярости, бессмысленный и беспощадный.
«Ну почему это все хотят узнать то, что они называют „правдой“?» Ну, получилось ведь, получилось! Ты же нагреб на этом деле куда больше, чем должен был, кинул меня, как засранца, на бабки! Только так и не понял, что главное в этом деле не бабки, и не то, что ты такой ловкий, а то, чьим другом был так называемый господин Паваротти. А теперь мне, как целителю цены-то не будет, эх, Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка? Сотру я тебя в порошок… когда-нибудь, когда к слову придется… И зачем тебе было это? Глупые и ненужные вопросы задавать?
И Абрамов развернулся к Христофорову всем телом.
— Это был мой лучший друг, певец, Лучано Паваротти!
Новый год со звездой(glamour story)
Мобильный все трезвонил и трезвонил. Она отключила звук. Но вибрация продолжала тревожить ее по всей квартире. Господи! Три часа свободного времени… Всего только три часа! И этого ей не дано! Алена нахмурилась, укуталась в свой любимый халат, подошла к тумбочке, на которой лежал и заряжался мобильный, и взяла его, как только телефон перестал вибрировать. Было двенадцать пропущенных звонков. Кто ж это меня так хочет с самого утра? Телефон выдал список номеров: все к дьяволу, обойдутся, но вот три последних звонка были с неопределенного номера. Алена вздохнула, чуть нахмурилась, соображая, кто это мог быть, а это мог быть кто угодно, в том числе и дочка. Девочка сейчас жила в Штатах и наша сеть ее хитромудрый номер не воспринимала. «Достали все! Все равно трубку не возьму! Пусть терпят до вечера, кому нужно».
Так, я сегодня никому не доступная, я неприступная и вообще, надо позвать Леру и узнать, как дела с новогодним столом. Лера — это старая домохозяйка человека, который при жизни стал легендой, суперзвезды и народной артистки Алены Разиной. Лера изумительно готовила и обладала совершенно незаменим свойством: быть незаметной тогда, когда ее присутствие не было крайне необходимым. Говорят, что такие старые домохозяйки часто становятся домашними тиранами, но Валерия Леонидовна была исключением из правил.