Мы договорились, что Стив порассуждает о творческом процессе. Он был разносторонней личностью, и одним из его талантов было сочинение песен. Сидя за фортепиано, которое я заранее передвинул в аудиторию, он рассказал историю создания своего самого громкого хита – песни “Пикник”, заглавной из фильма с одноименным названием. Стив написал слова в рекордный срок, после того как ему позвонил продюсер. Позже, анализируя ту ситуацию, он придумал теорию, которую психолог назвал бы моделью распределения ресурсов в творческом процессе. Обычно, сказал он, его просили просто написать песню, не оговаривая совершенно никаких ограничений. Однако в случае с песней “Пикник” продюсер сказал так: “Я хочу, чтобы ты написал слова к главной музыкальной теме нашего фильма, главные герои которого – Уильям Холден и Ким Новак, и они будут танцевать на пикнике”. Как отметил Стив, все его силы сосредоточились на поставленной задаче, и он ее быстро выполнил. В ситуации же без каких-либо рамок очень много энергии тратится на то, чтобы определить контекст и идею песни, поэтому к моменту, когда получается приступить собственно к заданию, сочинитель уже истощен. Это требует гораздо больших усилий и времени.
Визит Стива имел оглушительный успех, но в то же время показал, насколько сложна повседневная жизнь преподавателя и исследователя. Подготовка к лекциям, если вы хотите прочитать их хорошо, занимает немало времени. Научные исследования занимают немало времени. Два этих дела неизбежно вступают в конфликт друг с другом. Сперри жаловался на это и любил повторять, как Карл Лешли, один из его именитых наставников, сказал ему, когда Сперри был постдоком в Гарварде: “Не занимайтесь преподаванием. А если все-таки придется, ведите анатомию нервной системы. Она вообще не меняется”.
Конечно, есть коллеги, наделенные невероятной вербальной памятью и беглостью речи, благодаря чему они все время без труда говорят. Для таких людей преподавать не составляет труда, поскольку весь день для них – один большой словесный поток, разграниченный лишь кое-где участками, называемыми “занятие”. Для них это легко. Для остальных же – испытание. Преподавание до сих пор действует на меня выматывающе. Несколько лет назад, когда меня попросили подготовить шесть последовательных выступлений для Гиффордских лекций Эдинбургского университета, на доведение их до ума мне потребовалось два года работы. Каково же мне было читать по три лекции в неделю?
Если говорить о научной стороне жизни в Санта-Барбаре, то однажды мне позвонил аспирант из Калифорнийского университета в Беркли, который хотел протестировать пациента с расщепленным мозгом в задании на зрительное восприятие. Я и представить себе не мог, что это выльется в еще одну дружбу на всю жизнь и привнесет новую традицию в лабораторию. Аспиранта звали Колин Блейкмор, сейчас он профессор нейронаук в Оксфордском университете и Университетском колледже Лондона. Он вместе с еще одним аспирантом придумал, как можно исследовать восприятие глубины по срединной линии поля зрения. Я пригласил его в Санта-Барбару, где он установил свое оборудование и протестировал Н. Г. Вот так все происходит в науке. Общая картина складывается из отдельных небольших кусочков. Постепенно, благодаря вкладу множества людей, к ней добавляются все новые и новые крупицы. В этом случае Митчелл и Блейкмор показали, как важны для восприятия человеком глубины в центре поля зрения нейронные связи в коре, обеспечивающие интеграцию информации, изолированной в разных полушариях[76]. Наши первые работы по тестированию У. Дж. таким образом получили продолжение, и стало ясно, что интерес к наукам о зрении велик. Начала вырисовываться важность проводящих путей, отдельных систем нервных волокон, для передачи информации между разными участками человеческого мозга.
Этот положительный опыт дал начало традиции – приглашать в наши лаборатории ученых из других мест. Пациенты с расщепленным мозгом служили ценным источником информации для понимания механизмов работы мозга. Хирургия улучшала жизни пациентов, а мы помогали людям по-другому – пытаясь понять, как работает человеческий мозг. Конечно, нам в голову приходили не только блестящие идеи. Исследования Митчелла и Блейкмора стали классическими. Долг каждого ученого – всячески способствовать добротным научным исследованиям.
Я продолжал выяснять детали того, как полушарие может контролировать ипсилатеральную руку[77]. Отталкиваясь от идей, зародившихся в процессе работы с людьми, я мог проверять конкретные механизмы на обезьянах, и наоборот. К тому времени, как я ушел из Калтеха, было уже довольно точно установлено, что перекрестное подсказывание – механизм мощный. Эксперименты на обезьянах и людях с расщепленным мозгом четко показали, что стратегия перекрестного подсказывания способна компенсировать утрату главного канала связи между двумя полушариями. Она представляет собой неврологическое воплощение фразы, характеризующей некоторых людей (и меня в том числе): “Вышвырните его за дверь, и он влезет обратно через окно”. За те годы, что я работал в Санта-Барбаре, еще несколько исследований на людях и обезьянах подтвердили эту важную идею. Заблокируйте любой способ, каким мозг взаимодействует со своими модулями, и он наверняка найдет другую стратегию для достижения поставленной цели.
