Жертва кота Давида Ивановича никак не воодушевила на то, что надо держаться. За одну осень Давид Иванович спился. Дачу продал и ушел. Куда, — этого никто не знал. Больше я о нем ничего не слышал. Что еще удивительно, у меня с того времени куда — то пропали все три книги Дюрера, подаренные Давидом Ивановичем. Все, что было связано с тем временем, исчезло. Но иногда, вечерами, я включаю Бичевскую «Если тебя неудача постигнет…», и вижу ту лавку, а перед лавкой кота.
Запах горькой полыни. О судьбе солдата, попавшего в плен в Афганистане
— Ну, Серега! Давай. Отслужишь — выпьем с тобой, — отец едва договорил. В конце фразы предлог «с» будто завис на крюке, куда вешали сумки. А последнее слово «тобой» вышло фальцетом. Отец молчал, неуверенно смотрел в пол, как на аэродром для глаз, которым непременно нужно было приземлиться.
Через месяц самолет приземлится в Кандагаре, а в нем будет его сын, который никогда уже не сядет на обратный рейс. Отец будто предчувствовал что-то.
Сергей накинул на плечо рюкзак, повернулся резко, нашел на полу кошку — кивнул ей. От родителей опускал взгляд, туда, на тот же аэродром на полу, куда уставился отец, еще удивился, что глаза отца, будто исхлестаны недоумением и страхом.
…Он шел по заплеванному тротуару. Курган — бедный, бледный, серый, загороженный заборами, никому не нужный город — безучастно смотрел на него и его скудный рюкзак. Город еще помнил того, кто недавно, 13 лет назад, крутил по его асфальту педали трехколесного велосипеда.
Он шел, и подумал только: никто вслух не произносит это слово — слово, вызывающее отвращение — слово, маячившее перед каждой матерью, у которой сыну вот-вот пробьет 18. Афганистан — это пока в размере той маленькой непогашенной лампочки, висящей на кривом проводе в сенцах.
Впервые это слово он произнесет там, на аэродроме, где обжигающий воздух, будто с запахом горьковатой полыни, песок в глаза, наверняка слетевший с диска солнца.
Впереди два года войны глаз, где те, кто их не вовремя закрыл или недоглядел или увидел ненужное — погибли.
«Красноперов! Давай за грузом! Там 45 километров. Отставить разговоры, товарищ сержант».
«Надо ехать. Еще одна поездка за бочками и ящиками (сбился со счету — которая). Завалили ими все горы. Пока пронесло — не взорвался».
«Вспышка! Перед глазами — белые широкие штаны и „кур-кур“ — речь, знакомая и чужая. Волокут, как мешок с дровами — нужно помогать ногами, иначе обжигающая боль на спине. Орут в ухо — лучше бы дальше били — контуженному не страшно. Однажды повели, как быка на бойню — на веревочке — ну, наконец, освобождение — только бы моментально наступила смерть… Но привели к распутью между жизнью и смертью. Он выбрал жизнь, и… ислам. Зачем и было ли в этом предательство? Глупый вопрос, когда империя забросила тебя туда, и отвернулась от тебя, и тебя никто не ищет, чтобы спасти. Да что там, разве только тебя — сотни таких как ты брошены по аулам. Среди них герои и дезертиры — никто не нужен стране».
Нет, с ним всего этого не произошло.
Это судьба другого солдата, которому он желал освобождения от страданий. Сам он тоже решил жить, банально жить, жить по-человечески, назло тем, кто давно продал его жизнь. Пусть его переход на сторону врага называется дезертирством, но есть то, что страшнее дезертирства — потеря человеческого достоинства. Именно это ему грозило от унижений сослуживцев, которые нормальный человек терпеть не должен. Оскорбления, избиения, уборка нечистот, отправка в кишлак за «анашой» и т. д. и т. п. «Был бы в руках автомат — убил бы», — потом скажет он.
Но зачем он так подробно представлял, как брали в плен русских солдат? Ведь он сам, добровольно, перешел к душманам.
По законам людским — он преступник, а вот как по Божьему закону?
…В начале, дней двадцать, ночевал в грязном сарае, в кандалах. Потом приехал какой-то начальник моджахедов и сказал: «хочешь оставайся — хочешь уходи к своим». И с него сняли кандалы, перестали охранять…, а он принял ислам. Оторвали кусок лепешки, переодели, женили. И когда он узнал о выводе советских войск — в душе уже не осталось ничего, ни к родителям, ни к стране, ни к сослуживцам — все было выжжено так, как выжигает траву афганское солнце.
…Теперь Нурмомад часто опускает глаза. Не от стыда, нет. Он бережет их только для одного взгляда — на жену, которую любит, с которой они хлебнули много горя, связанного с болезнями и смертью своих детей. Шестерых сохранил Аллах.
Пришло новое тысячелетие, а его радуют овцы на закате и сухая трава, по которой прошелся ветер, но пастухом не пойдешь, когда работаешь электромехаником на местной ГЭС и прорабом на дорожном строительстве. Это деньги на содержание семьи, и будущее детей, да, будущее детей, как бы это не звучало кощунственно.
