а чего-то светлого превращалось в ожидание конца. Кого выбрала моя Лялечка, девица-краса, на которую заглядывались непоследние люди города? Непутевого Гришку-Исусика, подвинутого на религии. Я возражала, даже не пришла на свадьбу. Дальше лучше не стало, восемнадцать лет дочка и зять живут отдельно, в далеком городишке, куда Гришку отправило служить церковное начальство.
Рождение внучки ничего не изменило. Мне казалось, что Лялечка однажды одумается, вернется и начнет нормальную жизнь, но… «Религия — опиум для народа». Засосало по самое не балуй.
Детей у дочки больше не было. Она устроилась воспитателем в детский сад, я следила за ней и внучкой издалека, так прошли годы. Когда Лялечки не стало — сказались последствия тяжелых родов — я работала в составе ООНовской делегации, металась между Женевой и Нью-Йорком с судьбоносными для планеты проблемами. На похороны попасть не получилось, иначе карьера полетела бы к чертям. Впрочем, она и так полетела, спровадили меня на пенсию, едва позволил возраст. А что на пенсии делать? Кошку завести и цветы разводить? Не мое это. Думаю: надо Варьку из захолустно-ритуальных дебрей изымать, пока наш святоша ее в монашки не определил. Мне правнуков увидеть хочется. Не сейчас, конечно, а в принципе.
Новый Год — идеальная дата. В полдень тридцать первого декабря я выехала в аэропорт из пораженной предпраздничной лихорадкой столицы. Привезенные знакомыми неподъемный хамон-иберико (с таким в руках даже самый плюгавый Давид любому Голиафу Гераклом покажется), гигантскую «таблетку» пармеджано-реджано (твердого, как камень, и тающего на языке с искрящимся хрустом, не передаваемым словами и не поддающимся подделке), баварские колбасы (ароматные, манящие, взятые списком, без разбору)… Подарки, каких сроду не видывали в обреченном на штурм захудалом городишке, заполнили несколько сумок. В самолете соседом оказался основательно наотмечавшийся Дед Мороз — в украшенном снежинками тулупе и шапке, с накладной бородой.
— В Новогоднее чудо веришь? — дыхнуло мне в лицо кислым перегаром.
— Не суеверная.
— Верующая?
Перед внутренним взором возник отобравший у меня дочь долговязый «отец Григорий», я перестала играть в равнодушие, голос лязгнул металлом:
— Наоборот.
— Все во что-то верят. Не в Бога, так в экстрасенсов, в деньги, в генеральную линию партии…
— Я верю в себя.
— Все же верующая. — Подведя такой странный итог, Дед Мороз глянул в иллюминатор, в завьюженную ночную темень, и сладко зевнул. Я думала, разговор окончен, но через минуту сосед вновь обернулся ко мне: — Тогда верь в одно: что кажется концом — это начало. Запомнила? Если не поняла, к чему это, значит, время не пришло. Придет — поймешь.
Он заснул, больше мы не разговаривали. Интересно: а если бы я ответила, что да, мол, я до сих пор верю в сказки про Деда Мороза — совет был бы другим? Я, конечно, не верю, но стареющему ребенку внутри меня иногда так хотелось чуда…
Аэропорт «деревни Гадюкино», как я окрестила для себя местопребывание внучки, состоял из похожего на сарай длинного здания, нескольких построек с цистернами и уходившей в тайгу взлетной полосы. Прохватило морозцем, ресницы покрылись инеем. За час до Нового Года вызвать такси оказалось невозможным: все нормальные люди сидели за столами — на работе, как, например, начальник аэропорта, или дома, как большинство, и уже несколько часов отмечали наступающий праздник. Ненормальные водители в состоянии самолетного Деда Мороза меня не устраивали, как и провонявший чадом и бытом автобус, куда безропотно загрузились остальные пассажиры. К счастью, предложенная начальнику аэропорта сумма оказала волшебное действие, мобилизовались местные связи, и через десять минут к выходу подкатила пожарная машина.
— Случится вызов — поедете с нами, — при посадке уведомил пожарник.
Почему-то мне это понравилось. Приятно, что для кого-то деньги — не главное. Надеюсь, если что-то произойдет, ко мне тоже поедут именно такие пожарник, врач или полицейский.
Вызова не случилось, до соответствующего адресу подъезда меня доставили за двадцать минут до боя курантов. Звонка не было. Обитая дерматином дверь отворилась на стук.
— Лидия Ле…
— Где Варенька? — грозно перебила я зятя.
— В своей комнате. Варя, бабушка Лида приехала! Проходите, Лидия Леопольдовна, я пока занесу вещи.
Зять сильно сдал за эти годы, жиденькая борода местами посеребрилась, длинная шевелюра обрамляла залысины, как колоннады тосканского ордена площадь святого Петра в Ватикане. Гриша бросился таскать сумки, я прошла внутрь. После переливов уличного многоцветья квартира выглядела серо и уныло, пахло сыростью и тушеной капустой. Поразило: в квартире не было елки! Не было ничего, что намекало на праздник. Запыхавшийся Гриша заметил мое недоумение:
— Мы не празднуем Новый Год.
Вопрос «почему?» не успел вылететь, я вспомнила: у верующих до Рождества — пост. Совсем мне внучку здесь испортят, пора кончать этот цирк.
— Почему Варя не выходит? — Я разулась и сняла шубу, зять услужливо подставил к ногам розовые пушистые тапочки — единственное яркое пятно в этом доме.
