а собственном горьком опыте, что в PageMaker нет удобных средств для работы с математическими выражениями. Пять дней мы переделывали материал и так и эдак, чтобы загнать его в нужный формат. Сам текст и рисунки не были сложными, и все же мы изрядно повозились с первым номером. С этим надо было что-то делать, и я решил съездить в Массачусетский технологический институт – там, в одном из крупнейших научных учреждений мира, должны ведь знать, как упростить процесс.
Как выяснилось, мы были на шаг впереди. Массачусетский технологический институт тогда еще не вступил в эпоху компьютерных технологий книгоиздания. Там работали по старинке, используя труд наборщиков и корректоров. Удивительно, но к тому моменту ни одно научное издание еще не перешло на новые методы. Два-три номера мы сумели отослать им, оставив пробелы там, куда надо было вставить формулы. К нашей неописуемой радости, нам сказали, чтобы мы просто собирали рукописи и отдавали им. С тех пор они, безусловно, полностью перешли на электронный формат.
Хороший журнал требует любви и внимания. Обеспечить регулярное поступление качественного материала – это отдельная проблема. Когда доходило до отправки номера в печать, это становилось для нас событием, и мы старались оформить каждый номер красиво и гармонично. Мы всегда делали разные обложки и привлекали для этого художников и фотографов. Собирая очередной номер, мы с Шарлоттой выпивали по рюмке коньяку и забирались в кровать с папками принятых статей. Для очередного выпуска мы подбирали тексты не в порядке их одобрения, а так, чтобы их было интересно читать вместе. Наш подход оказался верным. Журнал по сей день пользуется большим успехом и входит в топ журналов по психологии и биологии. И в немалой степени благодаря тому, что нашим ответственным редактором по-прежнему остается Шарлотта.
Между тем приглашенные исследователи, каковых было немало, создавали путаницу в научных публикациях о пациентах с расщепленным мозгом[146]. Судя по всему, они не понимали, как расщепленный мозг, используя перекрестные подсказки, которые помогают пациентам жить в окружающей их действительности, умудряется вести себя как нерасщепленный. Из-за недопонимания многие экспериментаторы делали вывод, что где-то в глубине мозга, помимо мозолистого тела, имеются каналы для обмена информацией. Они полагали, что мозг пациентов на самом деле не так уж расщеплен. Если эти эксперименты и их трактовка оказались бы верны, то результаты исследований расщепленного мозга выглядели бы совсем иначе. На кону была сама идея о том, что разум в принципе можно разъединить по швам.
Полноценное тестирование пациентов с расщепленным мозгом при всей своей простоте отнимает массу сил. Квалифицированные экспериментаторы, выучившись на практике, принимают во внимание все стратегии и уловки, которые непроизвольно и бессознательно используют пациенты, чтобы себе помочь. Пациенты постоянно прибегают к перекрестному подсказыванию, вследствие чего любой эксперимент всегда рискует провалиться. Даже самые опытные исследователи могут стать жертвой кажущихся результатов. За многие годы у нас было несколько таких случаев. В итоге время от времени в научной литературе публикуются ложные выводы, которые преподносятся как сенсационные.
Среди самых уважаемых гостей нашей лаборатории был мой старый друг Дональд Маккей. Он посещал нас еще в Нью-Йорке. Дональд и его жена Валери, физик, горели желанием доказать, что в расщепленном мозге нет двух разных действующих агентов. Они попросили протестировать пациентов Дж. У. и В. П., и, разумеется, мы разрешили. Дональд и Валери были нашими друзьями и выдающимися учеными. Однако они не были готовы к фокусам расщепленного мозга. Супруги Маккей задались целью заставить одно полушарие соперничать с другим. Если это удастся, полагали они, значит, существуют две ментальные системы, каждая с собственной “свободой воли”. Тогда они признали бы, что были неправы и действительно есть две субъективные психические системы с независимыми системами оценки. Если же ничего не выйдет, стало быть, по их мнению, двух разумов нет, а есть только две исполнительные системы, каждая из которых выполняет свои второстепенные задачи, или что-то в этом роде. Они спланировали тонкий эксперимент, однако безрезультатный исход был предрешен, поскольку пациенты с расщепленным мозгом занимаются самоподсказыванием и могут управлять ситуацией так, что все замыслы исследователей рушатся.
Первым делом супруги Маккей собирались разъяснить Дж. У., в чем заключается роль отгадчика. Для этого Валери нарисовала на бумаге цифры от 0 до 9, так чтобы они попали в поле зрения обоих полушарий. Дж. У. видел их, а Дональд, исполнявший роль отгадчика, – нет. Дональд должен был угадывать цифру, а Дж. У., знавший ответ, должен был левой рукой показывать на одну из трех карточек – “больше”, “меньше” или “верно”. Допустим, если Дж. У. видел, что Валери написала тройку, а Дональд назвал семерку, правильным действием левой руки было показать карточку “меньше”. Трудностей с обучением не возникло, и это был прекрасный пример наших достижений за годы тестирования расщепленного мозга. Прежде чем приступать к изучению способности того или другого полушария выполнять задания самостоятельно, необходимо отрепетировать с пациентом базовую схему эксперимента. Короче говоря, игра в угадайку оказалась легкой, и Дж. У. быстро освоил эту ее версию. В завершение этого этапа игроки поменялись ролями. Валери показывала цифры на этот раз только Дональду, а Дж. У. их отгадывал. Ему опять удавалось отвечать быстро, и его ответы были именно догадками, поскольку он никак не мог знать, что показывала Валери Дональду.
