рнала Science Флойд Блум. Были и многие, многие другие, но пока никто ничего толком не делал.
Рокмор начал изучать эту проблему – и объяснил мне, как, по его мнению, можно ее решить. Нейробиологу чрезвычайно трудно воспринимать колоссальный массив данных, получаемых в ходе даже одного эксперимента. Это парализует мышление, на ученого накатывает бессилие. А что делать с гигабайтами информации? Между тем компьютер мог бы хранить и терабайт! Уму непостижимо. За следующие несколько недель Рокмор укрепил мою веру в спасительное междисциплинарное сотрудничество. Ни он сам, ни его коллеги не видели ничего особенного в больших объемах информации. Вскоре он привлек и других математиков с информатиками. Очень скоро мы подали заявку на крупный грант для открытия национального центра сбора данных, получаемых с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии. Райкл согласился возглавить независимый консультативный совет, Кослоу пообещал проследить за тем, как наша заявка будет преодолевать бюрократические препоны, когда попадет на рассмотрение, и мы приступили к подготовительному этапу. Мы чувствовали себя героями, особенно после того, как действительно получили деньги не только от Национального научного фонда, но и от благотворительного фонда Кека.
Само собой разумеется, на первом этапе пришлось изрядно побегать. Первым делом перед нами встала огромная социологическая проблема – ученые не любят делиться информацией. На своей земле я король. До сего момента в истории науки физики, астрономы, генетики, биохимики и ученые многих других специальностей всегда делились своими знаниями, а нейробиологов никто никогда об этом не просил. Поначалу никому из других областей, где сотрудничество давно налажено, эта идея не нравилась. Этому всячески противились – пока не менялись нормы, как правило, под влиянием кого-нибудь из научных лидеров. Довольно скоро профильные журналы стали публиковать статьи только при условии открытости приведенных в них данных. Зачастую этот процесс затягивался, тогда как мы должны были уже через несколько месяцев представить документы на грант. Как мы могли убедить финансирующие организации, что исследователи обнародуют свои данные?
К счастью, я был главным редактором журнала по когнитивной нейронауке, Journal of Cognitive Neuroscience, поэтому принял решение изменить редакционную политику, касающуюся предоставления данных. Чтобы опубликовать статью у нас, надо было открыть данные для нашей новой системы. Конечно, мы обратились во все главные журналы с просьбой ввести такое требование, и на первых порах все согласились.
По мере развития нашего проекта волнение вокруг него нарастало. Мой коллега Джек Ван Хорн, чрезвычайно умно и аккуратно руководивший проектом, писал недавно:
…Узнав о наших усилиях и целях, специалисты по функциональной МРТ, рассерженные требованиями журналов предоставлять копии полученных в ходе обследования данных, принялись сочинять письма с намерением организовать кампанию сопротивления Центру сбора данных фМРТ, и их старания нашли отражение в новостных и редакционных разделах некоторых влиятельных журналов (Олдос, 2000; Букхеймер, 2000). На страницах журналов Science (Маршалл, 2000), Nature (от редакции, 2000b), Nature Neuroscience (от редакции, 2000а) и NeuroImage (Тога, 2002) печатались комментарии по поводу нового требования, авторы коих выражали озабоченность необходимостью предоставлять данные при публикации и всем, что связано с авторскими правами и правами пациентов, а также задавались вопросом, как “грамотно” создать базы данных, если уж они так необходимы. Группа лидеров в этой области утверждала, что фМРТ недостаточно развита для того, чтобы создавать архивы данных (Управляющий совет Организации картирования человеческого мозга, 2001), и высказала предположение, что до тех пор, пока не будет более ясного понимания BOLD-контраста[197], рано думать о базах данных из опубликованных статей. В частных беседах люди сетовали, что данные присваиваются теми, кто их собирает, что было бы неправильно отдавать их просто так и что не стоит доверять архивирование небольшой команде из не самого крупного заведения в Лиге плюща. Видя столь серьезную озабоченность, многие журналы, вначале горячо поддерживавшие проект, решили не требовать передачи данных при публикациях материалов об исследованиях с применением фМРТ. Журналы надеялись переждать смуту – пусть сообщество договорится самостоятельно[198].
Когда это вспоминаешь, вовсе не удивляешься – обычная человеческая комедия, пусть и с участием ученых. Тем не менее благодаря кропотливому труду Ван Хорна и многих других дартмутский проект продолжался еще несколько лет. Кослоу из Национального института психического здоровья каким-то образом сумел добыть в Национальном научном фонде деньги для запуска проекта. В 2004 году он утвердил дальнейшие планы и продлил финансирование еще на пять лет. К сожалению, так вышло, что он сменил место работы, а новый руководитель проекта срезал финансирование до двухлетнего. Это было ужасно, потому что тысячи пользователей во всем мире брали данные из нашей базы как для научной работы, так и в учебных целях. В наши дни появляется множество баз данных нейровизуализации. Особого внимания заслуживает финансируемый Национальными институтами здравоохранения международный проект “Коннектом человека”, цель которого – картировать все функциональные и анатомические связи в человеческом мозге. Все эти базы основаны на новаторских разработках, проведенных в Дартмуте. А создание их началось с того, что как-то в кафе один математик сказал одному нейробиологу: “Это нам по силам”.
