И все же можно утверждать, что в мозолистом теле процессы передачи информации как таковые не происходили. Возможно, изолированное правое полушарие просто подсказывало левому, например, таким вот образом: когда я спросил, имеет ли картинка отношение к машинам, правое полушарие услышало слово “машина”, которое ассоциируется со светофором, и дало сигнал утвердительно кивнуть головой. Левое заметило кивок и в полном соответствии с подсказкой сказало “да”. Затем я спросил, есть ли ассоциации с цветами, и вновь правое полушарие вспомнило связанные со светофором цвета и кивнуло. Теперь левое знало о “машинах” и “цветах”. И оно уже самостоятельно, точно так же как любой, кто услышал бы наш диалог, быстро сообразило, какую картинку должны были показать другой половине мозга. Отсюда можно сделать вывод, что в действительности через передние отделы мозолистого тела никакая информация не передавалась. Вместо этого, вероятно, абсолютно независимые, разделенные модули давали друг другу подсказки, подобно тому как перемигиваются два человека.
Однако в случае с Дж. У. опять все пошло иначе. Эксперимент со светофором мы провели вскоре после его первой операции. Позже мы увидели, что он способен играть в угадайку сам с собой, без постороннего участия. Месяца через два после первой операции, но до второй мы заметили еще одно изменение. Мы показали правому полушарию слово “рыцарь”. Вот как Дж. У. рассуждал сам с собой: “У меня в голове какая-то картинка, но я не могу сказать, что это. Два бойца на площадке… в старинной одежде, в доспехах и шлемах… верхом на лошадях, пытаются сбить друг друга… Рыцари?” Слово “рыцарь” вызвало все эти ассоциации более высокого порядка в правом полушарии. Они передавались левому полушарию внешним образом, через речь и слух, а оно уже собрало пазл и решило задачу[165]. Это было поразительно, тем более что после второй операции, когда мозолистое тело рассекли полностью, Дж. У. больше не мог ни произнести показанные его правому полушарию слова, ни назвать то, что оно увидело на картинке. По крайней мере до тех пор, пока еще кое-что не изменилось, но об этом – в следующей главе.
Работать с пациентами всегда было увлекательно и приятно, и мы проводили тесты один за другим. Все знали друг друга, пациенты помогали нам, а мы им. Шарлотта, моя жена, выполняла роль того самого связующего звена, которое обеспечивает работоспособность всей системы. Пациенты обращались к ней даже во внеурочное время, когда она не проводила тестирование. В такие дни Шарлотта вместе с другими нашими сотрудниками занималась организацией обедов для пациентов. А если у кого-нибудь из их детей случался день рождения, о чем Шарлотта всегда помнила, в лабораторию доставляли подарок, и пациент нес его домой. Ее техасское гостеприимство сказывалось во всем. Приезжавших к нам ученых тоже надо было принять так, чтобы они чувствовали себя как дома. Не счесть, сколько Шарлотта приготовила обедов и ужинов – и все это без отрыва от ее собственных экспериментов и стажировки в области нейропсихологии. Социальная составляющая научной работы с людьми очень велика, и ее нельзя игнорировать. В дни наших выездных обследований Шарлотта умудрялась превратить отсек для тестирования в столовую и подавала обед из четырех блюд, появлявшихся из маленькой духовки с плиткой, словно со скатерти-самобранки! Это казалось – и было – самым настоящим чудом, да и сама она казалась феей.
Шарлотта штудировала научную литературу по весьма любопытной теме – анатомические аспекты произвольной и непроизвольной улыбки. Мозг поручил управление этими совершенно разными навыками разным своим системам. Когда вы улыбаетесь усилием воли, потому что вас попросили, ваше действие контролируется левым полушарием. При этом активны те нейроны коры мозга, которые посылают сигнал правой половине лица, и те, что идут через мозолистое тело. Последние, в свою очередь, активируют другие корковые нейроны, а они уже дают сигнал левой половине лица. Все это происходит очень быстро, поэтому ваше лицо озаряет красивая симметричная улыбка. Но если какая-либо зона коры мозга, участвующая в этом процессе, травмирована в результате инсульта, то в зависимости от локализации повреждения улыбка так или иначе выйдет кривоватой.
Совсем другое дело – непроизвольные улыбки. В этом случае включается совсем другой неврологический аппарат, распределенный и активизирующийся главным образом в подкорковых образованиях мозга и в так называемой экстрапирамидной системе. Именно эта система срабатывает и заставляет вас рассмеяться, когда вы слышите остроумную шутку. Почему у дедушки, страдающего болезнью Паркинсона, всегда такое каменное выражение лица? Потому что болезнь разрушает его экстрапирамидную систему, отсюда столь неприятные последствия – он больше не способен невольно улыбнуться.
