1956 год. Разжалованный полковник, кляузу на которого написали его подчиненные, пишет прошение о помиловании.
Помощник Родоса Иванов дал против него показания по допросу бывшего командующего войсками Прибалтийского Особого военного округа, генерал-полковника А. Д. Локтионова, который в начале войны, по приказу Берии будет расстрелян, а мог бы сражаться на фронте. «Избиение продолжалось длительное время с небольшими перерывами,» — написал Иванов, добавляя в ярких красках всякие подробности.
1956 год. Преданный чекист, как он считает, несправедливо уволенный из органов, пишет прошение о помиловании.
В 46 — м — отстранение от работы, перевод в Крым, — это месть бывшего министра госбезопасности Абакумова.
Новоиспеченный руководитель самоутверждается за счет травли испытанных бойцов. Не зря в 51-м его арестовали. 52-й год — скромная должность на симферопольском телеграфе. Но горячее сердце билось в груди чекиста — он направил горячее письмо в ЦК КПСС. Восстановите меня в органах. Я принесу пользу.
Он рвется на работу. Любит свою работу. И он докажет свою преданность. Но, как напишет Бродский: «Я всегда твердил, что судьба — игра…».
Вместо ответа — арест и обвинение в измене родине, фальсификации уголовных дел, применении пыток. Вместо лагерей — высшая мера наказания.
Когда в Древнем Риме был заговор Катилины — Сенат приговорил заговорщиков на смертную казнь. Цезарь, будучи Претором, добился ее отмены.
То были заговорщики, а он, Родос — верный слуга своего Отечества. Но Советской власти не хватает великодушия. Генпрокурор СССР Р. Руденко в заключении по делу Родоса Бориса Вениаминовича напишет:
«Считая виновность Родоса в тяжких государственных преступлениях полностью установленной и не находя обстоятельств, смягчающих его вину, полагал бы необходимым ходатайство Родоса о помиловании отклонить».
Сын Родоса будет так вспоминать отца:
«Я просыпался — его нет, на работе, ложился спать — он все еще на работе». Не знал сын, что папа и после исполнения смертного приговора 20 апреля 1956 года — остался на работе. Ведь там, в Аду выходных нет.
А все-таки зачем ему нужна была жизнь, о которой он просил?
Скорее всего полковник Родос хотел отправиться на остров Родос, где когда-то Гай Юлий Цезарь скрывался от своих врагов. Цветущий остров, — весь в зелени, в чистейшем Эгейском море, но знал ли он, что название острова — Родос, не имеет никакого отношения к злу человеческому.
Кто предал революционера и поэта Ивана Филипченко?
1. Родиться в деревне, участвовать в революции, писать пролетарские стихи и жениться на революционерке
Иван родился в конце позапрошлого века. Его деревня стояла и стоит до сей поры на берегу реки Старый Хопер тогда Самарской губернии, теперь области.
Конечно, деревенскому парню тогда еще не приходило в голову, да что там — не мог и мечтать, что станет революционером и поэтом.
Его семья голодала, и чтобы спасти родителей, младших братьев и сестер уже в отрочестве он ушел «в люди» — батраком, — пока не поскандалил с хозяином и весь в обидах не подался в скитания.
Утро такое милое, ясное, но мне немножечко грустно, хочется уйти в поле, где никого нет, — я уж знаю, что люди, как всегда, запачкают светлый день. (М. Горький «В людях»)
План по спасению семьи не состоялся. Но скитания привели юношу в РСДРП, уже в 25 лет, и появился план участия в революции.
Революционные газеты печатали стихи Ивана, а революционно настроенные товарищи хлопали мозолистыми ладонями по плечу Ивана — мол, давай, дерзай! Это его вдохновляло не меньше, чем революционные преобразования в стране. Его стихи и поэмы — это гимны труду и миссии пролетариата. Его образы неистовы. Его стихи экспрессивны. Но главное, в нем признают талант, и он готов положить его на плаху пролетарского дела. Вот его план на эту жизнь!
«И вижу я:
На синеву зенита
Властительно врывается орёл
В размахе крыл, разгневанно, открыто.
Круги чертя, разрезал, распорол
Средину туч…»
Шли двадцатые годы, потом тридцатые. И бороться стало не с кем — вокруг твои товарищи (хотя уже нет Есенина и Маяковского), и ты понимаешь, что враг теперь скрытный, теперь ты должен больше молчать и меньше говорить…, меньше думать и больше подозревать — парадокс, и Иван теряет простор, теряет арену своих действий, — он видит, что вокруг все не так, как он себе представлял. И тогда ему на помощь из той повести пролетарского писателя, (где описано в том числе и его отрочество) пришла еще одна фраза.
Ничто не уродует человека так страшно, как уродует его терпение, покорность силе внешних условий. (М. Горький «В людях»)
И он выступает, и выступает все критичнее, и выступает не только дома, — с открытой критикой вождя, пока 6 марта 1936 года за ним не приедет «черный воронок».