Теперь надо было протестировать отдельно правое полушарие. Сперва Маккей попросил пациента сказать, что тот видит, когда в левое поле зрения попадала цифра от 0 до 9, а в правое – буква. Естественно, Дж. У., как и следовало ожидать от пациента с расщепленным мозгом, мог назвать только букву, которую левое, “говорящее” полушарие видело в правом поле зрения. Тогда Маккей попросил отреагировать на его отгадку цифры левой рукой – выбрать одну из трех карточек с надписями “больше”, “меньше” или “верно”. И опять правое полушарие пациента быстро справилось с заданием. Тут экспериментатор теряется, это очень напряженный момент. Ведь что видит наблюдатель: “неговорящему” полушарию показывают цифру, и оно по-своему, без ведома “говорящего” левого полушария, находит ответ. Налицо независимая деятельность модуля, как будто этот модуль обладает собственным разумом, хотя и заключен в той же черепной коробке, что и левое, “говорящее” полушарие. Здравый смысл подсказывает, что такого быть не может – и однако же это происходит у нас на глазах.
Маккей переходит к главному тесту. Нельзя ли устроить так, чтобы правое полушарие Дж. У. знало цифры, а левое их отгадывало? Цифры по-прежнему показываются “неговорящему” правому полушарию. Но отгадчик – не Маккей, а Дж. У., которого попросили дать устный ответ, то есть обязательно задействовать левое полушарие. И вновь выяснилось, что Дж. У. может играть в угадайку сам с собой. Это произвело на нас жутковатое впечатление, но потом мы поняли, что, по-видимому, все делают то же самое. Сознательный разум высказывает предположение, а подсознательный его слушает. Затем подсознательный разум активизируется, что заставляет вас придумывать разные ассоциации, и вы сосредотачиваетесь на поиске возможного ответа на вопрос.
Настал черед последнего этапа. Маккей поставил перед пациентом две коробочки с жетонами, по одной для каждой руки. Затем объяснил ему, что за любую информацию, необходимую для решения задачи, левое полушарие (правая рука) должно будет отдать жетон правому полушарию (левой руке). Ведь, когда правому полушарию показывали загаданную цифру, левому требовалась информация, чтобы понять, верна ли его догадка. Таким образом, за каждое высказанное предположение левое полушарие расплачивалось жетоном с правым.
Чтобы баланс сохранялся, за быстрый и верный ответ левое полушарие получало дополнительные жетоны. Экспериментатор штрафовал правое полушарие за ошибки – забирал у него, то есть из левой коробки, три жетона и отдавал их левому полушарию (клал в правую коробку). Это делалось для того, чтобы правое полушарие играло честно и не вводило левое в заблуждение – ведь для достижения конечной цели тому пришлось бы потратить больше жетонов! Игра вот так продолжалась, схема вроде бы работала, но ничего нового узнать не получалось.
Тогда Маккей добавил игре остроты. Почему бы, спросил он правое полушарие пациента, не брать с левого три жетона, а не один за каждую подсказку? Правое охотно согласилось, коробочка левого полушария довольно быстро опустела, и игра закончилась. Почему левое полушарие (правая рука) не отказалось платить по три жетона и не пыталось поторговаться с правым (с левой рукой)? Поскольку ничего подобного не произошло, Дональд с Валери решили, что получили предварительные данные, свидетельствующие о том, что полушария не располагают собственной, индивидуальной оценочной системой, а стало быть, в одной голове есть только один разум. Они подумали, что каким-то образом между половинами мозга идет обмен информацией, через некую подкорковую систему.
Я с ними не согласился. Можно было придумать много альтернативных объяснений. Дело в том, что условия вознаграждения, предложенные в ходе игры вроде бы одному из полушарий, по всей вероятности, были восприняты обоими полушариями. Уже было известно о перекрестном подсказывании, касающемся важных эмоций. В своей статье, опубликованной в журнале Nature через несколько месяцев, супруги Маккей добросовестно отметили мое несогласие с их интерпретацией эксперимента[147]. Однако статья все равно привлекла внимание, а после нее стали появляться и другие сообщения об экспериментах, в основном нацеленных на изучение обмена информацией между полушариями. Следующим гостем нашей лаборатории стала Жюстин Сержан, нейропсихолог из монреальского Университета Макгилла, молодая, одаренная, энергичная и загадочная, чья жизнь оборвалась так трагически.