Шарлотта логично предположила, что, если правильно спланировать эксперимент, у наших пациентов обнаружится эта особенность. Мы знали, как поставить вопрос – просто высветить левому или правому полушарию команду и записать реакцию с помощью видеокамеры. Мы полагали, что, направив камеру прямо на лицо, сумеем поймать момент и узнать, какая половина лица отреагирует раньше, если таковое различие будет. Команда улыбнуться, поданная левому полушарию, должна вызвать появление улыбки сначала на правой стороне лица, а уж затем на левой. А если команду получит правое полушарие, первой должна прийти в движение противоположная – левая – половина лица, при условии что правое полушарие сможет выполнить команду. Вроде бы все просто, но была одна проблема. Камера, которой мы тогда располагали, не могла осуществлять захват кадров достаточно быстро для того, чтобы мы сумели увидеть разрыв в доли секунды.
Я стал подумывать, не приобрести ли цифровой видеорекордер Panasonic. Многие наши исследовательские программы, включая проект создания “отпечатков мозга”, подразумевали хранение больших массивов данных. Более того, видеокамера такого типа позволяла существенно увеличить скорость захвата кадров и прокручивать их назад один за другим. Не решит ли это наши проблемы?
Мы с Шарлоттой приобрели камеру, наладили процесс и приступили к тестированию Дж. У., В. П. и Д. Р. Все вышло идеально. Рассмотрим для примера случай Дж. У. Когда команду улыбнуться получало его левое полушарие, правая половина лица начинала улыбаться, а затем уже быстро подключалась и левая (видео 13). Это было потрясающее зрелище, и мы с волнением ждали, как проявит себя правое полушарие. К нашему несказанному удивлению, правое полушарие, хоть умри, не могло выполнить команду. Произвольная улыбка не входила в перечень умений правого полушария[166]. При этом команды “моргни” и “подуй” оно запросто выполняло. В то же время в ответ на шутку, как и в других естественных ситуациях, пациент смеялся легко и непринужденно. Хирургическое расщепление мозга не повлияло на подкорковую систему контроля.
В моей карьере наступил момент, когда я задумался о руководстве более солидной программой и более крупной структурой, чем моя собственная лаборатория. Университет Джонса Хопкинса как раз искал руководителя для своей новой программы по исследованию мозга и интеллекта, которая готовилась к запуску. Несколько визитов и поздних телефонных звонков результата не дали. Под конец выяснилось, что у нас разные представления о том, кого следовало бы пригласить в новый проект. Тогда я отдавал себе отчет в том, что на те или иные имена, предложенные мной, последует ответная реакция. Так всегда бывает. Я попридержал свой список кандидатур, пока однажды ночью в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, мне в отель не позвонил председатель комиссии. Мы дошли до финальной стадии переговоров, но я по-прежнему не хотел называть конкретные имена. Я сам всегда принимаю решения, однако предпочитаю предварительно переговорить с коллегами. Я объяснил председателю комиссии, что собираюсь именно так и поступить. Он настаивал, и в конце концов я назвал некоторых кандидатов. Он поблагодарил меня, и мы распрощались. Больше оттуда звонков и предложений не поступало.
Однако это лишь возбудило во мне стремление к более масштабным проектам. Когда я наконец решил принять предложение Калифорнийского университета в Дейвисе, меня обуревали сомнения – вполне понятные, если учесть, в каком прекрасном месте мы жили и с какими хорошими и незаурядными людьми нам посчастливилось работать. Помню, решение оформилось у меня в голове, когда я стоял в телефонной кабинке в Новом Орлеане, на конгрессе Общества нейронаук, и в последний раз уточнял условия с Джоном Стробеном, проректором Дартмутского колледжа. В академической среде встречные предложения – обычная практика. Я поставил условие, чтобы Дартмутская медицинская школа гарантировала мне не половину заработной платы, а всю целиком. Надвигались непростые времена, и это казалось разумным, поскольку Калифорнийский университет в Дейвисе сулил мне полную ставку, а также другие бонусы.
Дело свелось к разнице в зарплате между двумя учреждениями в 25 тысяч долларов. Вот и все. Если бы проректор расщедрился еще на 25 тысяч в дополнение к моему жалованью, я остался бы в Дартмуте. Он не мог этого сделать по бюрократическим причинам, разъяснять которые здесь слишком сложно, да и смысла нет. Стробен, на самом деле выдающийся проректор, был биоинженером и вместе с Дейвом Робертсом занимался МРТ-направляемой микроскопией. Он хотел довести эту работу до ума. Я поблагодарил его за звонок и предложение, повесил трубку и добрых пять минут пялился в пол. Ну что ж, подумал я, так тому и быть. Едем в Дейвис.
Я позвонил Шарлотте и все ей рассказал. Она, как и всегда, поддержала меня, хотя я расслышал нотки напряжения. Мы всего лишь два года прожили в доме, построенном и отделанном специально для нас. Сосновые рамы, роскошный паркет, кирпичные камины и десять акров вермонтского леса останутся в прошлом. Мы завели у себя дома много разных традиций, и самая замечательная из них – обеды, семейные и с приглашенными в лабораторию учеными. В нашей столовой царил дух радости и высокого интеллекта. И что же – бросить все это ради Калифорнийской долины? Стараясь смягчить удар, я забронировал люкс в отеле