И все же, безоговорочно притворившись апологетами научных знаний мы можем признаться в своей беспомощности как — то объяснить череду многих явлений, связанных с домом.
Бегство из него мужа Эльзы. Неожиданную смерть архитектора дома — Гущина, буквально в 1908 году. Странное исчезновение женщины, которая дом просто обожала. Отсутствие ее фотографий, хотя она была богатой. Попытки Санатория избавиться от дома. Случаи пожаров. Бегство из дома на протяжении более чем ста лет всех новых хозяев. Невозможность ремонта. Жуткие подвалы (есть фото в Интернете). Покрытый кафелем бетонный параллелепипед. В подвалах — душевые кабины. Знатоки говорят ночью в доме можно услышать как из них льется вода, — может щепетильная хозяйка приглашает жильцов помыться?
А тайные комнаты в подвалах! Железные крюки на стенах. И, наконец, единственный рухнувший балкон.
«Честно говоря с того момента как только заходишь в этот проклятый дом, то на тебя будто смотрит пара глаз, хотя, кроме меня никого там не было» — это одно из признаний человека, зашедшего внутрь дома.
Рыцарский замок без рыцаря и его принцессы. Ты выйдешь на него когда отправишься к склонам Машука. Но трудно отрицать тому кто там побывал, его силу притяжения. А сколько на его стенах признаний в любви.
Привидение Эльзы, ты там или нет? Ты ответишь? Наверное, фраза поэта Еременко посвящена призраку: «Я вымираю, все меньше меня остается».
Но привидение появляется ночью, поэтому у меня выбора не оставалось, как идти и заглядывать в зияющие глазницы окон, и слушать ночное молчание Дома Эльзы.
Я пошел вдоль забора направо. Если долго смотреть — что — то обязательно покажется. Внутрь не зайдешь — все огорожено. Потом перерою Интернет — ни одной съемки интерьеров дома в ночное время. Странно.
Отчего столько легенд и столько людей искали в доме какие — то ответы?
Что — то мне подсказали стихи Александра Еременко. Они будто посвящены Эльзе.
… В комнате вашей с походным убранством мы выпиваем, сдвинув коленки, как пассажиры за преферансом.
Мы пассажиры, стремительный ветер воет и рвет изо рта сигареты.
Вечно транзитен! Проситель не вечен. Вечен ногами вертящий планеты.
Жми по вербовке, просаживай в карты. И воскресай в неуютном пространстве…
…Мы, оставляя следы на паркете, в души друг друга с размаху влетаем, Словно горбуша в японские сети.
Я ухожу и мне хочется думать об Эльзе.
История казни. Кто ответил за безымянные детские башмаки на набережной Дуная?
Ференц Салаши. Есть фотографии этого человека. Но кто он? Если не знать — подумаешь: внимателен, аккуратен и воодушевлен. Какой он профессии? Кто-то скажет похож на ученого — физик-ядерщик. Можно подозревать, что это музыкант, виолончелист, например, приехавший на гастроли. Не буду испытывать ваше терпение — это политик, лидер национал-социалистической партии Венгрии, руководитель венгерского правительства 1944–45 гг.
У этого деятеля был заместитель, причем с очень интересной и нужной людям профессией. Акушер и педиатр Йожеф Гера. На фотографии врач строг и учтив.
Чем прославились они, я скажу чуть позже. А пока… о том своем январском путешествии…
Зимний Будапешт встретил нас сырым морозом и промозглыми ветрами, особенно на набережной, едва мы вступили на камни, из которых она уложена. Камни обещали скользить, если мы надолго застрянем на набережной Дуная. И мы влетели в уютное кафе и, чтобы прошел нас охвативший трясун, попросили грог.
Но не согрелись.
Быстрее в Сечени! Туда, на променад горячих вод. Плавать нельзя — можно только вздыхать и ухать от контраста, перебирать ногами по неглубокому дну, как поплавок подниматься и опускаться в воду, и привыкнув к запаху тухлых яиц, выискивать микропузырьки воздуха, что присосались к телу, и проводить анализ: посидеть еще или уже вредно.
И обратно — в Зимний Будапешт! Чтобы замерзнуть еще сильнее! Куда? На берега Дуная.
Мы знали куда шли.
Ботинки мужские, туфли женские, башмачки детские — они стоят там круглый год. Уже каблуки стоптались. Обувь демисезонная. Но люди были в ней зимой, зимой — между 44-м и 45-м. Сняли, чтобы больше не обуваться, никогда. Потому что их казнили.
Из гетто привозили на набережную, на грузовиках, как ненужную мебель. Затраты только на бензин. А чтобы не тратить патроны и не долбить замерзшую землю для могил — делали «связку» из 50–60 человек и стреляли только в одного. Он падал в воду и тянул за собой всех остальных. Холодные воды и сильные течения завершали казнь. И каждый из казненных знал, что война вот-вот закончится, как же умирать в такое время…
Ты за руку возьми меня покрепче,
Чтоб мы не потерялись под водой.
Вдвоём с тобой спастись нам будет легче.
Мы спрячемся за сильною волной.
