Оказалось, неполное рассечение не у всех пациентов первой группы проведено одинаково. У кого-то оно было запланировано. Например, на первом этапе могла быть рассечена передняя часть мозолистого тела. Если припадки удавалось контролировать, то следующую операцию не проводили. В других случаях передняя часть мозолистого тела могла быть сохранена неумышленно. Так, одному пациенту сначала разрезали мозолистое тело спереди, а через несколько месяцев – сзади. Но хирург случайно не рассек некоторые волокна в передней части – на пересечении двух зон оперативного вмешательства. Тогда об этом не знали ни мы, ни он. Пациент демонстрировал передачу информации между полушариями. По-видимому, за счет нерассеченной передней комиссуры, решили мы, поскольку были уверены в корректности первых хирургических отчетов и в полном рассечении мозолистого тела. Ситуация прояснилась через несколько лет, благодаря результатам электроэнцефалографии.
Такая болтанка в результатах отнюдь нас не радовала. Мы уже начали постепенно прекращать обследования пациентов в Новой Англии, когда все изменилось и кое-что стало проясняться. Из-за тех частей мозолистого тела, которые были рассечены, возникали некие специфические провалы во взаимодействии полушарий. То есть специфические зоны мозолистого тела объединяют специфические типы сенсорной информации, например зрительную и осязательную[110]. Но это было косвенное доказательство, к тому же нечеткое. Мы все начинали думать, что пора сменить направление исследований.
И тогда наш новый пациент П. С., общительный и приветливый подросток из Вермонта, вывел нас из замешательства, и мы вновь воодушевились. Было известно, что он перенес одну операцию в Дартмуте с полным рассечением мозолистого тела. Несмотря на то, что по дартмутской методике переднюю комиссуру следовало оставить, мозг П. С. однозначно был расщеплен. Через несколько недель уже не вызывало сомнений, что у пациента, мозолистое тело которого действительно полностью рассечено, а передняя комиссура не затронута, наблюдаются те же самые эффекты дисконнекции, что и у пациентов из Калтеха. Между полушариями не происходило обмена информацией, и у каждого, по-видимому, была своя специализация. Еще много-много лет мы регулярно, раз в месяц, наведывались в Вермонт.
После тестирования П. С. многое сразу встало на свои места. Не было абсолютно никакой передачи зрительной информации между полушариями. Если зрительный раздражитель показывали правому полушарию, только там и оставалась информация об увиденном, а левое не могло ни назвать стимул, ни описать. Следовательно, зрительная информация не передавалась через переднюю комиссуру, как это происходило у пациентов с частично сохранившимися волокнами мозолистого тела. Тестирование П. С. показало, что человеческий мозг устроен не так, как обезьяний: у обезьян с полностью рассеченным мозолистым телом и нетронутой передней комиссурой полушария могут обмениваться зрительной информацией. Безусловно, это также означало, что дартмутские пациенты – или, следовало бы сказать, с восточного побережья – ничем не отличались от калифорнийских. Как мы увидим через несколько лет, здесь возникнет довольно болезненная зона конфликта между двумя исследовательскими группами. В идеальной науке проведение повторных экспериментов совершенно необходимо и всячески приветствуется, поэтому ученые охотно сотрудничают. Но научная деятельность простых смертных зачастую далека от идеала.
Леду ликовал. Ранее ему доводилось наблюдать пациентов с расщепленным мозгом из дартмутской группы, то были интересные случаи, но не самые убедительные. Случай П. С. был крайне необычен, и Леду открыл много нового. Он прекрасно знал все, что было до той поры написано на эту тему в научной литературе, и предлагал пациенту разные задания, например нарисовать куб левой и правой рукой. После того как Леду месяцами получал неоднозначные результаты с первой группой пациентов, он был просто потрясен, когда П. С. запросто нарисовал куб левой рукой, а правой не смог. Помнится, вечером в мотеле, в нашем скромном номере, он сказал: “Наконец-то нам попался человек с расщепленным мозгом, которого можно изучать”.
Раз за разом во время наших встреч с П. С. мы замечали изменения, происходящие с ним в послеоперационном периоде. В отличие от случая У. Дж., его полушария быстро научились контролировать руку с той же стороны тела. Это опять-таки означало, что теперь каждое полушарие способно было управлять рукой не только на противоположной стороне тела, но и на своей. Следовательно, вскоре пациент должен был суметь правильно нарисовать куб обеими руками[111]. Леду зафиксировал все изменения, и через год и три месяца обе руки действовали одинаково хорошо. Другие пациенты из Калифорнии демонстрировали похожие приобретенные навыки, так что это не было сюрпризом. Но все-таки чрезвычайно приятно, когда ход событий оправдывает твои ожидания.
