Auberge du Soleil в долине Напа, взял в охапку семью и отправился в короткое путешествие, чтобы показать родным красивую калифорнийскую жизнь.
Курорт полностью соответствовал своей репутации. Большие розовые подушки на встроенных диванах в номерах, отделанных плиткой с мексиканскими мотивами, имели тот новомодный и на самом деле не розовый оттенок, который вызывал у нас ощущение причастности к стильной элите. В самый разгар зимы мы потягивали коктейли у бассейна, хотя та январская неделя выдалась довольно прохладной. Мы побывали на разных винодельнях, а ужины в ресторане Tra Vigne в Сент-Хелине оказались выше всех похвал. Оставалась одна-единственная неувязка. Долина Напа – это не Дейвис! Не следовало мне первым делом показывать семье, как живут боги!
В итоге все закончилось великолепно, несмотря на трудности с покупкой нового дома, притом что старый еще не был продан. Во время всей этой эпопеи – иначе и не скажешь – Дартмутский колледж вел себя по отношению к нам весьма доброжелательно. Переезд – дело нервное не только для семьи, но и для тех учреждений, которых он касается. Надо полагать, тот университет, который вы покидаете, не слишком этому рад. И что же, вы думаете, делает опечаленная администрация? В Дартмуте нам закатили грандиозную вечеринку, и все, включая президента Джеймса Фридмана, проректора и декана, пожелали нам успехов. Мы были изумлены и растроганы, а наши связи с университетом стали еще крепче, пусть мы и уезжали.
Часть третьяЭволюция и интеграция
7Правому полушарию есть что рассказать
История человечества еще только начинается. Поэтому вполне естественно, что мы сталкиваемся с проблемами. Но впереди у нас десятки тысяч лет. Наш долг состоит в том, чтобы делать то, что в наших силах, учиться всему, чему можем, совершенствовать решения и передавать их дальше.
Начало моему переходу в Калифорнийский университет в Дейвисе в 1992 году положила встреча с нейробиологом Лео Чалупой, состоявшаяся в 1988-м на одной из моих маленьких конференций (вроде той, что проходила на острове Муреа), которые я стал устраивать почаще. Темой была эволюция человеческого мозга, и присутствовали несколько экспертов мирового уровня. Так как я предлагал лишь тысячу долларов на покрытие расходов, места нужно было выбирать заманчивые. В том году это был самый сказочный город планеты – Венеция. Лео приехал.
Номера были забронированы в прекрасном небольшом отеле La Fenice et Des Artistes рядом со знаменитым театром Ла Фениче. Об этом позаботился мой близкий и старый друг Эмилио Бицци, профессор Массачусетского технологического института, заложивший основу исследованиям того, как мозг осуществляет выполнение действий. Неподалеку располагался отель в прославленном дворце Ateneo Veneto, который был основан Наполеоном в 1810 году для развития науки, искусства и литературы. Мы заняли библиотеку на третьем этаже и договорились с местным баром, совмещенным с табачной лавкой, чтобы нам регулярно приносили эспрессо. На встрече были такие блестящие исследователи, как Стивен Джей Гулд и Терри Сейновски, творивший чудеса в новой области биологии, посвященной нейронным сетям, а также завсегдатаи, такие как Джон Каас и Гэри Линч. Новый участник группы, Лео Чалупа, был из тех, кто мог бы заглянуть на чай к королеве Англии в четыре, а в шесть пойти пить мартини с приятелями. Лео, обладатель неисправимых и очаровательных нью-йоркских манер и интонаций, знал себе цену, но также знал цену и другим. Как однажды сказал мне наш общий друг, Лео – это тот парень, который будет рядом, когда все остальные повернутся к тебе спиной. Помимо умения дружить он еще обладает прекрасным чувством юмора.
Конференция продолжалась уже несколько дней, когда пришло время выступить Лео. Несколько спикеров до него упомянули Фрэнсиса Крика как своего “приятеля”. Это то же самое, как если бы они сказали примерно следующее: “Я сейчас работаю над этой идеей и успел обсудить ее с Криком. Ему она нравится, так что не слишком уж критикуйте ее”. Такие номера с Лео не проходят. Желая выразить свое неодобрение, никого при этом не обидев, он начал со старой еврейской шутки, которую услышал от своего отца в шесть лет.
Два парня идут по улице – причем среди них нет Фрэнсиса Крика, – и один говорит другому: “Я знаю загадку, которая поможет проверить, насколько ты умен”. Другой отвечает: “Хорошо, что же это за загадка?”
– Зеленое, на дереве и поет – что это?
– Ну, это просто, какая-нибудь птица.
– Нет, это определенно не птица.
После многих тщетных предположений второй парень говорит: “Ладно, сдаюсь. Что же это: зеленое, на дереве и поет?” А первый отвечает: “Все просто. Это селедка”.
– Селедка! Как это может быть селедка, она же не зеленая?
– Ну, кто-то покрасил ее в зеленый.
