13 августа 1846 года.
Прошло уже больше полгода, как мы покинули берега Англии и отправились на поиски артефакта, который мой отец так тщетно мечтает найти. Я верю ему, верю, что этот предмет действительно существует, но его разум… Меня порою пугает, что тот человек, который покинул Англию на корабле, которого я зову своим отцом, навсегда остался стоять на пирсе, наблюдая за удаляющейся вдаль кормой нашего парусника. С каждым днём я всё меньше и меньше узнаю того, кто когда-то подарил мне мою первую книгу, того кто научил меня писать и читать, того кто сидел у моей постели без сна и отдыха в дни, когда меня сваливала с ног лихорадка. Я впервые взялся за этот дневник спустя столько времени. Я рассчитывал вести его документируя все наши похождения со всей возможной скрупулезностью, но моя болезнь не позволила мне этого. Едва берега родной Англии скрылись за горизонтом, как лихорадка снова унесла мой рассудок далеко от нашего корабля, заставляя меня погрузиться в липкое забытьё, к которому я как всегда оказался не готов… Сейчас мне уже лучше, и я решил взять в руки перо и чернила чтобы в конце концов начать хоть с чего-то. Сил пока что немного, поэтому я постараюсь быть краток. Почему-то у меня ощущение, что отцу лучше не знать о моём дневнике, поэтому я веду его втайне от него. Не могу это объяснить… Лучина в моей палатке почти догорела поэтому на сегодня стоит закончить и отходить ко сну. Надеюсь вернуться к этим записям при первой попавшейся возможности.
21 августа 1846
Наша экспедиция движется вперёд. Отец почти всё время молчит, лишь иногда раздавая указания слугам. Мне даже не удалось перекинутся с ним хотя бы парой слов за всё это время. Он словно полностью сконцентрирован на своей цели. Из собеседников у меня остались только моя сестра, которая непонятно как умудрилась уговорить отца взять её с собой, и мой верный слуга Герхардт, которого мне искренне жаль. Я просил его остаться в Англии, просил поберечь себя и заодно позаботится о нашей матушке, но старик был непреклонен. Он пожелал следовать за мной ни смотря ни на что. И за это я ему благодарен… Именно Герхардт всё время, проведенное мной в горячечном бреду на корабле, оставался рядом. Именно его морщинистое немецкое лицо я увидел едва открыв глаза после долгих ночей лихорадочных припадков. Моя дражайшая сестра тоже была рядом. Она старалась быть подальше от отца в этой экспедиции, а самым далеким от него местом оказалась моя каюта. До сих пор не могу понять почему она вообще вызвалась ехать с нами. И почему наш отец не стал даже возражать. Я люблю свою сестру, но женщине не стоит находится в подобных условиях. Плавание на корабле – это ещё полбеды, но вот сам поход… Переходы длятся порою почти целый день, что тяжело даётся даже сильным мужчинам. И я уж не говорю о себе – я уже сам начинаю понемногу жалеть о том, что решил ввязаться в эту авантюру. Приходится совсем несладко. Моё тело ещё не совсем хорошо слушается меня после недавнего приступа, но я стараюсь это скрывать от остальных, хоть это и бывает непросто. Иногда грудь словно сжимает в тиски и становиться невыносимо трудно дышать, зрение затуманивается, а ноги становятся словно наполнены ватой. Хорошо, что рядом всегда есть верный Герхардт, готовый поддержать меня. Честно сказать, я думал, что для него в столь преклонные годы подобная экспедиция может стать последней в жизни. Однако этот старый немец держится лучше многих. Для него походная жизнь в таких суровых условиях, вдали от любого малейшего проблеска цивилизации, как будто бы совсем не в тягость. Наоборот, я стал всё чаще замечать озорной блеск в его хитрых серых глазах, словно он даже наслаждается этим. Если мне не изменяет память как-то раз Герхардт упоминал, что в своей молодости был то ли егерем, то ли каким-то солдатом. Старик вообще неохотно делился своим прошлым, поэтому я могу ошибаться. Так или иначе – для него эта экспедиция стала чем-то радостным. Ну хотя бы кто-то этим доволен помимо моего отца…
30 августа 1846 года.
Нечасто получается делать записи. Большую часть времени мы просто идём вперёд по этим Богом забытым лесам в поисках сами не зная чего. Точнее есть один человек, который знает, но он предпочитает всё это время хранить молчание. Это мой отец. Это его уверенная поступь ведёт нас всё глубже и глубже в эти дремучие и глухие леса посреди совершенно неизвестных нам земель. Я даже не знаю в какой стране мы находимся! Лихорадка отняла у меня эти воспоминания. Мы на континенте? Или может мы на огромном острове? Герхардт говорит, что вроде бы мы где-то в глубине Восточной Европы, но старик не уверен. Моя сестра в наших коротких разговорах тоже упоминала об этом, но тем не менее она тоже сомневается. Я попытался спросить у остальных… Но оказалось, что никто толком не может объяснить где мы хотя бы приблизительно находимся. Это довольно занятное и, в то же время, пугающее явление. Словно всех нас в один момент поразил приступ амнезии, укравший из нашего разума все воспоминания о нашем месте пребывания. Стоит запомнить это на будущее.
Отец, по-прежнему, избегает любых разговоров со мной. Вчера перед отбоем он зашёл в мою палатку для того чтобы спросить о моём здоровье. Услышав ответ, он тут же молча вышел. Я не могу понять, что с ним происходит…
4 сентября 1846 года.
