За кафедру взошёл сухопарый энергичный мужчина в самом расцвете сил, более напоминающий нового мериканского Пастера нежели привычного нашему собрату врача-кашпировского.
Представление началось!
Барков был ошарашен… он хотя и не был человеком с самым высшим и медицинским образованием, но все эти психологические наезды, типа я вкладываю вам в голову, вы ничего не…. Вы никогда… это вызывает в вас чувство… Барков с удивлением наблюдал как его соседи впадают в прострацию, как их глаза соловеют и они покачиваются в такт мерному движению лектора по сцене. «Эт их прикачало!» — вздохнул про себя Барков.
И всё было бы ничего, если бы не две факты: был Барков совершенно невосприимчив ни к какому гипнозу, а когда в ихний город приезжал с сеансами Кашпировский и Нинка потащила его против всякой воли на сеанс, сидел на оном Вася и хлопал глазами, а его-то и не вело! И руки не сводило, и из сцепки пальцы выходили как по маслу, ничё в общем, смотрел Вася Барков на гипнотизированных граждан и сам про себя ухмылялся: а меня мол не возьмешь! А ещё та ж Нинка. Она медсестра была, а потом переквалифицировалась и в школе психологом устроилась работать. Васяня тогда и не пил ничё, она ему заместо всей водки была… Так вот Нинка ему такие психотесты устраивала, такие игры на нём отыгрывала, что самому Дейлу Карнеги не стыдно б за неё было. Как-то потащила Нинка Васю Баркова на встречу с коллегой-психологом, окончившим только-только обучение в самой Польше по методике «Десяти шагов избавления от всех вредных привычек к жизни»… Выступающая читала лекцию по психологии общения в коллективе, но больше всего касалась вопросов своего общения с коллективом польских коллег. Было скучно. Очень скучно. Невыносимо скучно. И тогда Нинка спросила энту даму, мол как вы относитесь к идеям старины Карнеги по поводу управления людьми? Последовала тяжеловесная, но не слишком долгая пауза и далее гениальная фраза дамы-психолога: «Дейл Карнеги, это тот, который написал такую красную книжицу?» «Да — быстро среагировала Нинка, — а ещё он написал белую книжицу, синюю книжицу и такую сиреневенькую книжицу с двумя жёлтыми полосками». Понятно, почему Вася с Нинкой так и не ужился?
А вот ту сиреневенькую книжицу он осилил. Теперь никакой «сам» Волженко с мятым лицом и наверняка запахом гнили изо рта, прикрытого мятной жвачкой, не мог сбить Баркова с его естсественно-природного скепсиса.
«Вещай, вещай — Останкино» — ухмыльнулся Барков и чуток потянулся. Сеанс закончился.
И за эту петрушку было заплачено… плюс дорога… плюс консервы «бычки в томате»… нет, это уж слишком! — решил Барков.
Люди отходили от сеанса. Ничё се — решил Барков, глядя в их полурассонные лица. Надо идтить… и он стремглав бросился из зала, преодолел мраморную лестницу парадного входа и очутился у дорожки, ведущей далеко вниз — к вокзалу…
А там, вдали-вдали виднелась вожделенная жёлтая бочка с неизменной очередью… и там наливали.
Пиво было тёплым. Но Вася заказал три кружки, со скоростью урагана притащил их на импровизированный столик в виде круглого камня, за которым уже стояло пяток физиономий и с двадцаток пивных кружек. Барков вытащил из сумки шмат бородинского хлеба и разломил его на несколько частей. У него взяли кусок хлеба и одарили его куском воблы. Почти мгновенно всосал в себя Вася Барков вожделенное пиво… Уф-х!!! хлебушек с воблой и пивом — завтрак российского интеллигента!
А тут как раз начала подтягиваться к электричке вся толпа облагодетельствованных Волженковым алкоголиков-туниядцев… Один из них, такой косоглазый облезлый старикашка, сидевший на сеансе рядом с Барковым остановился как вкопанный:
— Ты чё, пьёшь? — остолбенело спросил старикашка.
— Пью, — спокойно ответствовал Вася.
— И живой? — от волнения старикан проглотил слюну и рванул воротник рубахи…
— Живой — подтвердил худшие опасения старика Барков и влил в себя ещё пол-кружки тёплого пива.
Барков смотрел на горы, подступившие к морю, на белый-белый санаторий-профилакторий в зелёной гуще деревьев, на волны ультрамаринового цвета, лениво слизывающие песок небольшого пляжа, и понял: в сорок лет жизнь только начинается…
А за его спиной вслед за расторопным косоглазым старичком выстраивалась к пивной бочке в очередь вся толпа излечённых было Волженком тунеядцев-алкоголиков.
