– Что делаешь, мама?
– Пишу тёте письмо.
Тёте… письмо… тёте… письмо. Повторяя эти слова, он отправился в комнату к своей старшей сестре. Кажется, он понимает, что, как бы он ни старался, все его манёвры не помогут привлечь к себе моё внимание.
Думаешь, Бин хорошо говорит? Вовсе не так. Это я специально напечатала правильно. А на самом деле вместо «мама» сын говорит «ма», вместо «Что делаешь?» – «Сто делась?», вместо «письмо» – «пимо». «Тётя» – единственное слово, которое он произносит верно. Как и всякий раз, когда ты звонишь и пристаёшь к нему со словами:
– Это твоя тётя. Скажи «тё-тя».
А дитя за тобой повторяет:
– Тё-тя… тё-тя.
А вчера он вдруг неожиданно сказал:
– Тётя… холёсяя.
Видать, вдруг вспомнил о тебе.
Надо же, только о Бине и пишу, хотя открыла свой почтовый ящик, чтобы сообщить тебе новости о нашей маме. Наверно, даже с тобой я веду себя как типичная мамочка.
Неделю назад маме благополучно сделали операцию. Я уже тебе рассказывала про это, когда ты звонила. Но на самом деле в тот момент мама была в операционной. Её отвезли туда в восемь тридцать утра, а когда ты позвонила, было почти пять часов вечера. К тому времени её ещё не перевезли в реабилитационную палату, и я очень переживала. Ты же знаешь, она никогда прежде не была под общим наркозом. Она всегда отличалась крепким здоровьем и никогда не бывала в операционных. Ты была против операции, аргументируя это тем, что в мамином возрасте общий наркоз опасен, но, по правде говоря, следовало прооперировать маму ещё в прошлом году. Однако тогда хирургическое вмешательство потребовалось отцу с его больной ногой. Из-за этого мама отложила свою операцию, терпя боль. Вот почему она порой беспричинно раздражалась и сетовала на жизнь. Я тоже волновалась, как мама перенесёт операцию. Поскольку откладывать дальше было нельзя, мы отвезли её в больницу, и ей сделали маммографию. Последнее время я переживала, не появился ли у неё рак груди, поскольку мама здорово похудела. Не сказав ей о своём страшном подозрении, я заставила её пройти обследование. К счастью, всё обошлось. Однако врачи сказали, что у неё проблемы с межпозвоночными дисками и деформировавшиеся кости позвоночника защемляют нервы, и поэтому она чувствует боль, которая распространяется от крестца к ногам. Проблему можно было легко устранить на начальном этапе, но прошло уже много времени, и момент упущен. Теперь мама постоянно жалуется, что ей тяжело, говорит, что боль такая, словно ей к ногам привязали гири. Вдобавок в последнее время она не может ходить больше двадцати минут и валится без сил.
Я решила не рассказывать тебе об этом, поскольку, живя далеко в Германии, ты бы всё равно ничего не смогла сделать, а только зря волновалась бы. Мама первая заговорила об операции, которую так долго откладывала, а это значит, что боль уже была нестерпимой. И вот ей назначили дату. Накануне операции тоже было морально тяжело. Когда мама подписывала согласие на хирургическое вмешательство, медсестра заговорила о возможных последствиях: «Вы можете не очнуться от наркоза. Ваши ноги может парализовать. В крайнем случае возможен летальный исход…» Я украдкой ткнула её в бок, но, судя по всему, она была новенькой, потому что продолжила говорить пугающие вещи. Оставшись наедине с медсестрой, я отчитала её, заявив, что она могла бы уведомить о возможных последствиях только опекуна, а пациенту, которому и так приходится несладко, не стоит выслушивать такое. Медсестра равнодушно ответила, что таковы правила больницы. Представь, каково было маме после всего услышанного?! Сначала она предложила отказаться от операции, на которую с таким трудом решилась. Потом вдруг приникла к моему уху и шёпотом поведала, где лежат её кольцо и сберегательная книжка. Ещё она распорядилась, чтобы я отдала тебе норковую шубу, как тебе и было обещано.
На следующий день маму отвезли в операционную. Операция длилась на три часа дольше запланированного времени. Из-за того что ей уже немало лет, во время эндопротезирования возникли осложнения, и врачам пришлось принимать дополнительные меры. Если бы я тебе тогда сказала по телефону, что мама ещё не вышла из операционной, это лишило бы тебя покоя, поэтому я и ответила, что всё закончилось хорошо. Положив трубку, я стала ждать окончания операции. Пока я ждала, с моих губ непроизвольно срывались молитвы, хотя я никогда не была особо верующим человеком. Я пообещала всем – Будде, Богу, – что если они помогут маме и она благополучно перенесёт операцию, то я буду посещать и храм, и церковь… Я просила их проявить благосклонность и милосердие. Когда маму наконец-то повезли в реабилитационную палату, моё нервное напряжение отступило и у меня подогнулись колени.