— Спала, одевается. Вы, Лидия Леопольдовна, с ней бережнее, пожалуйста, у нее беда.
— Что еще случилось?!
Зятек понизил голос, хотя по громкости тот от моего и прежде едва ли одну десятую составлял:
— Варя с мальчиком дружит, они поссорились. Как обычно в таком возрасте, она думает, что эта размолвка навсегда.
«Конец — это начало», — пришлись к месту слова Деда Мороза.
Девочка страдает, но по большому счету новость хорошая. Мальчик — это замечательно. Не монашкой девочка растет.
Я вошла в комнату Вареньки.
Внучка натягивала спортивный костюм — видимо, привычную домашнюю одежду. На меня смотрела Лялечка, какой я ее помнила, только у Вареньки лицо было серьезнее, и в глазах пряталось что-то такое… масштабное, что ли. Будто смотришь на Вселенную, а она вглядывается в ответ.
— Здравствуйте, бабушка Лида.
— Говорят, у тебя с мальчиком что-то разладилось? — взяла я быка за рога. — Первая ссора?
— Последняя!!!
Падение на кровать с обниманием подушки. Рыдания. Истерика.
Не люблю.
Иногда и самой хочется, но не сдаюсь обстоятельствам и другим спуску не даю, особенно близким. Это не я не прощаю слабости, это жизнь не прощает. Закон эволюции — выживает сильнейший. Нельзя быть слабой, сожрут с потрохами и добавки попросят.
Жизнь научила, что учат не слова, а личный пример. Любые мои нотации обратятся против меня, стоит Вареньке спросить: «А чего ты сама достигла своими убеждениями?» И она будет права. На одной стороне весов — квартира в столице, невероятные связи и деньги, на другой — выворачивающее душу одиночество. И чем полнее первая чаша…
— Иди сюда. — Я опустилась на кровать рядом с внучкой и обняла ее. — Поверь, у тебя все только начинается, а то, что кажется концом, всегда оказывается началом. Когда ждешь чего-то очень сильно, оно происходит, но не так, как нам думалось. Все же, к счастью или к сожалению, оно происходит. Расскажу одну историю. Летосчисление наших предков начиналось от сотворения мира. Когда наступил семитысячный год, люди ждали конца света. Круглые даты почему-то всех пугают, я помню, какой переполох случился в двухтысячном по нашему календарю. Тоже ждали конца света и Апокалипсиса — вселенского, климатического или хотя бы техногенного. А теперь представь, что творилось пять веков назад при совсем другом уровне сознания. Люди оставляли жилье и семьи и уходили в леса, чтобы там, в раскаянии и молитве, покинуть менявшийся мир достойно. Конец света все понимали по-своему, но в одном сходились — известный мир будет уничтожен, поскольку исчезнут его добродетели: честь, совесть, милосердие, доброта, любовь к ближнему… — Я сделала паузу, чтобы сказанное уложилось у Вареньки в голове. — Пришел новый год, и ничего, как тогда подумали, не случилось.
Логическую брешь заметили.
— А что случилось по-настоящему? — заинтересовалась внучка.
Это и требовалось — отвлечь от горестных мыслей. Я поздравила себя с успехом.
— Семитысячный год от сотворения мира — это одна тысяча четыреста девяносто второй год по нынешнему календарю. Добрые люди по всему миру с облегчением выдохнули и в ликовании, что на этот раз пронесло, занялись привычными делами, а в это самое время на другом краю мира Колумб открыл Америку.
Варенька вытерла слезы, сквозь них проступила печальная улыбка:
— Не очень удачный пример. Не позитивный.
— Повторюсь: то, что кажется концом, всегда оказывается началом, и когда ждешь чего-то очень сильно, оно происходит, но не так, как нам думалось. Хочу сказать, что ожидание хорошего или плохого приводит именно к хорошему или плохому. Не строй отдельные планы, строй жизнь целиком. Ожидай только хорошее.
— А что ждешь от жизни ты, бабушка Лида?
— Чтобы мы с тобой жили вместе. Хочу понянчить правнуков. Мне недолго осталось.
— Бабушка, ты только что сама меня убеждала: конец — это начало.
— Я говорю о смерти.
— Я тоже.
Варенька улыбалась. Да, семнадцать лет религиозного воспитания одним разговором не вытравишь.
— Я приехала за тобой, — честно сказала я. — Думала отпраздновать вместе Новый Год…
— Бабушка, оставайся у нас до Рождества, отпразднуем.
То есть…
— Ты не хочешь ехать со мной? — По душе словно ядовитая змея проскользнула. — Ты не представляешь удовольствия от жизни в столице! Ты вообще ничего не знаешь о жизни, у вас же, по-моему, и телевизора нет!
— У меня есть телефон с интернетом. Бабушка, я не могу уехать, даже если бы захотела. Папу нельзя оставлять одного.
— Наоборот, без тебя ему проще найти другую жену, он еще молодой.
— Священники не женятся второй раз.
Аргументы у меня внезапно кончились. Что еще сказать внучке, как убедить? Увезти силой? Ей не пять лет. И угрозами любви не добьешься. Увезти лишь для того, чтобы там, как однажды и мне, ей разбил сердце какой-нибудь лощеный хмырь? У Вареньки здесь мальчик уже есть. И папа здесь, которого она бросать не хочет.