Он, как и другие, очень сожалеет о том, что при жизни не нашел провожатого, который указал бы ему истинный путь, и что был слишком занят материальными вещами, которые затормозили его духовное развитие. В то же время легко заметить, что дух, который делает все, чтобы быть услышанным, насколько я могу судить, стоит на более высоком уровне, чем те, которых мы уже обсудили. Его единственная цель – служить благому делу, а это неоспоримый признак развития. Сам он свои силы оценивает достаточно скромно.
«Я бы до сих пор не выслужился из рядовых, если бы не некоторые организаторские способности. Ибо настойчивость и динамическая сила, необходимые для достижения успеха в том деле, которым я занимался раньше, очень помогли мне и здесь».
Интересным и поучительным кажется то, как он рассуждает о собственной жизни.
«В моих руках была сосредоточена огромная власть, и теперь я вижу, что мне стоило использовать эту власть совершенно в других целях. Но я ведь жил всего лишь так, как понимал ту жизнь, а поскольку понимал я ее очень слабо, в делах, имеющих отношение к по-настоящему важным вопросам, наделал много ошибок. Но сами мы не страдаем от своих былых ошибок, разве что когда наблюдаем результаты, к которым они привели (а это часто непростое испытание). Поверьте, источником всех страданий являемся мы сами, и единственный способ избавиться от них – честно и старательно пытаться исправить то зло, которое мы непреднамеренно творили в прошлом. По-другому не удастся сбросить с себя груз былых ошибок и начать новую, чистую жизнь на более высоком уровне».
Часто он срывается и переходит на тот горячий, импульсивный тон, который был одной из его отличительных черт при жизни. Вот один пример, в котором он говорит о нынешних поводырях общественной мысли.
«Колоссальное невежество и высокомерие большинства тех, кто наделен особым правом способствовать формированию общественного мнения сейчас, пугают меня больше всего. Если бы они не были такими ограниченными и самодовольными, я бы не так волновался. Но, глядя на нынешнее положение вещей, я часто испытываю желание, как в былые времена, проткнуть этот раздутый до неимоверных размеров пузырь их нечестивой кичливости иглой прямого обвинения во лжи».
Обращается он и к тем, кто считает, будто общение с умершими может каким-то образом навредить или быть неприятным для тех, кто возвращается к нам.
«Глупые обманутые люди! Если бы они только знали, что я и миллионы таких, как я, знаем о существующей здесь доброте и любви, обращенной к тем, кто остался с другой стороны, они бы раскрыли сердца и души, и тогда те, кто им дорог, могли бы разделить с ними радости и горести, как это было до того, как смерть призвала их. И ведь это совсем несложно, нужно лишь прислушаться к советам тех, кто знает, как нужно себя вести в такие важные для всех нас минуты вместо того, чтобы внимать истошным воплям долдонов от религии, которые продолжают молоть вздор о грехе и об опасности, подстерегающей тех, кто связывается с подобными вещами, хотя сами ничего не знают о том, какой помощью и утешением может стать подобное общение для любящих и страдающих душ по обе стороны завесы».
Может ли кто-нибудь предположить, что эти яростные слова могли быть порождением разума скромной леди из далекой Новой Зеландии?
В первоначальной версии этого эссе, которая вышла в «Фортнайтли ревью»{121}, я уделил внимание продолжению «Эдвина Друда», которое якобы под диктовку Чарльза Диккенса{122} было записано рукой некоего Джеймса, старшего рабочего типографии в городе Браттлборо, Вермонт{123}. Любой, кто прочитает его, согласится, что это прекрасное подражание стилю великого писателя, но самое неубедительное в нем – сам текст произведения. Я пришел к выводу, что «однозначно приписывать этот текст Диккенсу ни в коем случае нельзя», однако добавил, что «ни один человек, способный на критическое суждение, не станет отрицать того, что результат очень и очень интересен, хотя, если бы это написал живой Диккенс, славы оно бы ему не прибавило. Так мог бы написать выдохшийся Диккенс».
У этой истории было чрезвычайно интересное продолжение. Вскоре после того, как был написан этот отзыв, я участвовал в спиритическом сеансе вместе с Флоризелем фон Рейтером, знаменитым скрипачом-виртуозом, и его матерью. Их (или, скорее, ее) медиумический дар весьма убедителен, и техника проведения сеансов сама по себе очень необычна. Женщина садится с плотно завязанными глазами и берет в руку небольшую указку, которой очень быстро водит по табличке с буквами алфавита, в то время как ее сын записывает результат. Повязка на глазах женщины вопросов не вызывает, и к табличке она лица не поворачивает. К тому же буквы там написаны так тесно, что вряд ли бы она смогла научиться безошибочно указывать на нужные ей. И все же послание передается с очень большой скоростью. Вне зависимости от их важности, нет сомнения, что они появляются сверхъестественным способом.