Иногда он пытается вспомнить Курган, но ничего не удается. Только асфальт. И где-то, далеко-далеко из детства голос мамы, луч солнца на письменном столе.
Безымянный кишлак в 20 километрах от Чагчарана — столицы провинции Гор — для него стал родным. Хотя он не против переехать в город, дать детям минимальное образование. По местным меркам он — богатый человек, зарабатывает 1200 долларов в месяц. Имеет два мотоцикла и машину. Счастлив ли он? Cам он, когда смотрит на жену и белокурых детей — понимает, да, счастлив. Еще он знает другое — он человек, потому что победил карающий закон, предрассудки, унижения, идеологию, войну. Никто не заставит его надеть на плечо «калаш» и лететь в чужую страну воевать «неизвестно за кого и за что». Никто не заставит его поверить, что Афганистан еще долгие годы будет во тьме. Никто не заставит его опускать голову, если он этого не захочет.
Он, конечно же, счастлив. Любит наблюдать рассветы и закаты в высоких горах. А кто отнимет такое счастье?
Остров Банишанта — дитя рабства и порока
Острова. Мне всегда казалось, если есть кусок Земли, со всех сторон омываемый водой, там должно быть что — то чистое, светлое и особенное.
Есть остров Врангеля, где чайки как куски снега cваливаются со скал, и парят в просторах океанов. Есть остров, где рождаются черепахи, и так его любят, что через 20 лет блужданий возвращаются закапывать яйца. Есть остров, где живут ярко — красочные хамелеоны и рыжие пушистые лемуры. Есть остров, где стоят гигантские каменные статуи — стоят, и будто с далеких странствий кого — то встречают. А взять остров Бали. 20 000 храмов Брахме, Вишну, Шиве. Цветами усыпаны дорожки. Маленькие корзиночки для богов стоят везде. Подозреваю, жизнь жителей только и состоит из праздников и обрядов, — балийцы крепко дружат со своими богами.
…А есть весь покрытый тайной, остров Банишанта, — кусок земли, где люди за деньги занимаются не совсем пристойным делом. О нем нигде не пишут, не рекламируют, не рассказывают, он для местных гурманов, поэтому… Остров — загадка.
Мой приятель — любитель Востока, среди 15 главных достопримечательностей Бангладеша его не нашел, узнал о нем от говорливого местного жителя, как туда попасть житель не знал, но показал с кем, когда и откуда можно отправиться на остров с группой мужчин на переполненной лодке, с риском, доплыть не на моторе, не на веслах, а кролем или по — лягушачьи. Они поплыли, но молча и как бы не туда. Остров — призрак, что тут скажешь. И главное, не забыть с собой 5 долларов.
Там их встретили местные дамы, вышедшие из своих потрепанных хижин явно изможденными от непосильного труда.
Ему стало дурно и он причалил на ближайшей лодке обратно …. Он — блогер, и перед поездкой, изложил мне по вотсапу такую теорию: «Если завсегдатаями борделей были Пабло Пикассо, Генри Миллер, Марсель Пруст, Ги де Мопассан, Эрнест Хэмингуэй, то почему и мне к ним не присоединиться». Приятель явно рассчитывал, на ковровую дорожку, усыпанную цветами, угощения на подносах и бангладешских нимф. Такую азиатскую модель гремевшего когда — то в Европе дворца — борделя «Шабане»…
Но главное, он передал мне историю одной девушки, попавшей в рабство чудо — острова Банишанта.
История Рейны в семи главах
Маленькая гражданка государства Бангладеш Рейна по вине родителей в 12 лет оказалась на улицах города Читтагонга. Отчим лишил ее дома, а мать не смогла защитить.
Ну а что улица?
Город Читтагонг — древний. Первые сведения о нем ползут еще с 1 века нашей эры. Но помочь маленькой Рейне старикан Читтагонг уже никак не мог. Выброшенная, будто мусор, она отчаянно нуждалась, и тогда к ней подошла женщина (назовем ее Мадам № 1), накормила лапшой, и предложила работу продавцом одежды в самой столице — Дакке.
Рейна слышала, что столица — это большой город, в котором живет больше 10 миллионов человек, среди них много деловых людей, но она не знала, что нужна Мадам не как продавец, а как товар. Ну а кому нужна 12–летняя безграмотная труженица, когда там повальная безработица, как и в других местах обитания несчастной страны. Поэтому.
До Дакки Рейна не доехала.
Ей уготовано было другое будущее. В неволе и унижениях, со сломанной судьбой и испорченным здоровьем. Лодка причалила к острову Банишанта, где ее купила Мадам № 2. Оказалось, Мадам № 1 не только кормила лапшой, но и вешала ее на уши. Сюда приезжают те, кто сэкономил на бургере, и собирается потратить 5 долларов иначе.
Мадам № 2 популярно объяснила Рейне, как она станет товаром. Наверняка ехидно улыбнулась, ведь за Рейну в начале будут платить чуть больше, чем за 1 бургер. Девочке присвоили статус безликой, безымянной и бестелесной — все это должно было принадлежать клиентам. Как захотят, так и назовут. Что захотят — то и сделают. Правда, кое — что оставили — слезы. Действительно, зачем отбирать слезы?