Как несколько раз арестовывали отца, ждали его день и ночь. И он приходил, а потом его арестовывали снова. И мама не знала, как прокормить детей.
Смотрю «Тишину» и «Ранний час» В. Темплина и читаю ее дневник.
«Несчастная мама, мне так больно за нее, и я так ненавижу тех, по вине которых она мучается, так хочется иногда помочь. <…> Она похожа на заработавшуюся ломовую лошадь, которая уже по инерции ходит целый день в жесткой упряжке и возит тяжести, хотя сил нет, и по привычке покорно и терпеливо терпит побои. Мама знает свой долг и будет выполнять его до тех пор, пока совершенно не лишится сил, пока не умрет».
…Как той весной 37-го вместе с сестрами распахнули окно, когда увели маму, и кричали ей вслед: «Мама, до свиданья, не бойся». А она оглянулась, и тоже крикнула: «До свидания, прощайте детки». На шестой день уведут самую младшую сестру — семнадцатилетнюю Нину. Через три недели после мамы уведут Евгению, а потом еще через три — Ольгу.
…Как испугались, что не выживет она в том аду, а Любовь Васильевна выживет, правда, вскоре умрет в Магадане, но уже свободной(!). Только в деле девчонок потом появится запись об этом непростительном поступке — прощании с матерью.
Как влюбилась в одноклассника Левку.
«Какая-то магическая сила тянула мои глаза к первой парте у окна, к светлому профилю Левки, и я, быстро перебегая с предмета на предмет, вдруг неожиданно вскидывала на него глаза, совсем не останавливаясь, и так без конца». (Из дневника Нины)
…Как записи о первой любви, а именно последнее предложение, были подчеркнуты следователем красным карандашом, и стали уликами против нее.
«Меня вдруг оставила всякая надежда, что он меня любит… Случилось это на уроке рисования, я, вероятно, показалась смешной мальчишкам, они заржали, потом начали кричать „дура“, и мне даже показалось, что Левка кричит „косая“. Я вспыхнула и, продолжая спокойно рисовать, почувствовала вдруг, как что-то рушится в душе моей и, смешиваясь с оскорблением, исчезает надежда… Жизнь, если взглянешь с холодным вниманием кругом, такая пустая и глупая шутка».
…Как попала в страшную камеру. там сидела Евгения Гинзбург. В «Крутом маршруте», в главе «Бледные гребешки» она напишет:
«Все 39 человек одеваются быстро, боясь опоздать на оправку. В камере стоит приглушенный гул от всеобщих разговоров. Многие рассказывают соседкам свои сновидения.
— Почти все суеверными стали, — говорит Нушик. — Вон там, у окна, старуха. Каждое утро сны рассказывает и спрашивает, к чему бы. А вообще она профессор… А вон ту видишь? Ребенок, правда? Ей 16 лет. Ниночка Луговская. Отец — эсер, сидел с 35-го, а сейчас всю семью взяли — мать и трех девочек. Эта — младшая, ученица восьмого класса.
…За Ниночкой Луговской все ухаживают. Ей стирают штанишки, расчесывают косички, ей дают дополнительные кусочки сахара. Ее осыпают советами, как держаться со следователями».
…Как встретила в Севвостоклаге на Колыме Виктора, и вместе начали новую жизнь, вместе работали в театре, вместе ушли из него в мастерские, как мастера в «Андрее Рублеве» Тарковского…
Магадан, Эльген, Стерлитамак, Кизел, Владимир…, — где они только не поработали.
…Как вместе писали картины…, жаль, утрачен Дневник…
Все? Нет, еще нет.
В последние минуты жизни Нина вдруг вспомнила луг и красивую белую лошадь на противоположном берегу реки. Это случилось когда папа в конце августа какого-то года тайно приехал в Москву и вывез девочек в деревню. Нина почему-то с горечью смотрела на луг и красивую белую лошадь, что паслась на противоположном берегу реки.
P.S.
В таких историях не обходится без чуда. После смерти Нины Луговской дневник нашёлся.
Три ученические тетради обнаружатся в Гос. архиве. Дневник выжил. Нина добилась всего, ее реабилитировали лишь в 1963-м, после трех отказов, но что дневник выжил она так и не узнала.
Школьный дневник и три девчонки, охраняющие своих папу и маму. Повторение мифа о дочерях Зевса и Фемиды, охраняющих вход в Олимп. Ольга, Евгения и Нина — богини времен года Эвномия, Дике и Эфрена, только периода сталинских репрессий.
И еще поделюсь.
Набираешь в «поисковике» — «Дневник школьницы» — вместо опубликованного дневника Нины Луговской выпадает корейская комедия. На нее спрос куда больше. Наверное, что-то важное о себе мы упустили.
И будет стоять могилка, постамент засыпанный сухой травой и придет художник Анатолий Кувин, поклонится, смахет налетевшие листья с могилы Нины Луговской
Полковнику Родосу никто не пишет
— Но сегодня мне должно было прийти письмо. Обязательно.
— Только смерть приходит обязательно, полковник.
Бутырская тюрьма. 28 февраля 1956 года. В камере — один человек.
