Кэти Бейнс решила выяснить, что это с Дж. У. происходит. Она знала всех пациентов, поскольку начала работать с нами в Нью-Йорке, переехала с нами в Дартмут, а теперь вот и в Дейвис. Она одна из тех людей, благодаря которым работают университеты и исследовательские центры. Она чрезвычайно открыта к сотрудничеству и уделяет много времени и сил даже тем проектам, что не имеют непосредственного отношения к ее любимой сфере – лингвистике и природе человеческого языка. Приманкой для нее служил, конечно, язык, а с Дж. У. как раз и происходили какие-то изменения, связанные с языком. Может, то была нейропластичность в действии? Или какой-то хитрый вариант перекрестного подсказывания? Передавалась ли сенсорная информация в умное левое полушарие? Первым делом необходимо было аккуратно определить изменения в поведении пациента.
Как вы уже знаете, одним из главнейших тестов на расщепленность мозга является высвечивание изображений объектов, слов, чего угодно в левом и правом поле зрения. Если пациент говорит только левым полушарием, то он может назвать только те раздражители, что возникли в правом поле зрения. Если же пациент начинает называть раздражители, возникшие в левом поле зрения, информация о которых поступает лишь в невербальное правое полушарие, значит, происходит что-то необычное. Что же именно?
Операцию провели, когда Дж. У. было двадцать шесть. Стало быть, к тому времени его левое полушарие было отделено от правого уже пятнадцать лет. Большую часть этого времени за речь отвечало только левое полушарие. Если пациенту задавали вопросы, отвечало на них левое полушарие, а правое участия в этом не принимало. Когда правое полушарие Дж. У. заговорило, мы все были потрясены. Неужели правое полушарие окажется “спящей красавицей” и поразит нас историями о долготерпении? Обнаружит ли оно по сравнению с левым различия в интеллекте, способностях, индивидуальности и не будет ли вообще другим действующим агентом?
В предыдущей главе я упоминал передачу на телеканале BBC, посвященную сиамским близнецам[170], в которой рассказана удивительная история любви, обычности и силы при самых невероятных обстоятельствах. Близнецы, Эбигейл и Бриттани, срослись на уровне груди и торса и имеют по одной паре рук и ног. Хотя Эбигейл контролирует одну руку и ногу, а Бриттани – другую руку и ногу, двигаются они скоординированно. С научной точки зрения это два человека, запертые в одном теле. У каждой из них свои желания, свои предпочтения и свой характер. Как ни странно, их жизнь кажется им вполне естественной. Для них эти обстоятельства обычны, ведь человек приспосабливается, привыкает. Главное, чтобы и другие люди позволили им быть нормальными. Именно в этом преуспели их друзья и родители (которые великолепно их воспитали). Бриттани и Эбигейл разговаривают друг с другом весь день. Между ними есть различия, но они также способны удивительно хорошо сотрудничать друг с другом, давать друг другу подсказки в том, что касается управления их общим телом. Словом, тут есть и независимость, и кооперация.
Теперь представьте, что один человек стоит прямо позади другого и их крепко-накрепко привязывают друг к другу. Так крепко, что, когда одна голова поворачивается налево, другая, плотно соединенная с ней, тоже обращается влево. Когда движется одна рука, примотанная к ней рука партнера повторяет все действия. Опять-таки не возникает сомнений, что перед нами два отдельных и равноправных разума, управляющих словно бы единым телом. Как много времени уйдет у этих людей на то, чтобы научиться договариваться друг с другом ради достижения общих целей? Как скоро выработаются стратегии, при которых двигательные команды одной руке из соответствующего мозга будут служить подсказкой примотанной руке партнера? К примеру, когда левая рука А хочет переместиться влево, левая рука Б каким-то образом должна быть проинформирована, что ей необходимо расслабиться, покоряясь общему движению: рука А будет начинать шевелиться, а рука Б будет чувствовать это благодаря проприоцепции[171] и научится двигаться в общем потоке. Как много времени на это уйдет? В случае Дж. У. это заняло около пятнадцати лет.
Получилось у него не сразу. Можно сказать, что потребовалось много-много практики. Приблизительно через семь лет после операции Дж. У. начал делать одну любопытную вещь. Речевая область его левого полушария могла сказать, какое из двух чисел было показано правому полушарию. Странным образом левое полушарие не обладало этой информацией и не могло получить к ней доступ для внутреннего использования. Допустим, я показывал правой половине мозга Дж. У. число 2, а затем его же показывал напрямую левой. Сможет ли левое полушарие сказать, одинаковые или разные были числа? Нет, оно не могло, и в таких тестах левое полушарие отвечало наугад. Однако, если я просил его просто назвать число, оно отвечало правильно и говорило “два”[172]. Странно!