Пациент П. С. был уникален во многих отношениях, и в частности, немалый интерес представляло его бойкое правое полушарие (видео 7). Почти сразу после операции оно уже легко приспосабливалось к доступным ему невербальным опциям, хотя и не владело речью. П. С. был первым пациентом с расщепленным мозгом, кто реагировал не только на простые существительные, но и на отданные правому полушарию словесные команды. Если его правому полушарию показывали существительное, например слово “яблоко”, и просили выбрать среди картинок подходящую, П. С., как и другие пациенты с расщепленным мозгом, легко справлялся с заданием. Но, в отличие от них, он выполнял и простые команды – “встаньте” или “покажите пальцем”, – напечатанные и показанные его правому полушарию. Правое полушарие П. С. не сидело сиднем, а действовало (видео 8). Вообще-то у него были свои предпочтения, как мы быстро поняли. Работа с более активным правым полушарием порождала самые разнообразные вопросы и темы для исследования (видео 9). Леду умеет объяснять лучше многих, уж точно лучше меня, а все эти исследования мы проводили вместе:
Особенно интересен был случай П. С. Пациент читал, используя оба полушария, но говорил только за счет левого. Ранее считалось, что правое полушарие играет второстепенную роль и по когнитивным способностям ближе к мозгу обезьяны, шимпанзе, нежели человека. Левое полушарие явно обладает самосознанием, однако было неясно, способна ли вторая половина мозга достичь столь же высокого уровня. Правое полушарие П. С. умело читать, поэтому мы могли выяснить, обладает ли правая половина мозга самосознанием. Мы высвечивали вопросы правому полушарию пациента, а его левая рука поднималась и с помощью фишек для игры в “Скраббл” складывала ответы. В этих несложных тестах мы выяснили, что правое полушарие П. С. обладает самоощущением (пациент знал свое имя) и имеет представление о будущем (пациент знал, кем хотел бы стать) – а это два значимых показателя сознательного восприятия. Любопытно, что правое и левое полушария представляли себе будущее по-разному. Быть может, действительно в одной голове умещаются две личности?
Однажды, когда мы в нашей передвижной лаборатории изучали взаимодействия между полушариями, Майк заметил нечто очень важное. Мы показывали правому полушарию письменные команды (встань, помаши рукой, засмейся), и каждый раз П. С. реагировал правильно. Если бы не Майк, вероятно, на этом мы и остановились бы. Мы показали, что правое полушарие способно реагировать на словесные команды, и были вполне довольны. Но Майк с его невероятно быстрым и креативным умом моментально понял, что все не так просто. Он стал расспрашивать П. С., почему тот поступал так, а не иначе. Нельзя забывать, что говорить могло только левое полушарие. Так вот, когда правое полушарие получало команду “встань”, П. С. объяснял свое действие тем, что он должен был вытянуться. Выполняя команду “помаши рукой”, он думал, что встретил приятеля. А когда ему высвечивалось слово “засмейся”, он говорил, что мы уморительны.
Так родилась концепция Майка о сознании как интерпретаторе: чтобы обосновать побуждение произвести определенное действие, выдумывалось некое объяснение. Чтобы напрямую проверить эту гипотезу, мы провели дополнительные эксперименты.
Приехав в следующий раз, мы одновременно показывали разные картинки двум полушариям и просили пациента выбрать подходящие карточки. В классическом примере мы показали правому полушарию картинку со снегом, а левому – с куриной лапкой. Правая рука выбрала карточку с изображением курицы, а левая – с изображением лопаты. Свои действия П. С. объяснил тем, что, увидев куриную лапку, он выбрал курицу, а лопата нужна для того, чтобы выгрести из курятника помет. То есть левое полушарие на основании поведенческих реакций своего хозяина состряпало интерпретацию, которая была принята в качестве объяснения его действий.
Левому полушарию пациента с расщепленным мозгом кажется, что правое все делает бессознательно. Майк предположил, что системы, контролирующие наше поведение, функционируют бессознательно, а основная роль сознания состоит в том, чтобы придавать смысл (давать интерпретацию) нашим действиям. Так родилась его концепция интерпретатора…[112]
В лестных для меня воспоминаниях Джозефа о наших исследовательских поездках в трейлере плохо отражены его собственные заслуги в этом открытии. Когда что-то происходит при подобных обстоятельствах, все участвуют в процессе на равных. Все постоянно друг другу что-то подсказывают, и единственная задача – следить, чтобы пациент ни о чем не догадался. Он не догадывался.
В известном смысле то, что открыл нам П. С. (что левое полушарие выдумывает объяснение, которое придало бы смысл действиям, инициированным правым полушарием), явилось результатом изменения нашего образа мышления, а не его. В течение предыдущих двух десятилетий ученые, занимавшиеся темой расщепления мозга, старались понять, что может и чего не может то или другое полушарие и обмениваются ли они информацией. По этой причине мы задавали определенные вопросы определенным образом. Мы предъявляли какой-нибудь стимул одному из полушарий и спрашивали: “Что вы видели?” И только через двадцать лет мы наконец поинтересовались, а что левое, владеющее речью полушарие думает о действиях правого. Ведь левому полушарию неоткуда знать, почему они совершаются. В конце концов, когда мы сидели в холодном фургоне, нас осенило. “Почему вы только что сделали это?” – спросили мы с Джозефом. Стоило нам всего лишь переформулировать вопрос пациенту, как на нас буквально обрушился поток новой информации и догадо