Истории небольшого города. Сборник рассказов — страница 15 из 43

— Бывает, — спокойно улыбнулась Алена.

— Тут меня мама в музыкальную школу определила. На скрипочке пиликать. Тут уже классика пошла. Дед хочешь-не-хочешь, а классику стал слушать. Тем более, что сам Ильич Бетховена уважал. Играю я как-то что-то такое пронзительное, из Шостаковича, дед аж всплакнул. Кто это написал, спрашивает. Я и брякни, что Шостакович! Тут дед взвился, говорит, что это запрещенный композитор, что его играть опасно, что передовица в «Правде» была. Мама его еле в чувство привела, сказала, что Шостакович одумался, исправился и ему даже государственную премию вручили. Так дед пошел и все это в библиотеке проверил. Только после этого разрешил мне Шостаковича играть.

— И как вы с этим всем справлялись?

— Выход нашли быстро. Чтобы не играл, я говорил деду, что это Бетховен. Знаете, «нечеловеческая музыка»? Вот и прокатывало. А я Битлами увлекся. Мы все тогда битломанами были.

Запорожец дернуло, он с трудом проехал правым боком какую-то сугробень. Алена, у которой и так подбородок упирался в колени, непроизвольно щелкнула зубами.

— А как-то аккуратнее невозможно было?

— В этом месте никак. Тут, где сугроб, это овчарка замерзла, так ее обледенило и сугроб накидало, а если левее податься, там лужа, а на дне лужи вечногорячий гейзер — труба отопления треснула, так из нее и льется потихоньку. Конечно, мороз все это прихватил, но лужа глубокая, сам бы я, может, и проехал, а с вами опасно, можем застрять…

Ууууу, какая наглючая морда на запоре! И за что мне это сегодня, за что??? — возопила Алена к небесам.

— Хотите анекдот расскажу. Идет урок русской литературы в школе на Западной Украине.

— Петрик, что мы проходим? — спрашивает учительница. Поднимается Петрик и отвечает:

— Му-му.

— Расскажи нам содержание произведения.

— Ну цэ такэ дило. Жыв соби нимый Герасым, а в нього був пэсык.

— Петрик, это урок русской литературы, говори, пожалуйста, на русском языке.

— Зачэкайтэ трохи, Марь Петривна. Ось. И буллы там пани в ных, злюща така. Каже вона Герасыму — втопы песыка, втопы песыка.

— Петрик, по русски рассказывай, на русском языке, слышишь?

— Да чую, зачэкайтэ трохы. И взяв Герасым човнык и поплывлы воны на середыну ричкы и став Герасым мотузку песыку въязаты.

— Петрик, на русском…

— Ще трохы. И тоди каже йому песык Муму на ваший сучий мови: «За что?».

Алена усмехнулась.

— Это что, у меня на лбу было написано: «за что?»

— Почти.

— Почти написано?

— Почти на лбу.

— Ладно, шутник, имя-то у тебя есть?

— Анатолий.

— Хорошо, Анатолий, так что, музыку благополучно забросил?

— Зачем же? Музыкальное училище, консерватория, все как положено.

— Даже песни писал? — Алена постаралась вложить в это предложение как можно больше иронии.

— Да и сейчас пописываю, не забросил.

Так, влипла, сейчас начнет что-то свое предлагать и мне в композиторы набиваться. Надо проявить благосклонность. Надо постараться проявить благосклонность. Надо постараться не послать его на хер на первой же музыкальной фразе.

— Только я настоящие песни пишу, не попсу. Рассказы пописываю, историческую прозу.

— Слушай, а чего это я такого писателя, Анатолия, как-там тебя?

— Анатолий Николаевич Серветников.

— Писателя Анатолия Николаевича Серветникова не знаю, ничего не видела, не читала, песен не слышала?

— Так я писатель-неудачник. Славы нет. Да и не надо. А песни мои люди знают. Мне этого и достаточно.

— Ну да? Ни славы не надо, ни денег?

— Нет, деньги нужны. Слава — тоже не помешает. Шумиха не нужна. Я люблю писать в тишине. Поэтому в Вотчинское перебрался. Мне там спокойнее пишется.

— Ага. Ну-ну…

— Что вы сказали?

— Ага, ну-ну, — четко повторила Алена.

— А-а-а-а-а…

— Вот он, поворот, — произнес после пяти-шести минут молчания господин писатель.

— Ну так поворачивайте себе, чего уж там.

— Поворачиваю.

Вот еще один. То ли бард, то ли блатняцкий музыка. Обиженный. Мало славы дали. Так, наверное, мало ради славы работал. Я, чтобы свою славу добыть пахала как лошадь. Три семьи разбила себе. Три! А славы добилась. И не только славы, но и положения. А писать себе в ящик — это любой дурак умеет… Наверняка, злобный, потому и острит так, обидно… Настоящие песни он пишет… Хотя, если разобраться, настоящих песен действительно мало. Вот у меня. Сколько песен спето, сколько для меня написано. А настоящих из них сколько? Вот то-то и оно. Настоящая песня, она как жемчужина, их у бардов тоже не так много. Жемчуг, он редкая штука, когда не фальшивый. Ой, а что это он мурлыкает? Во дает, совсем обнаглел, Толик, блин.

— Пампарарам пара папарара рам…

Пат ту да Буда дина, пара Рура…

Еду, еду, еду я…

Меня несет мой запорожец, несет через метель,

А кто со мной сидит, Боже! Боже! Человек, а не тень!

