Я встретил Билла Бакли за день до лекции в доме его невестки, которая была главой местного отделения Красного Креста и жила в Пасадене. Мы завтракали у бассейна – никогда не забуду – луковыми сэндвичами. Вы когда-нибудь ели луковые сэндвичи? Билл быстро расположил меня к себе, хотя ему было всего тридцать шесть. Мы болтали обо всем: начиная с сэндвичей его невестки и заканчивая Джоном Кеннеди. Я помню, как употреблял слово “потенцировать” (potentiate), обычное в фармакологии, и как он объяснял мне, что такого слова в английском языке не существует. Это был первый и единственный раз, когда я был прав в наших с ним спорах о языке.
В те выходные зародилась наша дружба, и сохранялась она более пятидесяти лет. И вновь я осознал, что те, кто не занимается наукой, хотят знать о ней больше. В то время как мне была интересна политика, ему хотелось больше узнать про мозг, употребление наркотиков, компьютеры и про все, что узнавали нового про жизнь! Я и не подозревал тогда, что всю его жизнь буду служить для него одним из связующих звеньев с миром науки, его проводником в этот мир. Меня зачаровывала каждая деталь, когда он рассказывал о политике, тогда как сам он хотел проникнуть в лазейки научного мышления, что я и помогал ему сделать.
Билл по своей природе был дружелюбным и неизменно щедрым, хотя, думаю, не замечал многого из того, чем одаривал своих друзей. Большинство моих близких друзей занимаются наукой, поэтому машинально анализируют предположения, претендующие на научную ценность. Однако в массе своей они не склонны применять эти навыки к социальным и политическим вопросам, не говоря уж о том, чтобы делать это остроумно. Билл ставил под сомнение все, но неизменно с усмешкой и с юмором. Его характер был таков, что другим сложно было поколебать его решимость. Он держал все под контролем и видел общую картину происходящего, и его отношение к жизни помогало знающим его людям во многом, хотя сам он, думаю, не вполне это сознавал. Он однозначно повлиял на то, как я обращался со своими друзьями-учеными всю оставшуюся жизнь. Я понял, что придерживаться непопулярных взглядов может быть весело и что, если делать это в хорошем расположении духа, все вокруг тебя тоже получат удовольствие. Билл в целом был рисковым, но здравомыслящим и деликатным. Он однажды поведал мне, что не любит встречаться с людьми, которыми восхищается, так как при личном общении они неизменно разочаровывают. Общительный и в то же время скрытный, Билл никогда не разочаровывал.
Вскоре после лекции в Монровии я обнаружил в себе задатки Сола Юрока[21]. Через пару недель после громкого успеха того вечера мы решили действовать масштабно. Почему бы не устроить серию диспутов по американской конституции? Почему бы не опубликовать книгу?[22] Почему бы не устроить что-нибудь крутое? Поэтому я предложил Биллу провести серию дискуссий со Стивом Алленом по поводу президентства в США. Он ответил: “Конечно”. Затем я спросил, сможет ли он написать Стиву Аллену, поскольку я сам еще не был с ним знаком. И снова он ответил утвердительно, добавив, что жена Стива, Джейн Медоуз, выросла в его родном городе. Билл написал письмо, Стив согласился, и через пару недель я уже договаривался насчет других двух дискуссий. Я устроил дебаты Роберта Хатчинса, бывшего президента Чикагского университета – эту должность он занял в возрасте тридцати лет, – с зятем Билла, Лео Брентом Бозеллом, еще одним адвокатом и “литературным негром”, написавшим книгу “Совесть консерватора” Барри Голдуотера о Верховном суде. Наконец, я каким-то образом организовал диспут Джеймса Макгрегора Бёрнса, одного из биографов Джона Кеннеди, с Уилмуром Кендаллом, эксцентричным политологом-консерватором, которого выгнали из Йеля. Темой их дебатов был Конгресс США. Не знаю, о чем я думал. Через несколько недель я осознал, что подписал контракты на аренду публичных площадок и оплату спикерам в сумме больше чем на десять тысяч долларов. Бюджет Комитета аспирантов и магистрантов по политическому просвещению составлял двести долларов.
К утру перед первым диспутом, который должен был пройти в громадном здании “Голливуд-Палладиума”, было куплено всего двести билетов, притом часть всучила людям моя младшая сестра в своей средней школе. Накануне вечером Стив участвовал в съемках своего телешоу с Биллом в качестве гостя. Они разминались перед дебатами о Кеннеди, но шоу должны были показать недели через две, так что продажам билетов оно поспособствовать не могло. Я беспокоился и поделился своими сомнениями со Стивом. Стив очень буднично сказал: “Не волнуйся, Майк, – три тысячи людей придут посмотреть на то, как я дурачусь”. Я не был в этом уверен. По дороге на мероприятие мы остановились у дома друга моей жены, работавшего в ресторанном бизнесе. Я встретил свою жену Линду благодаря Колвину Тревартену, студенту Сперри, и его жене, чья семья долгое время жила в Пасадене. Линда тоже выросла в Пасадене. Ее семья была знакома с бизнес-сообществом, и она близко общалась со многими людьми оттуда. Друг Линды задал один вопрос: “Деньги на сдачу приготовили?” Я не только не продумал, как мы будем давать сдачу, но и вообще довольно скоро понял, что не представляю себе, что делаю. Он вмешался, схватил свою жену, спустился в свой ресторан, собрал в общей сложности несколько сотен долларов 25-центовыми монетами и долларовыми купюрами и помог найти продавцов в билетные киоски “Палладиума”. В итоге тем вечером билеты купили три тысячи человек, и среди них были мистер и миссис Граучо Маркс. Десятки других лимузинов и “роллс-ройсов” подтянулись на большое событие, чтобы купить эти билеты по 2 доллара 75 центов.