Странным образом тот же колледж, который послужил источником материала для фильма “Зверинец” и культивировал разные мужские заскоки, взрастил и выпустил в жизнь многих молодых женщин. Обстановка в нем начала меняться к лучшему в 1974 году, когда вопреки протестам колледж перешел на совместное обучение юношей и девушек. Курировал реформы Джон Кемени. Как и во многих подобных случаях, теперь выпускники колледжа удивляются, почему на это потребовалось столько времени. Дартмутские женщины – это что-то особенное. Они добились своего – победили дурацкие дартмутские обычаи.
В 2011 году актовую речь произнес Конан О’Брайен. Это невероятно энергичный, с виду грубоватый человек, типичный представитель Гарварда с прекрасным чувством юмора. Отпустив несколько шуток в адрес старшекурсников, стоя за большим пнем, как за трибуной, он сказал:
Ты настолько не уверен в себе, Дартмут, что даже не понимаешь, что заслуживаешь настоящей трибуны. Вы уж меня простите, но что это за хрень? Можно подумать, ее сперли из реквизита для съемок какого-то фильма. Серьезно, этим мог бы воспользоваться медведь на собрании анонимных алкоголиков.
Нет, Дартмут, тебе следует держаться с достоинством. Подними голову и стой гордо.
Ибо Гарвард, Йель и Принстон – твои самодовольные и тщеславные старшие братья, которые любят похвастаться важными связями, а ты, младший братик, крут, уверен в своей сексуальности, играешь в лякросс и знаешь, как закатить банкет и выглядеть на все сто в стеганой пуховой жилетке. Браун, ясное дело, – твоя сестренка-лесбиянка, никогда не покидающая своей комнаты. Ну а Пенн, Колумбия, Корнелл – если честно, до них и дела никому нет[199].
Дартмутцы обоих полов шумно выразили свое одобрение, и их поддержал присутствовавший там же сорок первый президент США, которому должны был присвоить почетную ученую степень. Дартмутские женщины в стеганых пуховых жилетках действительно выглядят на все сто. Среди студентов моей группы 1998 года была Сара Тьютинг, вратарь женской хоккейной команды-чемпиона Дартмутского колледжа. Впоследствии она выиграла две олимпийские золотые медали. За пределами спортивной площадки она увлеченно занималась нейробиологией и при этом славилась хладнокровием и беззаботностью. Мои занятия стояли впритык к ее тренировкам, и она вынуждена была приходить в аудиторию с клюшкой, чтобы после занятий быстро убежать на площадку. Она незаметно пробиралась в аудиторию, засовывала клюшку между книг на столе, а потом задавала какой-нибудь серьезный вопрос о природе сознания. Крутая, как говорит Конан.
Сейчас, безусловно, юноши и девушки учатся в колледже на равных на всех факультетах и курсах, включая аспирантуру и стажировки для постдоков. Моей собственной лабораторией управляла Маргарет Фаннелл, недавно получившая ученую степень в Дартмуте, а ранее учившаяся на курсе выдающегося специалиста по психологии памяти Джанет Меткалф. Когда я возвращался в Дартмут из Дейвиса, Маргарет написала мне и спросила, нельзя ли ей проверить Дж. У. в тесте на запоминание. Я познакомился с ней еще раньше, в медицинской школе, когда она занималась патологиями речи. Я без промедления ответил ей и предложил работу. Это было одно из самых удачных моих решений. Не успел я и глазом моргнуть, как она уже взяла бразды правления в свои руки и начала руководить программой легко и ко всеобщей радости. Вскоре ее муж, Джейми Фаннелл, стал директором частной школы с пансионом для мальчиков Cardigan Mountain School. Конечно же, они каждый день обедали вместе с учениками, а потому не было в мужском поведении ничего, о чем бы они не знали. Для Маргарет лаборатория была постоянным источником хорошего настроения, местом, где она с ее острым и проницательным умом могла дать волю своему творчеству и интуиции.
Именно Маргарет заметила нечто странное в том, как левое полушарие Дж. У. выполняло несложный тест на восприятие. Она показала пациенту на экране изображения двух предметов, одно над другим. Они отличались только ориентацией. Обоим полушариям всего лишь надо было определить, одинаково ориентированы предметы или нет. Трудно поверить, но левое, доминантное по речевым функциям полушарие Дж. У. не смогло выполнить задание, а вот немое правое справилось безупречно