– Кто идет? – выкрикнул густой низкий голос, и тут же настойчиво: – Кто идет, я спрашиваю.
– Это я, мастер Мейпл. Я привел джентльмена, про которого вы говорили.
Раздался глухой щелчок, и в двери открылось маленькое окошко. На нас посветили фонарем, после чего окошко снова захлопнулось. С громким скрежетом замков и лязгом задвижек дверь распахнулась, и на фоне бесконечной темноты в желтом прямоугольнике льющегося из дверного проема света я увидел своего дядю.
Он был невысоким и полным, с большой шарообразной лысой головой, увенчанной лишь узким кустиком курчавых рыжеватых волос по бокам. Голова такой прекрасной формы могла бы принадлежать мыслителю, но впечатление портило крупное бледное лицо, обрюзгшее и ничем не примечательное, с широким ртом, мясистыми губами и тяжелыми брылами по бокам. Глаза у него были маленькие, бегающие, светлые ресницы тоже постоянно беспокойно подрагивали. Мать как-то сказала, что его ресницы напоминали ей лапки мокриц, и сейчас я с первого взгляда понял, что она имела в виду. Кроме того, я слышал, что, живя в Степни, он перенял у своих клиентов манеру разговаривать, и действительно, как только он раскрыл рот, мне захотелось провалиться от стыда за то, что я состою в родстве с этим человеком.
– А, племяш, – произнес он, протягивая руку. – Ну, заходи, заходи и дверку-то прикрой. Мать твоя рассказывала, что ты уж здоровый парень вымахал, и, ей-богу, так оно и есть! Вот тебе полкроны, Вильям, и можешь ступать домой. Вещи только оставь. Эй, Енох, забери вещи мистера Джона да накрой ему поужинать.
Когда дядя запер дверь и повернулся ко мне, чтобы провести меня в гостиную, я заметил его самую необычную особенность. Как я уже говорил, из-за травм, полученных несколько лет назад, одна нога у него стала на пару дюймов короче другой. Чтобы исправить этот недостаток, он по предписанию врача стал прикреплять к башмаку огромную деревянную подошву. Ходил он ровно, не хромал, но шаги его издавали странные звуки «клик-клак, клик-клак» от чередования кожи и дерева на каменном полу. Любое его передвижение сопровождалось стуком этих чудных кастаньет.
Просторная кухня с огромным камином и расставленными по углам резными скамьями с подлокотниками, спинками и ящиками под сиденьями указывала на то, что ферме этой уже много лет. Одна сторона комнаты была заставлена упакованными ящиками и перевязанными коробками. Мебели было не много, да и та самая простая, но на столе со сбитыми крест-накрест опорами, который стоял посередине комнаты, для меня уже был накрыт ужин: холодное мясо, хлеб и кружка пива. За столом прислуживал старый слуга, такой же кокни{362}, как и его хозяин. Дядя, усевшись в углу, стал расспрашивать меня о моей матери и обо мне самом, а когда с ужином было покончено, он попросил Еноха расчехлить мое ружье. Я заметил, что у окна стояли прислоненные к стене два других ружья, старых и ржавых.
– Окно меня беспокоит, – произнес дядя глубоким, зычным басом, неожиданным для такого маленького упитанного человека. – Дверь-то выдержит все, кроме динамита, но окно – это просто ужас. Эй, эй! – вдруг завопил он. – Не выходи на свет! И пригибайся, когда мимо окна проходишь.
– Чтобы меня не увидели? – спросил я.
– Чтобы тебя не подстрелили, мальчик мой. Об этом я и говорю. Ну, иди сюда, садись рядом, я тебе все расскажу. Я же вижу, ты – парень что надо, таким доверять можно.
Это была явная лесть, неуклюжая и неумелая, видно было, что ему очень хотелось расположить меня к себе. Когда я сел рядом с ним, он достал из кармана сложенный лист бумаги и развернул его. Это оказалась страница «Вестерн морнинг ньюс»{363} десятидневной давности. В заметке, на которую он указал длинным черным ногтем, говорилось об освобождении из Дартмурской тюрьмы каторжника по имени Элиас, которому сократили срок, после того как он спас одного из охранников, на которого в каменоломнях напали заключенные. Весь рассказ занимал всего несколько строк.
– И кто это такой? – спросил я.
Дядя задрал покалеченную ногу.
– Это мне на память о нем осталось! – сказал он. – За это он и сидел за решеткой. А теперь вот вышел и снова очень хочет со мной встретиться.
– Но зачем вы ему?
– Затем, что он хочет меня убить. Затем, что этот дьявол не успокоится, пока не поквитается со мной. Вот так-то, племянничек! Видишь, у меня от тебя секретов нет. Он думает, что я его обманул. Ладно, я не спорю, пусть будет считаться, что это я его обманул, но теперь он со своими дружками охотится на меня.
– А кто его дружки?
Бас дядюшки неожиданно превратился в испуганный шепот.
– Моряки! – выдохнул он. – Я, когда увидел эту газетенку, понял, что рано или поздно они явятся. А два дня назад я выглянул вот в это окно и вижу, стоят трое и смотрят на дом. Тогда-то я и написал твой матери. Они выследили меня и теперь ждут его.
– Так что же вы не пошлете за полицией?
Дядя опустил глаза.
– Полиция тут не поможет, – сказал он. – А ты можешь.