2. Вступить в партию сразу после революции и выйти замуж за революционера
… Когда мужа забрали, Евгении было тридцать восемь лет. Ему, правда, уже пятьдесят. Уходил растерянный, ибо и он, и жена прекрасно знали, что это ошибка. День, ночь, — снова день и ночь. Никаких вестей. Она не могла прийти в себя: не верится, что такое случилось в ее семье, когда муж с 1913 года — член РСДРП, и она в партии была с первых дней революции!
Как соседям смотреть в глаза?
Пройдя революцию в жизни страны коммунист Евгения Гольцман проходила эволюцию внутри себя.
Первый этап. «Преданность»
Она беззаветно верила в идеалы революции и… «…только два человека на свете для нее были дороже жизни: муж, который ввел ее в революцию и которого она считала честнейшим коммунистом и талантливым писателем, и Сталин, перед кем она преклонялась».
И в этом ни у кого не должно быть сомнений.
Второй этап. «Энтузиазм»
Вскоре после ареста мужа, вместе с газетами о веселых тружениках заводов и колхозов на первых полосах газет, она достала из почтового ящика повестку о вызове на допрос.
Сделала глубокий вдох и выдох. Теперь она примет участие в делах следствия, расскажет о яростных, искренних партийных спорах с мужем на тему политики Сталина ведь оба болеют за дело, — мужа отпустят, а настоящих врагов, которые мешают строительству социалистического строя, найдут.
Следователь был чересчур любезен и уважителен, взывал к ее партийной совести, особенно внимательно отнесся к информации о разговорах в ленинских Горках, где Филипченко часто бывал. Следователь со всем соглашался, что говорила она, и она возвращалась домой, удовлетворенная полностью состоявшимся, нет не допросом, а разговором двух преданных делу партийцев. Потом допрос повторился, — она внесла еще больше конкретики. Уже было ясно, Иван Гурьевич скоро выйдет на свободу.
Третий этап. «Шок»
…Но ночью пришли за ней. Она, как в ступоре, собралась и спускалась, не чувствуя ног, между энкэвэдэшниками. И почему-то не удивилась. оказалось, в подсознании это уже было…
В камере на Лубянке шесть коек, женщины спят отвернувшись к стенам. Днем она увидит, что они совсем не похожи на врагов (за исключением одной в импортном черном платье), что чем-то запуганы, что не знают статей, за которые их арестовали, что оглядываются на двери камеры и шепчутся-шепчутся. Заключенные говорили о тактике молчания и отрицания любых обвинений. Странно!
Четвертый этап. «Огорчение»
Со слов сокамерницы и ровесницы Ольги Слиозберг, Евгения считала, что женщины сидят лишь для того, чтобы помочь следствию и потому говорила всем:
«Помните, что, если вы советский человек, вы должны помочь следствию раскрыть ужасный заговор. Часто то, что кажется незначительным, дает в руки следствия нить. Вы должны говорить всю правду и верить, что невинных не осуждают».
И помогала следствию, пока вдруг ясно не поняла, что много сболтнула лишнего, а все слова мужа на кухне о Сталине с ее слов записаны в протоколах, даже высказывание «чтоб ему сгинуть», сказанное явно сгоряча. Пятый этап. «Горесть»
Я обещал терпеть. Это очень трудно. Меня давит эта жизнь, нищая, скучная, вся в суете ради еды, и я живу как во сне. Иногда мне думается: надо убежать! Но стоит окаянная зима, по ночам воют вьюги, на чердаке возится ветер, трещат стропила, сжатые морозом, — куда убежишь? (М. Горький «В людях»)
Когда стало ясно и ей, и следователю, что она слишком преуспела в помощи следствию, — она вдруг в свой адрес услышала крики и оскорбления; как-то сами собой начались тычки в голову и плечи, как-то ее просто ударили (не сильно, скорее для острастки).
Пятый этап. «Осознание греха»
Она подписала все протоколы, и вот перед ней последний, из которого следует, что ее муж — Иван Филипченко, коммунист, воспитанник Марии Ильиничны Ульяновой, автор пролетарской поэзии и книг с предисловием В. Брюсова, — собирался убить самого товарища Сталина (хотя к военной теме никогда не имел отношения). Это как издевательство надо всем, что она сказала до этого. Сталин этого не допустит.
«Женя была возмущена и целыми днями писала письма Сталину об извращениях на следствии». (Ольга Адамова-Слиозберг «Путь»).
Евгения Гольцман совершит свой маленький подвиг — несмотря на все унижения, под угрозой расстрела, она не подпишет последний протокол на мужа. Она раз и навсегда прекратит свою наивную болтовню.
Но как поздно! Наверное она тоже, вслед за мужем вспомнит строки из повести пролетарского писателя Горького: «Грех — что болото: чем дале, тем вязче!»
Но как поздно!
Слова, <…> это — как листья на дереве, и, чтобы понять, почему лист таков, а не иной, нужно знать, как растёт дерево, — нужно учиться! (М. Горький «В людях»)
И однажды, весной 1937 года в тюремную стену постучали… Смысл долетел до нее раньше, чем постучали. Она уже была готова к этому.
Ее муж, иван Филипченко, расстрелян. (Как она позже выяснит, за участие в контрреволюционном заговоре). Он передал товарищам, что умирает честным коммунистом.