– Но селедка не водится на деревьях.
– Ну, кто-то ее туда забросил.
– Ладно. Но селедка не поет!
– Ты прав. Я добавил эту деталь в загадку просто для того, чтобы такому умному парню, как ты, было сложнее ее разгадать.
После фразы о Крике мы вряд ли даже расслышали всю остальную шутку. Лео благополучно развеял уныние того, что я называю “бесконечным рассмотрением”, и встреча стала теплее – оживленнее и интереснее. Я захотел узнать о Лео больше.
Оказалось, в Калифорнийском университете в Дейвисе планировалось создать новый центр нейронаук, и Лео возглавлял этот проект и был членом комитета по отбору кандидатов на должность директора. Все было еще только на бумаге, когда мы впервые об этом заговорили. Я был хорошо устроен в Дартмуте, и все шло прекрасно. Однако со временем ситуация изменилась. Мы с Лео стали встречать друг друга на других научных конференциях и все чаще обедать и ужинать вместе, как говорится, в неформальной обстановке. На масштабные мероприятия, такие как ежегодный конгресс Общества нейронаук, съезжаются от 20 до 35 тысяч ученых со всего мира. Люди прилагают огромные усилия, чтобы найти там друзей и знакомых, однако преимущественно не на сотнях проходящих там лекций. Больше всего народу является на обеды и ужины, во время которых и происходит самое интересное.
Новый центр создавался главным образом для того, чтобы в новой оживленной области нейронауки появилась площадка для общения и сотрудничества. Лео попросил открыть для начала десять позиций и искал нового директора, который также курировал бы прием на работу. Чтобы все закрутилось, должны были появиться новое место, новые должности и новые источники финансирования. Если сложить все необходимые для этого средства, как это делают частные учреждения, вышло бы порядка 25 миллионов долларов. Это и в самом деле была возможность начать делать “большую науку”, по крайней мере по тем временам, в 1992 году. Лео предложил эту возможность мне.
Во время поездок в Дейвис, которые я предпринимал для знакомства с городом, с предложением, с самой идеей такой работы, я встречал самых разных людей: других преподавателей, студентов и, что самое важное в подобных обстоятельствах, администраторов. Я, бывало, спрашивал: “Кто будет моим боссом?” Декан биологического факультета. “А кто будет его боссом?” Ректор. “А его боссом?” Почетный ректор. Я сказал Лео: “Хорошо бы с ними со всеми познакомиться”. Лео организовал встречи.
Администраторы в Дейвисе были одними из лучших, с кем мне доводилось иметь дело в своей университетской практике: их слову можно было верить. Это было важно, поскольку в такой большой организации, как Калифорнийский университет, источники дохода и активы скрыты от постороннего взгляда. Нет никакого номера счета, по которому можно было бы увидеть реальный бюджет, отведенный на твой проект. Бюджет на новые должности шел из одного источника, на стартапы – из другого, на новые площади – из третьего и так далее. В государственном учебном учреждении эти суммы постоянно меняются, уменьшаясь и увеличиваясь в соответствии с потребностями большой организации. Вот почему в таком деле очень важно доверие, и не было никого благонадежнее, чем Роберт Грей, бывший деканом биологического факультета на момент моих переговоров с университетом. Позднее он стал ректором. Он родился в Канзасе, потягивал скотч, был тверд как скала и искренне поддерживал систему так называемых земельных университетов. Он поверил в проект и принял меня. Самым большим его даром было умение рисковать. Его не пугали факультетские дела. И он делал все возможное даже в мелочах, например, он уговорил своего начальника, почетного ректора Теодора Халлара, прервать свой отпуск в Вермонте и заглянуть к нам в Норидж. Неудивительно, что я принял эту должность.
Конечно, полагать, что решения о переезде по своей природе замечательно и полностью рациональны, уникальны и судьбоносны, попросту неверно. Эмоции бурлят, а разум пытается найти логическое объяснение предстоящему отрыву семьи от друзей и красивого дома. Друзья с текущей работы тоже уговаривают тебя остаться. Вспоминается, как мы с женой ездили в Нью-Йорк, чтобы навестить Стэна Шехтера, известного специалиста по социальной психологии. Среди всего прочего, он однажды настоял на том, чтобы его поместили в четырехместную больничную палату вместо одноместной, поскольку он хотел понаблюдать за социальным взаимодействием людей, когда они больны. Стэн налил нам выпить и предложил присесть; это было в его довоенной квартире в Верхнем Вест-Сайде, на Девяносто четвертой улице. Когда тебе нужно принять какое-то важное решение, ты словно заряженное ружье, готовое выстрелить в любой момент в ответ на вопрос, переезжать или нет. К тому времени, как мы добрались до Стэна, оба университета уже практически уравняли свои конкурирующие предложения. Теперь в игру вступали нюансы.
Моя жена стала рассказывать Стэну, как она внимательно изучила Дейвис. Заходила в парки и говорила с матерями, гуляющими с детьми. О школах, о погоде,