Возрастом он тянет на пятьдесят, внешностью — намного старше. Нездоровая бледность, лицо оплыло, мешки перед глазами, походка жалкая. В застенках уже три года или всего три года, но стерпел бы, если не смертная казнь, которая подкрадывается, и набросится на тебя голодной крысой, со дня на день, ты не заметишь.
1956 год. Бывший полковник сидит и пишет ходатайство о помиловании.
Ведь «никогда не бывает слишком поздно», правда Гарсиа Маркес? Правда, рассказ «Полковнику никто не пишет»?
Дослужился до полковника, трудом и потом — отняли звание. Заслужил награды: два ордена Красной Звезды и орден Знак Почета, — отняли награды.
И сын не покажет внукам ордена деда — нечем сыну будет гордиться, лишь сохранил в памяти, как отец куда-то возил, одевая парадку с золотыми погонами. Сохранил бы фамилию. Так, нужно бороться, писать прошение. Он вправе надеяться на пересмотр решения властей о наличии в его действиях «контрреволюционного умысла».
1956 год. Отец троих детей пишет ходатайство о помиловании. Да, пусть впереди старость. Зачем ему старость — понятно, он нужен своим детям и он пишет….
Он попал в глупейшую ситуацию. Три года назад написал ходатайство о восстановлении в органах. Зачем? Напомнил о себе и дал этим гиенам шанс расправиться над собой. Он был заботливым отцом: со старшей дочерью, в парадном мундире, любил ходить в театр, а с сыном — на футбол, — болеть за любимую команду «Динамо». Теперь у него остался последний аргумент, причем по Вергилию: Saeculi vitia, non hominis (Пороки эпохи, а не человека).
Он просит сохранить ему жизнь такими словами: «Ради ни в чём неповинных моих детей, старушки-матери и жены я умоляю Президиум Верховного Совета СССР сохранить мне жизнь для того, чтобы я мог употребить свои силы на частичное хотя бы искупление самоотверженным трудом в любых условиях своей вины перед партией и народом».
1956 год. Офицер, раскаявшийся в своих ошибках, пишет прошение о помиловании.
Когда его патрона Ежова признали врагом — Родос лично отработал учение учителя на нем же, в пыточной Сухановской секретной тюрьме особого режима (бывший монастырь), хотя тот пытался раскаяться.
Сухановская секретная тюрьма особого режима. Идею создавать секретные тюрьмы с пытками в монастырях придумал тот самый Ежов, знал ли, что самому, на своей шкуре придется 9 месяцев испытывать все свои изобретения.
Экзамен бывшему начальнику Родос сдаст на «отлично» на его же, начальника, физиономии. Потому как учитель оказался агентом французской и австрийской разведок, готовил теракты. Такого джокера вывести на чистую воду дорогого стоит. Не случайно по окончании следствия по делу Ежова Родос был награжден орденом Красной Звезды — «за выполнение ответственных заданий правительства».
1956 год. Офицер, ответственно выполнявший приказы командиров, пишет прошение о помиловании.
Даже Цезарь ценил воинов за мужество, если они ошибались, а старым солдатам выделял жалование и землю, а здесь — осуждение и высшая мера наказания за выполнение чужих приказов. Бог бы его давно простил. Если бы Маркес написал свой рассказ чуть раньше, Родос повторил бы вслед за его героем: «Бог — мой партийный соратник».
1956 год. Бывший коммунист, знающий как актуально признавать свои ошибки в период борьбы с последствиями Сталинизма, пишет прошение о помиловании.
Хрущевская оттепель — другое время, а люди те же, только перекрасились. А живи сейчас Сталин — глядишь и Берию бы не расстреляли — был бы при должности и он, Родос… Да, при Сталине ему пришлось допрашивать членов Политбюро С. Косиора и В. Чубаря, кандидатов в члены Политбюро П. Постышева и Р. Эйхе, генерального секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева, секретарей обкомов — но не он же распоряжался их арестовывать, не он приговорил Эйхе к расстрелу.
Не он запретил Ницше, а то повторил бы вслед за немцем: «жить — это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему».
1956 год. Старый служака пишет новому руководству прошение о помиловании — это не те, кого он допрашивал, когда был при должности, не знают, как исправно он работал, как заслужил право быть оправданным своей преданностью делу партии и беспрекословному выполнению приказов командиров.
В феврале 1940 г. ему приказали допросить зав. отделом ЦК ВЛКСМ Белослудцева. И тот в жалобе все свалил на него — офицера, выполнявшего приказ. «Я извивался, катался по полу, — пишет этот комсомолец, — и наконец увидел… зверское лицо Родоса…Я опять не выдержал этой ужасной тупой боли…». Но Партия верно оценила его усердие. Через несколько месяцев после допроса Родосу вручили орден Красной Звезды, гладкий, тяжеленький.
1956 год. Человек, который родился 50 лет назад в семье кустаря-портного пишет прошение о помиловании. Вместо того, чтобы идти по стопам отца или работать трактористом, на которого учился, — он стал офицером госбезопасности.
Многие свидетели написали о резиновых палках, применяемых на допросах. Во-первых, не его нововведение. Во-вторых, допрашиваемые наговаривают на себя все подписывают и без резиновых дубинок. Вон английский шпион Бабель…, допрос еще не начался, а тот уже признался во всем.