Подлинная история Афанасия Уголовникова, рассказанная им самим
Векторная алгебра не в силах описать направление человеческих чувств. Архимедова сила почему-то уступает силе смеха. Выталкивая человека на свет Божий женщина почему-то кричит, а мужчина подле неё — радуется… Мир полон противоречий. Еще больше в мире несоответствий с правилами формальной логики. Встречаются и полные опровержения всех законов физики, которые, при внимательном рассмотрении, оказываются чистой воды шарлатанством, но не все и не всегда…
Афанасий Уголовников носил чёрный берет, замшевые коричневые ботинки на грубой подошве и ярко-сиреневую рубаху-апаш. Когда приходили холода, он натягивал на себя чёрный, почти до пят плащ из плотной ткани, в дождь Афанасий из дому не выходил и кутался в одетую поверх рубашки кожаную жилетку, в единственном кармане которой навечно привязались луковицеобразные часы на цепочке с приятным и мелодичным боем…
Часы не ходили лет с полста. Впрочем, когда какой-то английскоговорящий экстрасенс по TV заводил всем часы, Афанасий тоже вытащил на свет золотую луковку, открыл ее и прокричал: «Идти!»… Часы пошли… Но что удивительнее всего, всего через два часа остановились. И если предположить, что часы действительно пошли! А это было именно так! И не иначе — то почему они, чёрт подери, остановились? И почему именно в этот день шел дождь? И почему Афанасий имел привычку ковырять в носу и одевать в дождь именно этот жилет с именно этими часами в кармане?
Я попытался провести вероятностный анализ событий — получилось две целых и четыре десятых, помноженных на десять в минус хрен его знает какой степени. Я возмутился — вероятность появления кожаного жилета у рассказчика за период описываемых событий — всего две с половиной стомиллионных, что тоже, согласитесь, неплохо.
Но теперь вернемся к, собственно говоря, Уголовникову, точнее, с Вашего позволения, к его внешности. Лицо у Афанасия — самое что ни на есть обычное. Следы от прыщей, горбатый нос, бесцветные глаза, трехдневная щетина на подбородке… Лет сто с лишком назад Афанасий сошел бы за итальянского инсургента, однако время народников, контрреволюционеров и тайных заговоров уже прошло, оставив Уголовникову типичную инсургентскую внешность и любовь к длинным (до плеч) волосам.
Женщин Афанасий не любил. Мужчин (что при таком раскладе кажется удивительным) — тем более. Из всех живых существ он любил только свою кошку Мурку, которая платила ему за это чувство полным равнодушием и даже показательным презрением. Импотентом Уголовников не был, что доказывал на каждый уик-энд какой-нибудь из своих подружек… К девчатам сиим Афанасий относился почти что с муркиным презрением, менял их практически ежемесячно и был постоянным клиентом одного частнопрактикующего дерьматолога, что по Киевской, 21.
Занимался Афанасий где-то по рекламной части. И не то что бы занимался. И не то чтобы по рекламной… В общем, занимался из рук вон плохо. Жил — не думая… Думал, не живя… Ой, простите… Вообще не думал. Ибо мыслительный процесс для Афанасия был слишком болезненным. Во всём он полагался на свою неотразимую внешность и Госпожу Удачу. И иногда (минимум — на уик-энд) эта дама подмигивала Афанасию левым глазом.
День 20 октября 1999 года начался для г-на Уголовникова более чем удачно: с самого утреца заключил он договор на рекламу рифлёных презервативов то областному TV (TV про это ещё не догадывалось), закадрил в кафе «На Берлине» классную чувырлу с ярко-оранжевыми волосами и трёмя зелёными прядками на висках. Она была одета в полосатые гольфы, шузы — «мустанги» белого цвета на и ярко-красно-зеленый комплект (издали напоминающий дезабилье) на тонюсеньких бретельках на худющих плечах. Ей можно было дать от четырнадцати до сорока четырех. Афанасий дал пятёрку за хот-дог, сто грамм и кофе… Сам же ограничился бутылкой пива.
Вот эта бутылочка «Черниговского» и была, по-видимому, в тот день совершенно излишней. Афанасию захотелось куда-то срочно перебежать… Он успел что-то промямлить новой знакомой про классный уик-энд на ближайшее воскресенье и тут же умчался за угол ближайшего здания (господа читатели наверняка знают, что кафе «На Берлине» подобных удобств лишено из-за удобства собственного расположения).
Чтобы понять, что далее произошло, не лишним будет напомнить, что думать Афоня-то не любил. Жил он только чувствами. Когда чувствовал голод — вытаскивал из холодильника пачку пельменей… Когда чувствовал дождь — кутался в кожаный жилет… Когда чувствовал, что кончился уик-энд, вытряхивал очередную гёрлу из своей постели и направлялся к частнопрактикующему дерьматологу.
Выскочив из подворотни, которая для Афанасьевых дел была оборудована не то чтоб на две звёздочки — и одной не насчитать… Афанасий остановился, как вкопанный и… обомлел. Причиною его обомления и внезапного приторможения было тщедушное юное существо в стареньком розовеньком халатике с сиреневыми цветочками, шлёпанцах на босу ногу и с ярко-синими, невероятно синими глазами. Смотрели эти глаза на Афанасия Уголовникова с очевидным презрением, даже как-то пренебрежительно возможно потому, что обладательница этих глаз терпеть не могла горбоносых мужчин или же горбоносых мужчин, забывших застегнуть ширинку джинсов, или же вообще терпеть не могла итальянских инсургентов. В прошлой жизни она, скорее всего, была австрийским кирасиром.
Тут Афоня почувствовал, что Госпожа Удача покинула его. И не сработает его ослепительная внешность. И не сработает обычный нахально-презрительный напор. Да и в кармане осталась трёха, что для подкупа девицы было совершенно очевидно, что совершенно недостаточно.