оих записок[86].
Если Леона охватывало желание вникнуть в проблему, он погружался в нее с головой и все остальное казалось ему уже не столь важным. Не то чтобы его совсем не интересовало происходящее вокруг – все-таки Нью-Йорк был его Парижем, – но, когда он чем-то увлекался, больше ничто не имело значения. Я знаю это, поскольку когда-то он уехал из Нью-Йорка в Айова-Сити, чтобы поработать с Куртом Левиным, а ньюйоркцы так просто в Айову не уезжают.
Левин задавал тон в психологии и, по рассказам Леона, был экспертом по части придумывания подходов к изучению психологических механизмов. Леон читал труды Левина, еще будучи студентом, и увлекся его идеями. Известный философ Робин Джордж Коллингвуд писал в своей автобиографии о том, как в молодости ему попалась работа Канта. Он почувствовал, насколько она значительна, хотя сам не понимал почему[87]. Точно так же работа Левина заинтриговала молодого Леона. Его захватила идея о том, что событие запоминается лучше, если что-то помешало его нормальному ходу. Еще до того, как Леон появился в Айове, Левин провел исследование, которое подготовило почву для полного отказа от классических законов ассоцианизма – только с виду хорошо обоснованной теории о формировании психической жизни на основе простых ассоциативных связей между событиями и ощущениями[88].
Когда Леон попал в Айову, интересы Левина уже начали смещаться к социальной психологии. Туда же за годы сотрудничества свернул и Леон, хотя ни один из них не обладал профессиональной подготовкой в этой области. Хочешь чему-то научиться? Так учись. Яркому, творческому уму образовательная программа не нужна. Левин объявил, что отныне он социальный психолог, получил должность в Массачусетском технологическом институте и основал Центр групповой динамики, куда пришел и Леон. Он увлекся поведением малых групп. А главное, его новая группа в Массачусетском технологическом институте разработала лабораторные методики для изучения того, как люди принимают трудные решения. Левин, Фестингер и многие другие ученые выбрались из пылесборника эмпиризма и двинулись на восток проверять свои гипотезы о влиянии групповой динамики – особенностей поведения в группах и между группами – на психическое состояние отдельно взятых людей.
Свое самое знаменитое исследование Леон начал, получив небольшой грант от фонда Форда на изучение связи между массмедиа и межличностными коммуникациями. Он и его коллеги взялись за этот проект, и, по его словам, анализ сообщений о землетрясении в Индии 1934 года дал весьма значимый результат. Их озадачили широко распространившиеся после этой трагедии слухи о грядущем новом, более разрушительном землетрясении. Зачем людям понадобилось нагонять лишнего страху после ужасной катастрофы? Леон и его соратники пришли к выводу, что это такой защитный механизм, который помогал индусам справиться с тревогой. Горе и скорбь заставили людей выдумать еще более страшные события, так что нынешнее воспринималось легче. Именно из этих фундаментальных наблюдений родилась теория когнитивного диссонанса. На уточнение всех ее тезисов ушло семь лет упорного труда, но это было сделано.
Один из первых экспериментов Леон провел вместе с Генри Рикеном и Стэнли Шехтером, своими близкими друзьями. Он работал с реальной группой людей, но дополнил историю вымышленными действующими лицами и географическими деталями. Говорят, участники эксперимента поверили пророчествам некой миссис Мэриан Кич о наводнении. За несколько месяцев до того дня, когда должно было случиться наводнение, в газете Lake City Herald появилась публикация под следующим заголовком:
Как утверждает домохозяйка из пригорода Лейк-Сити, перед самым рассветом 21 декабря город будет снесен потоками воды из Великих озер. Миссис Мэриан Кич, проживающая по адресу Вест-Скул-стрит, 847, говорит, что пророчество не ее. Таков смысл многочисленных посланий, которые она получила благодаря автоматическому письму. <…> Миссис Кич уверяет, что эти сообщения ей отправили высшие существа с планеты Кларион. Они добирались до Земли на корабле вроде летающей тарелки, говорит она, и однажды заметили линии раскола в земной коре, что предвещает потоп. Миссис Кич предупредили, что потоки воды сольются и образуют внутреннее море, которое будет простираться от полярного круга до Мексиканского залива. А также, предупреждает она, стихия поглотит западное побережье от Сиэтла в штате Вашингтон до Чили в Южной Америке[89].
Любой нормальный ученый держался бы подальше от такого, ведь подобный материал для желтой прессы может здорово повредить научной карьере. Любой, но не Леон. Вместе со своей командой он тотчас же поехал в Лейк-Сити, где миссис Кич получила еще одно послание: в полночь 20 декабря к ней домой должен прибыть пришелец из космоса, он сопроводит ее с единомышленниками к припаркованной летающей тарелке и унесет из зоны бедствия, предположительно, в космические дали.
