па очистился. Вот зануда! Я приняла извинения и поставила жирную точку. Нет, скорее, жирный крест! И что-то в нем поменялось. Может, тоже ходил к психологу?
– Вряд ли. Мужчин не затащишь туда под дулом пистолета, – сказала Олеся, догадываясь, кто отчасти виновница перемен.
– Я правильно поступила, выслушав его?
– Сто процентов. Ты молодец.
– Твоя поддержка очень ценна для меня.
– Спасибо. Рада, что получается быть полезной.
Тонкая грань
В дневном стационаре психиатрической клиники хлопот предостаточно. Штатный психотерапевт реабилитационного отделения Борис Иванович Сметанин находился в стенах родного заведения шесть дней в неделю, совмещая психотерапию с суточными дежурствами. Он пытался объять необъятное, но сдавал позиции, последний месяц заметно устал, путал имена персонала, а утром просыпался с радикулитом и предчувствием, что накануне допустил непростительную оплошность в назначениях поступившему пациенту или забыл расписаться в отчетном журнале. В отделении он вел индивидуальные сеансы, а по четвергам проводил открытую психотерапевтическую группу.
Грезив о классической терапии неврозов, Сметанин занимался реабилитацией после психотических приступов, и развивал тренинг коммуникативных навыков, не теряя веры в светлое будущее. В узких кругах его считали своеобразным, но надежным и добросовестным доктором, незыблемо соблюдавшим гиппократовские заветы.
Врачебный стаж Борис вел с должности участкового психиатра, но быстро осознал, что влияние слова весомее лекарственных препаратов. Он залпом перечитывал Ясперса и тяготел к философии Франкла, имея скромную частную практику в свободное от основной занятости время, когда кто-то невзначай находил его по отзывам в сети. В общении с коллегами Борис сплошь и рядом натыкался на непонимание, из-за чего охладел к корпоративным контактам, принял текущее положение и не сопротивлялся системе. Старожилы психиатрии подтрунивали над его гиперактивностью, видя в нем импозантного заводилу, почти дон Кихота в белом халате.
Доктор Сметанин без потерь перенес «темные времена», когда к больничным психотерапевтам относились скептически, не улавливали их пользы или вовсе мешали исполнять прямые обязанности. Повестка дня изменилась в лучшую сторону благодаря обновленной политике министерства. Теперь психотерапевт полноправный член психиатрического сообщества. На революционный перелом мышления понадобилось всего-то несколько лет. Отныне лечащие врачи с удовольствием записывают больных на психотерапию, пропагандируют группы и отправляют к клиническим психологам родственников, экономя драгоценное время. А раньше они извергались ревностью и даже под угрозой лишения премии сопротивлялись психотерапии, тормозя развитие психиатрической службы и снижая годовые показатели статистики.
Борис курировал разношерстный контингент пациентов по принципу «выбирать не приходится!». Не хандрил, не филонил и не признавал поражения, ежедневно доказывая полную состоятельность. В перспективе он собирался отказаться от изматывающих дежурств, но пока вынужденно включался в график по материальным соображениям.
В душе он ощущал стойкую неудовлетворенность, не добиваясь видимых результатов. Психотерапия велась бездумно и галопом по Европам. Навязанные стандарты лечения суживали рамки. Он успевал провести три-четыре сеанса до выписки пациента, догадавшись не сразу, что от него требуют процесс, а не прогресс. Только он не мог с этим согласиться. Тезисы руководства подрывали парадигму гуманистических идеалов. Согласно утвержденным постулатам нужно создать условия, чтобы пациенты всегда были чем-то заняты, посещая сеансы и кружки, а психотерапевт превращался в воспитателя и аниматора.
Когда врачи замечали удрученный настрой Сметанина, то сразу включали опцию взаимной поддержки:
– Ты же видишь, что нельзя вывести из психоза за две недели? Сейчас акцент на амбулаторном звене. Твои больные продолжат реабилитацию в диспансере.
– Сомневаюсь! Они не будут туда ходить. Там и условий-то нет. И никому они особо там не сдались.
– Думаешь, ты один на весь белый свет? Ты зазнался, Боря! Включаешь мессию?
– Хочу добиваться реалистичных целей. Не так уж и много надо.
– А чего ты ждешь? Через месяц, максимум, через три, твои любимчики снова поступят сюда с обострением, и ты возобновишь свое шаманство, а заодно увидишь, насколько помогли «эксклюзивные» тренинги.
Борис терялся и не находил, что ответить. Факты доказывали правоту критиков, но он знал много фактов, когда пациенты излечивались, достигали долгой ремиссии, восстанавливали социальные контакты, возвращались к активной деятельности, устраивались на работу, укрепляли семейные связи, но об этом почему-то не принято говорить.
Здоровый и счастливый человек не придет к врачу, тем более откажется поделиться опытом с теми, кто только начинает собирать себя по частям. Бывшие пациенты погружаются в новую жизнь, пытаясь забыть ужасы болезни.