Все шло отлично. А потом вдруг начальство меня спросило, не соглашусь ли я возглавить факультет. “Что-что?” – воскликнул я. Но меня действительно зачислили в штат на постоянной основе после всего лишь двух лет работы на факультете. Мне сказали, что Сперри и другие сотрудники Калтеха, в частности Джеймс Боннер, написали мне великолепные рекомендательные письма, и Калифорнийский университет в Санта-Барбаре удовлетворил просьбу факультета. И мне пришлось согласиться, поскольку все тамошние сотрудники вдохновенно меня уговаривали.
Теперь, когда у меня была постоянная должность, мне нужно было выполнять некоторое количество административной работы. Роберт Зайонц, выдающийся социальный психолог из Мичиганского университета, однажды сказал мне, что тридцать лет успешно избегал всяких управленческих дел. В конце концов, из чувства благодарности, он принял должность директора Института социальных исследований. “Майк, – признался он, – поразительно, как прямо на твоих глазах друзья, с которыми ты общался тридцать лет, превращаются в мудаков”. Метко сказано, и это определенно было справедливо и для Санта-Барбары. Мои старшие товарищи заходили в мой офис, закрывали дверь и начинали выкручивать мне руки, добиваясь того или этого. Во многих случаях это было даже забавно, а по прошествии времени стало казаться еще забавнее.
Конечно, преимущество подобных должностей в том, что они позволяют отыскать немножко денег и с пользой их потратить. Я добыл некоторые средства и договорился о приеме на работу Дональда Маккея, выдающегося нейрофизиолога и физика, занимавшегося проблемой соотношения разума и мозга. Его основным местом работы был Килский университет в Великобритании. Маккей пользовался невероятной популярностью в сообществе американских нейробиологов. Он много писал о модели мозга, в рамках которой предполагалось, что, хотя этот орган и работает, по его выражению, механистически, как часы, свобода воли все равно существует[78]. Они со Сперри горячо, но по-доброму спорили на эту тему.
В общем, я добился того, чтобы Маккей на несколько месяцев приехал поработать в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре. Мне сложно выразить, насколько я лично благодарен Дональду и его жене Валери. Мы сняли для них дом со сверкающим бассейном на солнечном холме. Там мы собирались семьями на барбекю, и однажды Валери заметила мою старшую дочь Марин на дне бассейна! Слава богу, что Валери ее увидела: она прыгнула в воду и спасла жизнь моей дочери. Беда подкрадывается незаметно, и с тех пор я всегда начеку, когда рядом дети.
Когда кто-то дополнительно старается создать более интересное по сравнению с существующим интеллектуальное сообщество, он всегда задается вопросом, а стоит ли оно того. Убеждать людей думать о материях, лежащих вне их узких интересов, очень непросто, и так было всегда. К счастью, те, кому нравится это делать, обычно находят друг друга. К моему огромному удивлению, цикл лекций Маккея привлек в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре молодого философа из Калифорнийского университета в Ирвайне Дэниела Деннета, который стал одним из величайших в мире интеллектуалов. Непреходящий интерес Дэна к вопросу свободы воли был определенно подогрет теми выступлениями. Он приезжал на лекции, и вскоре у меня и с ним возникла дружба на всю жизнь. Все эти семена имели значение и в свое время дали всходы. Пятьдесят лет спустя я выступал в Ватикане с докладом о свободе воли и упоминал в нем работы Маккея, Деннета и Сперри[79].
Воодушевившись и отыскав новые средства, я пригласил и других известных специалистов по нейронауке, в частности Бренду Милнер из Монреаля (она была первой, кому довелось изучать Г. M., самого знаменитого пациента, чьи проблемы с памятью исследовались в рамках когнитивной нейронауки) и Ханса-Лукаса Тойбера, харизматичного руководителя исследований мозга в Массачусетском технологическом институте, основавшего там факультет когнитивных наук и наук о мозге.
Мы с Линдой переехали из типового дома, который нам помог купить Клифф Морган, в новый дом из красного дерева на реке Мишен-Крик. Когда мы его купили, он еще не был достроен, но выглядел великолепно, и мы закончили все работы сами, призвав членов семьи и друзей на помощь с проектированием и строительством. Дом получился роскошным – со сводчатыми потолками, отделанный новыми панелями из красного дерева, кирпичом, камнем и стеклом. Он отлично подходил для вечеринок, и мы часто их проводили. Одна из первых была в честь Тойбера. Прирожденный педагог, он отвел меня в мою комнату, усадил на кровать, вытащил откуда-то рукопись статьи, поданной мною в журнал, который он помог основать,