Полагая, что исторического события не произойдет, Леон высказал гипотезу, что приверженцы этой идеи попытаются обратить в свою веру других людей, дабы уладить диссонанс в своих ощущениях, вызванный тем, что их убеждения не получили подтверждений. Сейчас эта идея подкреплена массой экспериментальных данных, но в те времена это было новое слово в науке. В Лейк-Сити часы пробили полночь. Люди ждали. Инопланетяне в летающей тарелке за ними не явились. Сторонники миссис Кич, собравшиеся в ее гостиной, начали волноваться. Но несколько часов спустя миссис Кич получила новое сообщение:
…Ибо мы знаем сегодня, что в мире есть лишь один Бог и Он среди нас, и это Его рукой ты написала эти слова. Слово Божье спасло вас, и сила его такова, что освободила вас из пасти смерти, и никогда еще на Земле не было такой силы. С начала времен не было на Земле такой силы добра и света, что заполняет сейчас эту комнату, и то, что высвободилось в этой комнате, распространяется по всей Земле. Устами двоих, сидящих здесь сейчас, говорил твой Господь, и показал Он, что велел тебе делать это.
В гостиной сразу всем полегчало, а миссис Кич решила позвонить в газету. Раньше она никогда не общалась с прессой, но теперь почувствовала, что должна, и вскоре все члены ее группы уже названивали в различные новостные СМИ. Верификация предположения Леона продолжалась еще несколько дней, и в итоге его гипотеза получила блестящее подтверждение.
Все это исходило от заядлого игрока в нарды. В отличие от многих ученых, которые много говорят и мало слушают, Леон был прекрасным собеседником. Дискуссии во время игры служили ему подкреплением. Он, как и все известные мне настоящие интеллектуалы, слушал и извлекал важную для себя информацию из слов своих оппонентов. Ему было скучно и слушать лекции, и самому поучать. Впоследствии я с восхищением замечал, как он настоятельно предостерегает нас: не надо соблазняться слишком очевидными корреляциями и выводами, это ловушка, в которую мы все попадаем. Он всегда копал глубоко.
На мысли о модульной организации мозга и формировании убеждений, изложенные мною через много лет в книге “Социальный мозг”, меня определенно навела стройная теория когнитивного диссонанса. Все наши бесценные совместные трапезы и путешествия по городам и весям, включая археологические раскопки, открыли мне много нового о психологических теориях и подтолкнули к размышлениям. С тех пор как я познакомился с Леоном, моя жизнь переменилась навсегда. Широта его кругозора и мощь ума сказывались на всем, что бы он ни делал, – от картофельных оладий до мудреных математических описаний данных, получаемых при сканировании мозга. Для него не существовало никаких ограничений ни в жизни, ни в дружбе. Ни с чем подобным я больше никогда не сталкивался.
Между тем работа в области мотивации и подкрепления продвигалась. Примак снабдил меня одной из своих экспериментальных систем для тестирования механизмов мотивации. Моя идея, отвечающая одной из его теорий, ему понравилась, и он охотно передал мне прибор для ее проверки. Это устройство предоставляло крысе выбор – побегать в колесе или попить воды. Точнее, с его помощью можно было измерить реакцию крысы в обоих случаях. Меня интересовало, станет ли пить крыса с адипсией (не испытывающая жажды вследствие специфического повреждения мозга), если за это ей позволят побегать? Как правило, крысы любят крутиться в колесе, и, если лишить их такой возможности, они постараются найти способ размять лапы. Если ради пробежки крысы с адипсией начнут пить воду, это послужит аргументом в пользу более динамической модели работы мозга и против нарастающей тенденции рассматривать жесткие схемы взаимно-однозначного соответствия между его строением и функцией. Действительно, мы выяснили, что крысы с адипсией охотно пили воду, лишь бы побегать (илл. 4)[90].
Опять-таки в некотором смысле мы наблюдали стратегию перекрестного подсказывания, позволяющую мозгу – динамичной, постоянно меняющейся и непрерывно работающей системе – менять план действий ради достижения цели. В данном случае экспериментатор ставил новые условия (сделай то-то – получишь то-то), которые приводили к выработке новой стратегии. В более широком смысле это показало, что к утверждению, будто отдельная нейронная сеть в мозге обладает монополией на определенное поведение, всегда следует относиться осторожно. Мозг изворотлив, он живет не по простым правилам. Если одна сеть выходит из строя, находится обходной путь. Но, как это иногда бывает, столь поразительное и, на мой взгляд, важное открытие не вызвало большого резонанса.