Сметанин не был фанатиком и не строил песочных замков, понимая ограниченность предоставленных возможностей, но не мог закрыть глаза, когда психотерапия творила чудеса. Он пытался уговорить вылеченных счастливчиков выступить в группе или поучаствовать в научной конференции, и иногда удавалось добиться их расположения. К юбилею больницы Борис сделал подробный доклад с наглядными примерами выздоровления, но слушатели не оценили его усилий, списав улучшение состояния пациентов на действие фармакотерапии. Борис получил похвалу и даже подобие признания среди редких единомышленников, понимая, что похожих специалистов в городе слишком мало.
В психотерапевтическом отделении собрались пять врачей и четыре клинических психолога. Борис доверял только одному, считая остальных сезонными приспособленцами. Им требовалась личная терапия, а кому-то даже прием антидепрессантов. Они тянут лямку от аванса до зарплаты, их огонь погас, они не верят в то, чем занимаются, но заполняют ставку, создают видимость усилий и не приносят вреда – вполне достаточно для поддержки психосоциальной реабилитации.
Официально Борис не руководил отделением, подчиняясь легендарному корифею, заставшему лучших психотерапевтов союзных республик. Заведующий уже как лет десять должен отправиться на покой, но почему-то не уходил на пенсию. Кто-то должен занять его место, а желающих не находилось. Большинство врачей вели себя пассивно и незаметно, чтобы их не трогали лишний раз. Борис также не метил на административное кресло, даже не задумываясь о перспективах карьерного роста.
Добрую половину клинических психологов составляли вчерашние выпускники институтов. Они не задерживались дольше года в стационаре, используя отделение как платформу для оттачивания навыков диагностики. Несколько недель они шарахались от больных, находясь в шоке от увиденного, но кое-как приспосабливались и показывали желание развиваться, а спустя полгода выгорали и отлынивали от службы, ссорились в междоусобных баталиях, плели интриги и собирались уволиться, дождавшись отпуска. Врачи относились к ним терпимо, обучали и берегли, что не приносило никаких дивидентов. Только малая доля признанных специалистов вжилась в систему, имея за плечами внушительный опыт. Между прочим, они и портили юных психологов, испытывая парадоксальную ревность и неприятие. Вчерашний студент, полный максимализма и гордости за полученный в потугах диплом, воспринимал в штыки их высокомерное обращение и ретировался без боя. Постоянное обновление кадров стало обыденным явлением для развлечения руководства. Ставки никогда не были заполнены, и двери заведения по-прежнему открыты для альтруистов и искателей острых ощущений.
Нагрузка в клинике планомерно росла. Психотерапевты консультировали в стационаре, не забывая про амбулаторный прием и групповые занятия. За каждым доктором закреплялась отдельная территория, нарушать которую нежелательно, если только очень попросят в силу кадрового дефицита.
Занимаясь поддерживающей психотерапией психотических расстройств, Борис завоевал безусловный авторитет и уважение пациентов. Многие отказывались расходиться, когда он объявлял о завершении занятий, некоторые звонили когда угодно по несущественным поводам, но в период обострения почему-то забывали о карманном докторе и пропадали из поля зрения. Позже Борис находил их в наблюдательной палате, когда вновь заводил историю болезни или корректировал назначения.
Взаимодействие между лечебными звеньями велось согласованно. Психотерапевты не вмешивались в юрисдикцию психиатров, а психиатры отказывались от неуместной критики, с облегчением приняв важность психотерапии под гнетом санкций администрации.
Раз в квартал внутри коллектива возникали жаркие дискуссии о сомнительном смысле их усилий.
– За короткий срок вложить в больных столько информации – непомерная задача! – делилась опустошенная доктор Кирова, многодетная мать и отличница здравоохранения, отмеченная доской почета напротив лекционного зала. – Всего себя вкладываешь, а они через месяц поступают с нуля. Иногда я совершенно не понимаю, чем занимаюсь.
– Значит, что-то не доглядели, – объяснял тучный доктор Сиреев с чуть заметной одышкой. – Или пациент некурабельный, или не взял за себя ответственность, отказался от профилактики и лекарств. И родственники бывают разные. Кому-то самим позарез надо под капельницу. Ты же все прекрасно понимаешь!
– Столько усилий коту под хвост! Перегорела! Считаю дни до отпуска. А не послать ли все к лешему? Сесть бы в частную конторку, но кто пойдет ко мне напрямую? Там свои препоны. Или выдавать справки на права – примитивно, но хоть какой-то толк, и думать не нужно.
– Тебе действительно следует отдохнуть и вплотную заняться здоровьем, – вмешался Борис, заваривая черный чай.
– А как тебе удается сохранять спокойствие? – спросила доктор Кирова с вымученной улыбкой. – Ты так долго держишься в строю и не теряешь самообладания всем на зависть! А я иной раз готова поубивать всех вокруг! Полная безнадега! Как быть? Записаться к тебе на прием?