Это, это, это она!

В моем запорожце Алена Разина…

Пампара пара пам парирури ра!

Алена была уверена, что кто-то в ее присутствии если захочет что-то пропеть, спросит ее разрешения, конечно, она забыла, в чьем запорожце она едет, да что поделать? Все равно. Она же мега-звезда, а не он! А Толик умудрялся не просто петь, он еще и играл — за весь воображаемый оркестр. То труба пробьется, то виолончель, то гитара… Ну, комик. Он пел явно что-то из таких типа «чукчанских» песен. Ну, типа едет чукча по тундре, едет, едет, едет чукча по тундре. Вот навстречу чукче бежит олень. Ха!

Алена не заметила, как ритм и простенькая мелодия этой песни заворожила ее, расслабила, заставила забыть обо всем, и теперь она кивала головой, вслушиваясь в мелодию, а потом стала незаметно подпевать, выводить вторым голосом, брать на себя вокал, оставив Толику подвывать за все музыкальные инструменты вместе взятые…

— Девчонка, куда ты, и что там горит?

Случилось чего?

А она говорит…

Ру-рарира парам тару ра,

тарай таратура, ванна, ванна, ванна!

— подбросишь парниша,

сломался на мерсе домкрат

чего ж не подбросить,

помочь я девчонке рад

Парам парирура парам тарирура рира

Анава бамана, парара анифа ния…

Меня несет мой запорожец, несет через метель,

А кто со мной сидит, Боже! Боже! Человек, а не тень!

Это, это, это она!

В моем запорожце Алена Разина…

Пампара пара пам парирури ра!

О!

Йесссс!!!!

3.

Запорожец резко затормозил около шлагбаума. Из-за такой резкой остановки Алена смазала носом по коленям, и ее благодушное настроение вмиг куда-то исчезло. Достала мобильный телефон. Тут сети еще не было. А по времени укладываюсь, тютелька в тютельку. Только чего стали.

Толик нажал на руль. Запорожец гундосо пронявкал. Потом еще и еще раз.

— Толик, поднимай эту палку и поехали. Времени нет совсем.

— Алена Витальевна, тут такой номер не проходит.

И действительно, после минуты усиленного подвывания запорожца из небольшого блочка, где должна скрываться охрана, вышел, отчаянно позевывая, охранник: здоровенный детина в тулупе и с автоматом через плечо. Посмотрев на рожу детины Толик как-то сморщился и вздохнул.

— Ты чего, Толян?..

— Бить будут, — как-то обреченно заметил водитель.

— Ты же со мной.

— Все равно. Сначала бить будут, чтоб не мешал работать, а потом разбираться, с кем это я приехал.

— Вот еще.

Из охранки показалась еще одна такая же заспанная морда. Алена посмотрела и решила, что Толян не так уж и прав. Тогда решительно рванула на себя дверь и вышла из машины в снежную пургу.

— Я к Зарецкому. Пропускай! — она вложила в эту фразу максимум презрительного приказа.

Охранник поморщился, как будто ему на нос села надоедливая мошка, глянул на даму, оценил ее меха, потом на запорожец, потом опять на даму, переоценил стоимость меха в уме и сообщил напарнику.

— Смотри, Димон, какая шалава к ноль-пятнадцатому…

— Ага, я такой не помню. К нему девочки помоложе таскаются. Что-то он под новый год вкусы поменял.

— Может, это мама из села?

— Да ну, чтобы он маме искусственную шубу подарил? Катись ты отсюда, пока неприятностей на свою голову не нашла.

— Так, ребята, вы меня разозлили.

— Что??? — вытянулась морда охранника.

Алена действительно разозлилась не на шутку.

— Я Алена Разина. А эта шубка натуральный соболь, и стоит чуть побольше, чем вы оба, вместе взятые. И я приглашена господином Зарецким и уже должна быть у него в доме. За опоздание с меня вычтут неустойку. А мой адвокат сделает все, чтобы эту неустойки сняли с вас, козлов. Понятно! Не с вашей гребаной охранной фирмы, а именно с вас лично!

— П-писец… Слушай, может это из трансвестит-шоу?

— Или шоу двойников? — Димон поддержал товарища. Но только Алена стала в позу, уперев руки в бока, как один из охранников, Димон, сбавил спеси и сказал:

— Минуточку, гражданочка.

— Сява, слышь, а к ноль-пятнадцатому точно один гость. И велено никого больше не пускать. Только если вы Алена Разина и есть тот самый гость, почему на запоре пожаловали?

— Мой линкольн стоит на обочине дороги, колесо пробито, сломался домкрат. Вот, что-то поймала…

— Сейчас. Лена, соедини с ноль-пятнадцатым. Кто беспокоит? Пост охраны номер три. Тут к вам дама, вы гостя ждете. Кого? Ну, раз спрашиваю, значит надо. Говорит, что Алена Разина. Только она запорожцем прибыла. Каким? Горбатым. Говорит, сломался. Понял. Я выеду, поможем, что за вопрос…

Тот из охранников, который был все время на улице, склонился к водителю и сказал.

— Третий дом с левой стороны. Витые ворота с единорогами. Усек?

— Усек.

Все время разговора Толик сидел в машине тише воды ниже травы.

— Не дрейф, Толян, со мной не пропадешь. Алена села в запор, уткнулась коленками в нос, хлопнула водителя где-то по бедру, от такой неожиданности Толик поперхнулся, что-то нажал, машина чихнула и завелась с полуоборота.