Правое полушарие как-то настраивало речевой аппарат, но по-особенному. К тому времени оба полушария уже должны были знать возможные ответы в каждом из тестов. Вдобавок в этом эксперименте возможностей было только две: 1 или 2. И снова каким-то образом правое полушарие настраивало речевой аппарат на одну из двух возможных реакций. Казалось, оно должно проворачивать этот трюк на уровне механизма речевого аппарата, ведь когнитивный механизм левого полушария, по-видимому, не ведал об этой информации. Мы провели следующий тест, чтобы показать, что задействована была только способность настроить речевую систему на один или два возможных ответа. Когда обе возможности были известны, этот межполушарный фокус срабатывал. Затем, вместо того чтобы просить пациента говорить “один” или “два”, я просил его говорить “неописуемый” или “несокрушимый”. И снова оба полушария знали, какими были варианты. Когда же необходимо было сравнить, были ли слова одинаковыми или разными, оба полушария не справлялись с заданием, однако, когда слово показывали правому полушарию, левому удавалось верно сформировать устный ответ.
Еще семь лет спустя Дж. У. начал развиваться. Теперь он называл приблизительно 25 % картинок, показываемых его якобы немому правому полушарию. Мы начали использовать изображения родных и друзей, а также картинки нейтральных объектов и животных из стандартного набора. Мы подавали сигналы и высвечивая их на короткое время на экране, и через устройство для отслеживания движений глаз, которое стабилизировало изображение, позволяя ему оставаться видимым до пяти секунд. Результаты были четкими: Дж. У. называл сигналы примерно в 67 % случаев, причем не имело значения, высвечивались ли они кратко на экране или подольше оставались на виду. Правое полушарие, без сомнения, изменилось. Теперь оно хорошо могло контролировать речевой аппарат.
Еще удивительнее было то, что Дж. У., казалось, мог описывать так называемые сложные сцены, высвечиваемые его правому полушарию. Хотя у него никогда не получалось точно описать сцену, он выделял отдельные элементы на изображении. Например, он изначально определил одну из сцен правильно, но затем неверно описал ее, когда ему задали дополнительные вопросы. На изображении была женщина в черном платье, стирающая одежду в старомодной стиральной машине. Позади нее была натянута бельевая веревка с развешенными на ней вещами. Вот что сказал Дж. У. (в скобках реплики экспериментатора):
Это был человек… Возможно, развешивающий белье? Один человек. Должно быть, женщина. (Вы видели белье?) Думаю, да. Я думаю, она тянулась вверх, вот что она делала…
Возьмем другой пример: изображена женщина, стоящая позади другой женщины, которая сидит за столом и плачет. На заднем плане – плита и раковина. По поводу этой сцены Дж. У. сказал:
Первое, о чем я подумал, – женщина что-то печет. Не знаю почему… (Она сидела, стояла?..) Стояла у стола или чего-то еще.
Смысл сцены от Дж. У. ускользает, но в его ответе прозвучали некоторые из ее визуальных атрибутов.
Другой пример показывает, как Дж. У. мог улавливать визуально схожую и семантически близкую информацию о раздражителе. Изображена была гоночная трасса, две гоночных машины ехали по ней, а третья, разбившаяся в аварии, лежала перевернутой. Еще была трибуна – слева позади трассы.
Это выглядело как что-то движущееся – транспортное средство, кто-то бегущий или что-то в этом роде. (Это был один объект?..) Как минимум один. Фокус был на одном объекте. Может, на заднем плане еще что-то было. (Если бы надо было высказать предположение о том, что это было, что бы вы сказали?) Либо кто-то бегущий, либо искривленная картинка. Выглядело так, будто почти заворачивает за угол… кто-то бегущий. Может, это была беговая дорожка. Сложно сказать.
Создавалось впечатление, будто ответ дает менее способная ментальная система. В конце концов, язык – это обычно не зона ответственности правого полушария. Может быть, это неумелая, как у маленького ребенка, языковая система, располагающаяся во взрослом теле и мозге? Видно было, что с усложнением зрительных раздражителей способность Дж. У. их называть ухудшалась. При этом его уровень выполнения заданий был сравним с уровнем других пациентов, у которых тоже развилась речь после рассечения мозолистого тела. Во всех случаях изречения правого полушария сводились к односложным предложениям. Похоже, составить многословное описание было для Дж. У. непосильной задачей. И все же звучало все так, будто он их делал.
Нам стало понятно, что это объясняется стратегией сотрудничества между двумя полушариями. Мы знали, что межполушарного обмена информацией, происходящего по нейронным путям в мозге, не происходит. Также мы знали, что правое полушарие Дж. У. не обладает синтаксическими способностями. Хотя он хорошо владел языком, его правое полушарие не могло отличить “слепого венецианца” (