По прошествии недели наша мама чувствует себя намного лучше. Оперировавший её врач взял маму за руку и поблагодарил за выдержку. Он был признателен ей за то, что она успешно перенесла операцию, а он сохранил своё доброе имя. Вероятно, хирург втайне сам сомневался, пройдёт ли всё удачно. И мне пришла мысль, что не случайно в согласии на оперативное вмешательство были так чётко прописаны возможные риски. Сейчас у мамы хороший аппетит, на лице уже вновь заиграл румянец. Ей ещё нужна помощь: её надо переворачивать по несколько раз в день – сама она не может. Несмотря на это, она уже самостоятельно встаёт и медленно прохаживается по больничному коридору. Мама говорит, что уже не чувствует такой тяжести в ногах, как прежде. Может, ей просто хочется в это верить, а может, операция и впрямь дала результаты. Мама надеется поскорее поправиться и вернуться домой. Когда хирург приходит на осмотр и спрашивает у мамы, чувствует ли она боль, она отвечает, что нисколько. А вчера врач сообщил ей, что после выписки из больницы ей нельзя будет ещё три месяца наклоняться и приседать. Мама расстроилась и в ответ на это сказала:
– Ой, как же я латук сажать буду…
Мы все рассмеялись.
Сестра!
За маму можешь больше не волноваться, спокойно занимайся своими делами.
Ещё хотела тебя спросить: когда ты успела положить глаз на норковую шубу? Ишь ты, шустрая какая!.. Ладно, пора закругляться. Мама просила принести ей соевую пасту. В больничном магазине продаются огурцы и молодой зелёный перец. Утром она позвонила и сообщила, что послала санитарку в магазин за овощами, а вот соевой пасты к ним там не оказалось. Сейчас буду готовить этот соус, а потом мы с Бином пойдём навестить маму в больнице.
Что ж, сестра, ещё спишемся попозже. Пока.
Эспрессо
Последнее время он только и ждёт момента, когда пойдёт пить кофе в кофейню под названием «Эспрессо». Она находится в здании, которое раньше было его домом. Когда его фирма обанкротилась, из всего имущества он был продан первым на аукционе. С тех пор у него сменилось несколько владельцев. Этой весной дом подвергся масштабной перестройке, и его разделили на две части: спереди открыли кофейню, а сзади – итальянский ресторанчик с садом. В ресторан мужчина перестал заходить после того случая, когда сорвался там на официанта, по неосторожности разлившего вино. Однако он начал ежедневно посещать кофейню с тех пор, как абсолютно случайно заскочил в неё попить кофе.
На вид владельцу кофейни было столько же лет, сколько и мужчине. После того как мужчина появлялся в кофейне пять дней кряду, хозяин начал лично приносить тому кофе. По его словам, он, ещё будучи подростком, мечтал открыть такое заведение, поэтому вся его жизнь крутилась вокруг кофе, и он многое узнал об этом бодрящем напитке. Хозяин кофейни сообщил, что теперь, когда мечта его превратилась в реальность, он настолько счастлив, что желать ему больше нечего. Возможно, именно поэтому он всегда с улыбкой на лице собственноручно обжаривал зёрна и варил кофе. Он так прилежно работал, что его можно было перепутать с другими сотрудниками кофейни. Мужчина приходил туда каждый день в три часа и наблюдал за тем, как хозяин готовит кофе или как порой кладёт необжаренные кофейные зёрна на ладонь и обнюхивает их.
Если мужчина выпивал кофе вечером, то у него начинались проблемы со сном, поэтому он неизменно приходил в кофейню в три часа дня. В это время в заведении людей мало. Иногда мужчина и его жена были единственными посетителями. Он бы и хотел зайти сюда один, но его всегда сопровождала жена. Если какие-то обстоятельства не позволяли ей пойти с ним, она посылала водителя. Тогда мужчина пытался объяснить ей, что ему хочется сходить одному, на что его уже немолодая супруга отвечала, что она бы и рада, но это невозможно. При этом она слегка сгибала колени, прикладывала руку к груди и умоляюще смотрела на него. На морщинистой руке жены не было кольца.
В молодости жена очень любила кольца. Мужчина дарил ей их в бесчисленном количестве. Раньше он часто ездил в командировки за границу и накануне перед возвращением выкраивал время и шёл в ювелирный магазин. Ему тоже в какой-то степени приносил удовольствие выбор колец с бриллиантами, изумрудами, сапфирами. Любимое кольцо жены было куплено в сувенирной лавочке флорентийской Академии изящных искусств. Мужчина слышал, что на мосту Понте Веккьо расположено множество ювелирных магазинов, но из-за плотного графика попасть туда он так и не смог. Его отель располагался напротив Академии искусств, и один из его коллег, будучи свободным от дел, пошёл в Академию посмотреть на статую Давида. Там он купил в сувенирной лавке кольцо, вернулся в отель и показал мужчине. Оно было репликой кольца с руки женщины, изображённой на фреске музея, и сделано из хрусталиков синего и фиолетового цветов. Не сумевший ничего купить жене мужчина попросил продать ему кольцо. Отдавая украшение жене, он чувствовал себя виноватым перед ней, ведь он не сам выбирал его, да и дорогих камней в нём не было. Вопреки ожиданиям мужчины кольцо пришлось супруге по душе. Она носила его, почти не снимая. До тех пор, пока её мужа не увезли в больницу с параличом лицевого нерва. После выписки жена сняла кольцо с пальца для того, чтобы сделать мужу массаж лица. При виде супруги, приложившей к груди руку, на морщинистых пальцах которой не было того кольца, мужчина больше не мог упрямиться и настаивать, что он поедет в кофейню один.