— Кого вспомнить?
— Пышку.
Пашка не понял, о какой пышке, Пышке или «Пышке» говорят, а лезть с вопросами не стал. Просто не смог, родители вновь завелись на всю катушку.
— С ума сойти, — отреагировала мама. — Когда в магазин идет, несколько продуктов запомнить не может, а девицу легкого поведения… — Заметив заинтересованный взгляд Пашки, она вернулась в тему. — В принципе, хороший пример, только неправильный. Все будет наоборот. Нашему сыну еще работать в этом коллективе, и если он всех подставит…
— А подставить Родину, — перебил отец, — по-твоему, лучше?!
— А смотреть в глаза людей, которые по его милости без денег останутся? — Выйдя из-за гладильной доски, мама встала перед отцом, сурово наставив руки на бока. — Недополученные деньги — это неосуществленные мечты, недолеченные болезни, недокормленные дети… Подумай, что будут говорить о нашем сыне! Ему еще жить и жить в этой стране!
Отец тоже поднялся — не любил, когда с ним разговаривают свысока во всех смыслах.
— Скажут, что молодец, что так должен поступать каждый. Будут гордиться им. И покажи тех, кто говорит по-другому, и мы с ребятами с ними по-своему потолкуем.
— Вот вся твоя сущность: любому оппоненту — в морду кулаком или в спину ракетой, лишь бы по-твоему стало!
— При чем здесь ракеты? Не на того валишь. И, кстати, я мирные города атомными бомбами не взрывал. И друзей, которые так поступают, иметь не хочу.
— Потому у тебя не будет много друзей!
— И не надо! Единственные друзья России — армия и флот, как сказал…
— Спокойной ночи, — громко выдал Пашка поверх ругани.
Он встал и направился в спальню.
Родителей будто выключило, комната погрузилась в звенящую тишину.
— Спокойной… — бездумно начала мама, но беспокойство не отпускало. — А нельзя время стенда и дождевания сократить?
Пашкин обреченный жест объяснил ситуацию раньше слов:
— Тогда на полигон придется возить поштучно, по степени готовности, а на оформление пропуска и осмотр грузовика почти час уходит. Об этом уже думали. Не получается.
Отец удовлетворенно сказал:
— И хорошо, что не получается, время испытаний не зря установили. Так что, Паландреич, выбор очевиден: либо премия, либо качество. — Он устало опустился в кресло. — Сынок, тебя подставили. Что ни выбери — тебя проклянут. Почитай «Пышку» Мопассана, увидишь, как с тобой обойдутся, если сделаешь то, что от тебя хотят и что приказать не позволяет совесть.
— А если не сделает — обойдутся еще хуже! — стояла мама на своем, но одновременно искала выход: — А зачем возить станции на полигон? Разве на заводе места мало?
— Излучение и помехи, — выдал Пашка фразу, услышанную в цеху. — Испытывать разрешено исключительно за пределами населенных пунктов.
Мама обернулась к отцу:
— А твой Сталин на мелочи вроде излучения даже внимания не обратил бы.
— За такие слова, Дрина, он на тебя обратил бы.
— Вот-вот, и это тоже, Дрюня, спасибо за аргумент.
— Спокойной ночи, — окончательно сказал Пашка.
Квартира вновь погрузилась в тишину.
— Пашенька, — остановила мама, — тебе завтра делать судьбоносный выбор. Ты слышал мои аргументы, скажи, разве я не права?
— Наверное, права, мама.
В один миг отец будто постарел на сто лет — обмяк, ссутулился, взгляд потускнел.
— То есть, сынок, считаешь, что я не прав?
Пашка помотал головой:
— Ни в коем случае не считаю, папа. Ты тоже прав.
Лица родителей застыли, как у мраморных изваяний.
— Так не бывает! — вырвалось у обоих.
— К сожалению для меня — бывает. — Пашка удрученно развел руками. — Простите, завтра тяжелый день, я пошел спать.
— Какой же выбор ты сделаешь? — не выдержала мама.
— Еще не знаю. Не люблю крайностей. До утра времени много, подумаю.
Когда дверь за ним закрывалась, вслед дружно раздалось:
— Сынок, никого не слушай, поступай, как подсказывает совесть!
Пробуждение
Доброе утро, Солнышко, вставай. Мир ждет твоего появления, замерев в нетерпении — ему так долго было плохо без тебя. А мне, твоему мужу, особенно. Потому что мир без тебя — дом без жильцов. Корабль без экипажа. Альпинист без страховки. Пока ты нежишься в полудреме, а возродившаяся Вселенная наполняется желанием петь, я поделюсь очередным потоком сознания, что носился в туманной поутру голове, пока твои ресницы не улыбнулись рассвету.
«Последнее танго в Париже» Бертолуччи делал в тридцать два года, а «Мечтателей» — в шестьдесят три. Первый фильм опустошающе трагичен и безысходен, от него веет отчаянием. Второй, столь же шокирующий и провокационный, пронизан неявной, но однозначной надеждой. Несмотря ни на что. Пусть и грешит излишней орнаментальностью, в отличие от минималистского первого. Возраст, видимо, сказался. Точнее, опыт. Автор хочет верить в лучшее — но людей теперь знает больше, чем раньше. Но раньше-то, если вспомнить, вообще в грош не ставил! Выходит, когда все было хорошо, ему хотелось кричать от отчаянья, а теперь, когда все лучшее в прошлом, он хочет на что-то надеяться?