За кулисами Билл и его соратники ожидали в одной комнате, а Стив и его сторонники – в другой. Поскольку предполагались дебаты, все должно было начаться с заранее подготовленных вступительных заявлений, а дальше участникам нужно было импровизировать. Билл Бакли делал это лучше, чем кто бы то ни было, и в этом смысле поединок был нечестным. Но Стив собирался как на войну. Чтобы подстраховаться от немого замирания на сцене, он заготовил и реплики с возможными контраргументами, просто на всякий случай.
Перед сценой толпа неистовствовала. Она ожидала события века: Стива Аллена, главу SANE (отделения национальной группы активистов, выступающих против ядерного оружия, от работников киноиндустрии), любимого либерала Голливуда, выставили против Уильяма Бакли – младшего, ведущего консерватора Америки, готового заявить Советам, что мы сбросим на них ядерную бомбу, если они сделают хоть один неверный шаг. Они собирались пройтись по внешней политике Кеннеди, разобрав отношения с Вьетнамом, Кубой и Советским Союзом. Когда участники диспута вышли на сцену, зрители встали и начали подбадривать их перед боем. Гомер Одум, ведущий местных новостей, также помогавший мне продвигать шоу, вызвался быть модератором дискуссии. Я прошел в самый конец зала в оцепенении. Что я наделал? Охранников было всего двое.
К счастью, остаток вечера прошел как по маслу. Два великих шоумена отстаивали свои точки зрения. В какой-то момент Бакли заметил Граучо Маркса, сидящего в переднем ряду. Чувствуя, что толпе нужна небольшая встряска, он и глазом не моргнув воспользовался представившейся возможностью. Он уставился на Стива Аллена и воскликнул: “Согласись, Стив, внешнеполитический курс президента Кеннеди с тем же успехом могли бы разработать и братья Маркс”. В тот момент большинство еще не понимало, что Граучо Маркс в зале. Он будто по команде встал, поднялся на сцену и прошелся по ней под оглушительные аплодисменты, все это время поднимая и опуская свои знаменитые брови и куря сигару.
Плодотворный Сол Юрок во мне живет и здравствует. Оглядываясь на последующие годы, я не уверен, что поучаствовал бы в таком множестве диспутов и профессиональных проектов по продвижению идей, если бы не имел за плечами того опыта с политическими дебатами. Есть что-то пьянящее в том, чтобы взять пустое пространство и заполнить его яркими событиями. Вероятно, все это помогает разогнать тоску. Пусть те мероприятия и стали моими единственными вылазками в политику за всю жизнь, десятки научных конференций, которые я организовал, определенно выросли из того опыта. Камерные дискуссии или публичные дебаты, если их проводить правильно, показывают, что на самом деле думают люди. Как минимум, я понял, как происходит переложение сложных тем на язык общественной дискуссии.
Вот в таком питательном и насыщенном бульоне я варился, когда зарождалась вся та наука, что составляет ядро этой книги. Свое влияние на те события оказали члены моей семьи, калтеховцы, неповторимое обаяние самого Калтеха, жители Лос-Анджелеса и его окрестностей и невероятное везение, подарившее мне шанс исследовать самых потрясающих людей на земле.
С тех пор как я провел самые первые эксперименты с пациентом У. Дж., которого я опишу наряду с несколькими другими, я пятьдесят лет занимался изучением множества пациентов с неврологическими расстройствами – со всевозможными необычными состояниями. Из всех этих людей в данной книге я опишу шесть пациентов с расщепленным мозгом, изменивших наше представление о том, как этот орган работает. Эти пациенты во всех смыслах слова выдающиеся, и они были не только центром моей научной жизни, но и большой частью моей личной жизни и жизней десятков моих коллег-ученых, также их изучавших (илл. 1). Некоторые из них уже умерли, а другие живы и остаются очень необычными людьми. Они создали эту историю, и во многих отношениях на них она и зиждется. Даже несмотря на то, что их мозг разделен по медицинским показаниям, они покорили жизнь с небывалой целеустремленностью и силой воли. То, как они этого добились, приоткрывает завесу тайны над тем, как мы, кто через подобную операцию не проходил, достигаем того же.
Илл. 1. Пациенты, посвятившие так много времени нашим исследованиям на протяжении последних пятидесяти лет. В верхнем ряду (слева направо) – пациенты из Калтеха, благодаря которым были получены основные данные: У.