И вот, представьте себе, эти двое сидят в нашем коттедже за столом посередине комнаты, мы с женой находимся в углу. Мысли о Диккенсе и Друде крутились тогда у меня в голове, но наши гости никак не могли этого знать. Флоризель фон Рейтер «Эдвина Друда» не читал. Его мать читала эту книгу, но много лет назад и у нее остались о ней весьма туманные воспоминания. Неожиданно указка начинает быстро прыгать по табличке с буквами, и Флоризель, считывая предложения, записывает все на бумагу. Нужно заметить, что некоторые из его записей были сделаны микроскопическим почерком, к тому же читать их нужно было в обратном порядке. Первыми записанными им словами были: «На связи Боз». Боз – это, конечно же, nom de plume[14] Диккенса{124}, поэтому я спросил, он ли это. Он тут же ответил, что это действительно он. После короткого диалога я сказал:
– Вы ответите на пару вопросов?
– Надеюсь, – последовал ответ.
– Тот американец, который закончил «Эдвина Друда», писал сам или был вдохновлен?
– Не мною. – Ответ был быстрым и однозначным.
Фон Рейтер об этом деле не знал ничего, я же еще колебался в своей оценке, поэтому столь убедительный ответ не мог отражать ни его мысли, ни мои.
Потом пришло следующее послание:
– Уилки К. справился (или «справился бы») лучше.
После смерти Диккенса, кажется, какое-то время ходили разговоры о том, что книгу его закончит Уилки Коллинз{125}, но, насколько я знаю, он этим так и не занялся. Фон Рейтеру об этом ничего не было известно.
– Эдвин Друд был мертв?
– Нет.
Я сам придерживался того же мнения, поэтому, вероятно, мои мысли могли передаться телепату. Через какое-то время появилось продолжение послания:
– Мне было жаль, что пришлось уйти, прежде чем я сумел вытащить его из беды. Бедняге пришлось трудно. Не знаю, что лучше, передать разгадку через вас или сохранить тайну. Если вы разберетесь с Конрадом, я отдам Эдвина вам.
– Для меня это будет большой честью, мистер Диккенс.
– Зовите меня Чарльз. Мы не любим условностей с друзьями. – Читатель тут, несомненно, улыбнется. Улыбнулся тогда и я, но факты есть факты, я рассказываю все, как было. Я спросил:
– Вы хорошо помните сюжет?
– Да.
– Кем был Дэчери?
– Как насчет четвертого измерения{126}? Я предпочитаю передать все через вас.
Какое отношение ко всему этому могло иметь четвертое измерение, я не могу представить. Думаю, он имел в виду «балласт», поскольку четвертое измерение – это то, чего никто не понимает.
Но дальше последовало важное предложение:
– Эдвин жив, и его скрывает Крис.
Мне это показалось чрезвычайно важным как с литературной, так и со спиритической точки зрения. Некоторые из умнейших людей мира ломали голову над тем, умер ли Друд, если нет, то где он. Было предложено множество решений этой загадки, но, хоть я и достаточно хорошо информирован в этом вопросе, для меня такой поворот сюжета был совершенно неожиданным. Крис – это преподобный Криспаркл, добрый христианин, энергичный и крепкий человек. Если ему в романе была уготована такая роль, то это было тщательно скрыто, что, впрочем, не удивительно, если таков был замысел автора. В самом романе есть несколько завуалированных намеков на подобный сюжетный ход. Перечитав впоследствии имеющийся фрагмент текста, я могу с уверенностью сказать, что до определенной точки Криспаркл не знал, какую роль ему уготовил автор. Об этом говорит его монолог, и если писатель и хотел запутать своих читателей, то фальшивый монолог никак не мог входить в арсенал его хитростей. Однако после этой точки в повествовании ничто не указывает на то, что Криспаркл не мог узнать тайну Друда и помочь ему. В комнате Криспаркла был огромный шкаф, описанный очень подробно, даже слишком подробно, если он не должен был сыграть какой-то роли в дальнейшем. Кроме того, в книге имеется фронтиспис, созданный при непосредственном участии самого Диккенса. На этой иллюстрации художник изобразил несколько сцен из романа, на одной из которых Друд стоит в каком-то подземелье, и к нему с фонарем в руке приближается фигура в одежде, напоминающей рясу священника. Не Криспаркл ли это, и не подтверждение ли это правдивости сообщения, полученного через медиума?
В тот раз других посланий мы не получили. Однако давайте на минутку задумаемся над этим эпизодом. Разве это не доказательство того, что наш разум может выходить за пределы мозга? Я не настаиваю на Чарльзе Диккенсе. Если кто-нибудь спросит меня, могу ли я доказать, что все это не было проделками медиума, решившего выдать себя за великого писателя, я отвечу честно, что не могу. Тут нельзя провести стилистический анализ, как в случае с Уайльдом и Лондоном. Но я хочу поставить вопрос шире: разве это не доказательство вмешательства стороннего разума извне? Откуда пришло такое оригинальное решение загадки, связанной с персонажем, о котором никто из фон Рейтеров не знал ровным счетом ничего, такое решение, которое даже мне не приходило в голову? Я считаю этот случай в высшей мере убедительным доказательством существования разума вне телесной оболочки.