Вот и у остальных так же, ага. Но. Видящий вперед — не остальные. Имеющий, что сказать — вне толпы. Он над толпой. Он — в полете. Особенно, если он не только имеющий, но и умеющий сказать. Сверху всегда видно лучше. Имеющий-умеющий сказать склеивает разрозненную реальность в нечто неожиданное, но логичное. Шокировать нелогичностью — это низ лестницы, а перевернуть мировоззрение, показав изнанку истины — облака, в которые она уходит.
И все же — в отношении изменений — почему?!
Нет, сам маэстро, на мой взгляд, не изменился. Перемены во взглядах — технические. Кинорежиссер остался тем же гениальным жизнелюбивым хулиганом, который с удовольствием играет в мизантропию. Да, всего лишь играет, иначе не смог бы неоднократно создать нечто столь поразительное и пронзительное. К чему веду? Возраст в творчестве — ни при чем. Можно многое сказать в двадцать три и прославиться, а можно — после восьмидесяти, и с тем же результатом. Правда, молодых ценят выше. Несмотря на наивно-детскую «усталость» от еще не познанной жизни. Умиляются их отстраненностью, цинизмом и показушной прожженностью в делах сердечных. Еще и учатся на теориях, подкрепленных лишь смертью. Никак не счастьем. Хотя последнее было бы более резонно.
Ни в коем случае не говорю, что, к примеру, Отто Вейнингер или Михаил Лермонтов — не гении. Но. Судьба не дала им узнать, что есть полноценная жизнь на самом деле. Их взгляд на отношения — потребительский взгляд ребенка, который требует от мамы всего и сразу. Им не понять, каково это — быть той самой мамой, которая «должна». Взглянуть на мир глазами родителя им не дано — в силу того, что для этого надо сначала стать родителем, взрастить, выпестовать, научить, направить…
Дети всегда знают лучше «как надо». Опять-таки — увы.
Люди в возрасте снисходительны к ярлыкам, которые развешиваются на красках жизни и оттенках взаимоотношений. Чем старше становишься, тем (вопреки логике) больше любишь людей. Наверное, потому что лучше понимаешь. И уже — к тому времени — умеешь прощать, увидев, как прощали тебя. Поняв, что без этого любви не бывает.
А дальше справедливо-естественный вывод: чем сильнее любишь всех людей, тем лучше умеешь любить одного. Того, который рядом. Того, без которого не можешь жить.
Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, любимая.
Ты меня понимаешь?
Книжный бал
По мотивам Московской Международной Книжной Ярмарки.
Жила-была Книжка. Не простая, а Художественная. Ее папа, обычный рыбак, любил дочурку до беспамятства, много лет растил, прививал чувства юмора и такта, насколько был научен другими книжками. Он утверждал, что Книжка у него особенная (еще бы, он же папа), верил в нее и видел красоту, что однажды откроется истинному принцу-читателю. Увы, жили они в избушке на берегу моря, папа рыбачил, денег едва хватало концы с концами сводить. Откуда взяться принцам в их жизни?
Но была у папы волшебная сеть — раскинешь ее, и все на свете увидеть можно. И себя показать. Время, чтобы показывать, пришло, и стал папа знакомить Книжку с людьми — приятными и не очень, интересными и притворявшимися такими. Верила Книжка в чудо, ждала принца и видела его в каждом, кто на нее из сети смотрел. И хотела перед каждым открыться до конца, но — кто-то сразу в душу лез, другим глубина не нужна была, им только самые интересные места покажи…
То ли Книжка подать себя не умела, то ли не доросла, но не получалось у нее найти суженого. Много хороших и по-настоящему прекрасных людей она в сети повстречала, а принца, какого нафантазировала, среди них не оказалось. И вдруг объявление — бал в королевском дворце! Все коронованные особы там будут: и массовые принцы-читатели, и короли-издатели, и репортеры, которым искру будущей свадьбы нужно раньше влюбленных поймать и на века запечатлеть. Папа только руками развел:
— Книжка моя любимая, нет у нас родственницы-феи, а есть только моя зарплата да внутренняя твоя красота. Раздобуду тебе платье по средствам, а что дальше — от тебя зависит. Покажи себя, и, может быть, влюбится в тебя настоящий принц.
Одел он Книжку в цветастое платьице с белой каемочкой и отправил на бал. А на балу книжек всяких-разных… Не протолкнуться. Ходит Книжка Художественная, глядит по сторонам, своего принца высматривает.
У одной стены с той же целью толпятся книжки Исторические и те, которые в компанию примазались, потому что очень уж хотят той же фамилией называться. Принцев около них вьется без меры, да все какие-то потерянные или с прибабахом. И вкусы у них извращенные: выбирают в принцессы тех, кто постарше, а еще тех, у кого на веерах то же самое написано, что в новостях, оттого уходят все больше с поделками и подделками вместо истинных Исторических.