Десятки тысяч людей, практически ежедневно вставали здесь на казнь, вплоть до 18 января 45-года — когда Советские войска вошли в Будапешт и освободили гетто.
…Вот прошла молодая пара, юноша и девушка, скорее всего студенты. Он хорохорится и шутит, она — вежливо улыбается. Наверное, так и должно быть у молодых. А река должна быть для того, чтобы впадать в море, а не топить невинных. А набережная для того, чтобы гулять, а не казнить невинных.
Но вот девушка краем глаза поглядывает на выстроенную обувь. 6о пар — трудно не заметить. Они тут в любую погоду. Они превратились в железо. Зачем людей перед казнью разули? Нашлась весьма прозаическая причина: более новую обувь нацисты собирались продать.
Как такое стало возможным?
Казни проводила венгерская Партия скрещённых стрел, которой как раз и руководили те двое «милых людей», что на первых двух фотографиях. политик Ференц Салаши и детский врач Йожеф Гера. Они были венгры и казнили своих соотечественников.
Есть потрясающее фото, где главный палач стоит на той самой набережной Дуная.
Он в думы погружен. Но не поводу как избавить мир от такого негодяя как он… Салаши скорее строит планы, великие планы.
Но история — это мстительная дама. У нее свои планы. Главари партии уже в 1946 году предстали перед судом, поцеловали крест и были повешены.
История показывает, что таким и после смерти не дождаться покоя. Тело первого фараона, придумавшего такой вид казни — Рамсеса II (он приказывал топить младенцев) перезахоранивали четыре раза.
Сегодня по Дунаю плывут беспечные льдинки. И ты ловишь себя на мысли, а может быть будапештский анонимус, живший, как говорят источники, предположительно во времена правления короля Белы III (правил с 1172 по 1196 года) все знал, и уже тогда готовился написать об этих зверствах. Потому он в объемном капюшоне, накинутом на голову, со спрятанным лицом, книгой и пером в руках?
Мне тоже хотелось спрятать глаза от того, что я принадлежу к Homo sapiens.
Немного отогрелся в пафосной кафешке «Первый пештский дом штруделей», где мы благодарно отведали ретэш.
Никогда не поверю, что это слоеное чудо приготовила не та девушка в пышной блузке с вышивкой под жилетом, и яркой юбке с фартуком, которая его принесла. Она была в красивом наряде, наверное, спешила на чардаш, но штрудель не испортила. Ее бабушка и дедушка, к счастью, не попали в будапештское гетто, или попали, но их не успели казнить.
Несмотря на то, что со мной была спутница, мне хотелось пообщаться с одной будапештинкой. Девушка сидела в роскошных джинсах, на самом краешке каменной круглой лавки и играла со своим псом. Меня не заметила — так была увлечена. Я так с ней и не поговорил. Возможно, из-за одного обстоятельства: она была бронзовой, как и ее приветливый четвероногий друг.
А к детским ботиночкам все приходят люди, и привязывают бантики.
Неслышный стук Каблучков в сторону Умшлагплац
Дорогу на Умшлагплац люди обступили с двух сторон. Давно, с раннего утра. Было не холодно и можно было ждать выхода детей. Охранники Варшавского гетто уже суетились под воротами. Только бетон дороги был равнодушен к происходящему.
Стоял светлый день 5 августа 1942 года — время, когда ребенку можно беззаботно бегать по улице, звать друзей, и мама до вечера не кинется искать. Но это когда нет фашизма.
— Дети!
И тишина. Они появились в пелене утреннего света. Ровный строй маленьких людей вынырнул из-за железных ворот гетто, как фантом, что задержался на дороге — вот-вот он вскоре слетит с нее, как с заледеневшей тропинки. Даже несмотря на то, что по обочине стоят немецкие солдаты.
Варшавское гетто погрузилось в тишину, будто для того, чтобы расслышать стук детских каблучков, чтобы разобраться, это дети идут или нет, вдруг это всем только кажется, что кого-то вывели.
…Дети шли слабым, но уверенным шагом, в шеренгу из двух пар, им хотелось не издавать звуков, оттого стук каблуков по бетону становился похож на звон колокольчиков. Сколько детей — столько и колокольчиков. Примерно двести детей, значит и звон двухсот колокольчиков.
Впереди строй скомкался вокруг одного человека. Это доктор и учитель Януш Корчак. Он все время наклоняется к малышам и что-то им говорит, говорит, говорит, говорит… Из обрывков фраз потом уже другие поколения узнают: он на ходу самым маленьким детям рассказывал сказку о Короле Матиуше.
До гетто он успел построить Дом сирот, умудрился сотням юных воспитанников дать дорогу в жизнь, создал уникальную систему воспитания, написал 20 томов книг, художественных и образовательных, вместе с детьми успел создать детскую Конституцию…
Накануне он записал: «Я должен убедить детей в том, что мы едем на экскурсию, за город». Когда утром раздалась команда: «Alle Juden raus!», он спокойно сказал всем собираться и взять синие рюкзачки.
Его, шедшего впереди трудно опознать — учитель будто растворился в детях — на руках крохотная девочка, еще одного ребенка он ведет за руку, все остальные рядом, будто стараются к нему прижаться.