– Что же я могу сделать?
– Вот слушай. Я собираюсь уехать отсюда. Для этого все эти коробки и ящики. Скоро все будет запаковано. В Лидсе у меня есть друзья, и там я буду в большей безопасности. Слышишь, не в безопасности, а в большей безопасности. Еду я завтра вечером, и, если ты останешься со мной до того времени, ты не пожалеешь, что потратил время на своего дядюшку. Кроме нас с Енохом, заниматься сборами некому, но до завтрашнего вечера мы управимся, даю слово. К этому времени мне обещали прислать телегу, на ней мы все вместе – ты, я, Енох и юный Вильям – поедем вместе с вещами до вокзала в Конглтоне. Ты на холмах никого из них не встречал?
– Встречал, – сказал я. – Нас какой-то моряк остановил.
– Эх, так я и знал, они уже следят за нами. Поэтому-то я и просил тебя выйти не на той остановке и ехать к Перселлу, а не сюда. Мы окружены. Вот так-то!
– Там был еще один, – добавил я. – Мужчина с трубкой.
– Как он выглядел?
– Худое лицо, веснушки, фуражка с…
Дядя хрипло вскрикнул.
– Это он! Он! Значит, он уже здесь! Боже, спаси меня грешного!
Он в отчаянии забегал по комнате, стуча деревянной подошвой. Было что-то в этой огромной лысой голове детское, трогательное, и тогда я впервые ощутил жалость к этому человеку.
– Ну что вы, дядя, – попытался успокоить его я, – вы же в цивилизованной стране живете. Есть закон, который призовет этих господ к порядку. Давайте я завтра утром съезжу в местный полицейский участок, и скоро все уладится.
Но он только покачал головой.
– Он слишком хитер и жесток, – промолвил он. – После того как он мне ребра пересчитал, я вздохнуть не могу, чтобы не вспомнить о нем. На этот раз он меня точно убьет. Остается одно: бросить все, что мы еще не успели запаковать, и ехать завтра с самого утра. Господь всемогущий, что это?
Страшной силы удар в дверь потряс весь дом. За ним последовал еще один и еще. Казалось, кто-то бьет по двери железным кулаком. Дядя бессильно рухнул на стул, а я схватил ружье и бросился к двери.
– Кто там? – крикнул я.
Ответа не последовало.
Тогда я открыл маленькое окошко и выглянул на улицу.
Никого.
И тут я заметил, что в одной из щелей двери торчит длинная бумажка. Я поднес ее к свету. Неровным но уверенным почерком на ней было написано: «Положи их на порог и спасешь свою шкуру».
– Чего они хотят? – спросил я, прочитав записку вслух.
– То, чего никогда не получат! Никогда! Клянусь Богом! – вскричал он, меняясь в лице. Похоже, к нему снова возвращалось самообладание. – Енох! Енох!
Тотчас на зов явился старый слуга.
– Енох, я всю жизнь был тебе хорошим хозяином. Теперь твоя очередь доказать преданность. Ты согласен пойти на риск ради меня?
Надо сказать, мое мнение о дяде значительно улучшилось, когда я увидел, с какой готовностью слуга согласился. Может быть, он и обидел в жизни кого-то, но этот старик, похоже, искренне любил его.
– Надевай плащ, шляпу и выходи через задний двор. Тропинку через болота к ферме Перселла ты знаешь. Скажешь, что телега нужна мне завтра утром, как можно раньше, и пусть Перселл захватит с собой пастуха. Если будем ждать дольше, наша песенка спета. Как можно раньше, Енох! Я заплачу десять фунтов за работу. Смотри, не снимай черный плащ и иди очень медленно, так они тебя не заметят. До твоего возвращения мы продержимся.
Отважиться выйти из дома в глухую ночь, таящую в себе неведомую опасность, мог только очень храбрый человек, но старик и глазом не моргнул, словно это было самое обычное поручение. Он мигом снял с крючка у двери длинный черный плащ и мягкую шляпу, и мы все вместе направились к черному ходу. Там, потушив маленькую лампу у двери, мы бесшумно отодвинули засовы, выпустили слугу и снова заперли дверь. Выглянув в небольшое окно в коридоре, я успел заметить, как его черное одеяние слилось с ночной мглой.
– Еще несколько часов и начнет светать, племянник, – сказал дядя, проверив все засовы и щеколды. – Ты не пожалеешь, что согласился помочь мне. Если останемся живы, у тебя начнется новая жизнь. Не бросишь меня до утра, и я обещаю, что не брошу тебя, пока буду жив. Телега будет здесь в пять. Все, что еще не упаковано, мы можем бросить. Нам останется только погрузиться и успеть в Конглтон на первый поезд.
– А они нас пропустят?
– Днем они не осмелятся задерживать нас. Нас будет шестеро, если все приедут, и у нас три ружья, так что пробьемся. У них-то ведь наверняка пара пистолетов, не больше. Откуда у простых моряков ружьям взяться-то? Если продержимся пару часов, мы спасены. Енох сейчас уже, наверное, на полпути к Перселлу.
– Так что все-таки нужно этим морякам? – снова спросил я. – Вы сами сказали, что обманули их.
Он упрямо поджал пухлые губы.
– Поменьше вопросов, племянничек, и делай, что тебе говорят, – сказал он. – Енох обратно не пойдет. Он задержится там и вернется с телегой. Тише, что это?