Сегодня произошло неожиданное. Я имел неосторожность оставить этот дневник на видном месте, когда отец неожиданно вновь решил посетить мою палатку. Вопреки моим страхам, он одобрил эту затею. Мы даже немного поговорили. Отец сказал, что ему искренне жаль, что он не смог быть рядом со мной во время болезни и он до сих пор винит себя за это. Это объяснило почему он так старательно пытался избегать меня. Отец был так поглощен подготовкой к экспедиции и её окончательной целью, что забыл обо всём на свете. Конечно же я принял его извинения. В конце концов он один из самых дорогих людей в моей жизни. Я всё ещё не могу понять, что будет дальше, куда приведёт нас этот путь, но отец сказал, что осталось совсем немного и скоро я всё узнаю…
Серж отвлекся на секунду. Бенедикт вопросительно взглянул на него.
– Это то что ты искал? – спросил старик.
– Пока непонятно, – покачал головой журналист. – Записи слишком старые и часть из них уже совсем нечитабельна, но возможно это даст нам хоть какие-то подсказки. Нет идей кому принадлежал этот дневник?
– Да кто ж его разберёт? – ответил старик, взглянув на портрет юноши на стене, за которым прятался тайник с дневником. – Хотя… – Бен подошёл поближе, чтобы получше разглядеть лицо на картине. – Даже не знаю… Там написано, что они куда-то шли по лесу, да?
Серж кивнул.
– Может это Артур? – задумчиво произнёс Бен, продолжая разглядывать портрет.
– Артур?
– Сын Маршалла старшего, – ответил старик. – Мэром тут был до перестройки. Это его сынок потом всё тут начал переделывать.
– Не понял… – удивился Серж. – Вы же говорили, что город перестроили лет пятьдесят назад.
– Ну да, – кивнул Бен. – А до этого тут мэром Артур был. Сын отца-основателя. Точно помню.
– Не может быть, – покачал головой Серж. – Даты в дневнике почти двухсотлетней давности. Артуру должно было быть под сто лет, а то и больше.
– Ну говорю тебе как есть, – Бен отвернулся от портрета. – Был у нас такой мэр. Они вместе с отцом этот город строили. Старший Маршалл не дожил до конца стройки и сыну всё завещал, а тот Ярговом занимался пока тоже не помер. Я даже его ещё помню. Мне тогда… Я даже не помню сколько мне лет тогда было… Но уже точно не сопляком был. Охотился даже уже.
– Может кого-то из потомков назвали в честь этого человека? Потому что это нереально…
– Да Святая кровь с тобой! – махнул на него рукой Бенедикт. – Я может и старый, но память у меня не шалит. Говорю тебе был у нас такой раньше – значит так и есть.
– Хорошо, – медленно кивнул Серж. – Немного сомнительно, но я постараюсь поверить. Может дневник нас рассудит.
– Давай тогда читай дальше, – сказал Бен, усаживаясь на край пустой кровати.
23 сентября 1846 года.
Я уже не помню, когда в последний раз нормально принимал ванну. Сейчас это кажется каким-то невиданным блаженством и одной из величайших роскошей доступных человеку. Всё тело зудит от постоянных укусов местных москитов и пота. Хочется просто окунутся в горячие воды, чтобы смыть с себя это. Никогда не думал, что буду настолько сильно скучать по цивилизации. Я никогда не любил шумные улицы Лондона, но сейчас я бы очень многое отдал для того чтобы вернутся в этот шумный город, чтобы вновь увидеть свет фонарей и непрекращающийся гвалт голосов. Лес вокруг нас, по которому мы бредём уже больше месяца перестал дарить умиротворение от единения с природой и стал с каждым днём всё больше тяготить меня. И я далеко не один в этом несчастии. Многие люди из нашей экспедиции постепенно начинают высказывать недовольство. Запасы провизии ещё далеки от истощения, однако наш поход похоже ещё далёк от завершения. Хотя буквально пару недель назад отец заверил меня, что скоро всё закончится… Не думаю, что он солгал мне, скорее всего он просто пытался меня успокоить. Тем не менее недовольство в рядах наших людей начинает нарастать. Это тревожно, но в то же время я твердо уверен в своём отце. Никто не посмеет бросить ему вызов, а даже если это и случиться, то вряд ли кто-то сможет повредить его авторитету.
1 октября 1846 года.
Мне с трудом удаётся следить за временем в этом походе. Поэтому даты я ставлю довольно приблизительно. Мы идём уже так давно, что я потерял счёт дням. Не уверен сколько уже прошло времени. Неделя? Месяц? Может быть год? Лес становиться всё гуще и каждый переход превращается в испытание. Мы сильно замедлились. Люди выбиваются из сил продираясь сквозь эти заросли. Я даже не уверен, что мы преодолели хотя бы пару миль за последние дни. Ещё эти головные боли… Они продолжают мучать меня последнюю неделю и как мне кажется я не одинок в этом недуге. Я слышал, что кое-кто из слуг тоже жаловался на постоянную мигрень нашему доктору. Но это ещё не самое страшное. Я стал замечать, как некоторые постепенно трогаются рассудком. Я видел, как один из наших слуг долго смотрел в сторону леса, приговаривая себе под нос странные слова. Я смог разобрать только одно – «Кровь». Чтобы это не значило, но это пугает. Нужно поговорить с отцом об этом.