Через пять минут я спустилась вниз. Виктор сидел за пустым столом и листал газету. Марта еще не вернулась. Потому что той единственной бутылки на самом деле в погребе быть не могло.
– Дорогой, а где же пирог? А вино? Рон, – я обернулась к нашему слуге, – пожалуйста, сходите на кухню. У Марты ведь только две руки.
Рон, наш верный Ронни, чинно кивнул, и спустя пару минут пирог возвышался в середине стола на сверкающей хрустальной тортнице.
Я послала за Мартой: «Вот я растяпа. Совсем позабыла, ту бутылку мы выпили, кажется, на Рождество. Пусть принесет любую». Вскоре явилась раздосадованная Марта, передала Рону австрийский совиньон и отошла, как и положено, к буфетному столику.
Вечеринка началась. В ведерке потело вино. Ронни взял в руки нож. Марта с другого конца комнаты с гордостью поглядывала то на меня, то на бисквит. Я холодно ей улыбнулась, и она, явно расстроенная, скрылась за дверью.
– Налей-ка мне ты, – попросила я Виктора, знаком показав слуге оставаться на месте, – и положи побольше пирога. Марта – такая прелесть!
С минуту я изучала кусок в разрезе, понимая, что до начала спектакля еще оставалось несколько минут. Коржи отлично пропеклись – едва угадывались темные вкрапления изюма, сливки с корицей не растеклись. Выглядело все просто идеально. А какой аромат! Ром придал пикантности, но горькости не добавил. Чудилось что-то еще, чего мой нос никак не мог распознать. Но мозг знал, что оно там точно есть.
Я как можно ласковее улыбнулась Виктору и, поймав его ответную лживую улыбку, отправила полную ложку в рот. Потом еще. И еще, и еще…
– Не торопись, дорогая, – голос Виктора показался чужим и далеким, – сначала тост. За победу!
– За победу! – Я доела кусок и уставилась на перепачканного соловья на дне десертной тарелки. Неизведанный доселе вкус оказался весьма приятным. Изюм, ром и молотый мак. Идеальное, правильное сочетание для силезского пирога. Только вместо мака Марта обычно добавляла тертый пекан.
Воздух загустел, стало трудно дышать. Я тщетно пыталась как можно громче проклясть Виктора. Он метался по комнате, визгливо отдавая приказы. Сбежались слуги, меня перенесли на кушетку. Бледная на этот раз, присмиревшая Марта, всхлипывала в сторонке и глотала слезы. Я бы и ее прокляла, если бы она подошла чуть ближе.
Суета вокруг усилилась. Несли подушки, полотенца, нашатырь, воду. Я чувствовала, как каменеют кисти рук, а сапфировый чокер сдавливает горло. Вокруг творилось что-то неладное. Гостиная преобразилась. Я наблюдала, как хрустальная люстра россыпью кристаллов расползалась по лепному потолку. Стены избавились от картин, и гроздья винограда, куски ветчины, половинки персиков и перламутровые моллюски с полотен фламандцев кружились в безумном хороводе. Ожившая куропатка кудахтала и хлопала крыльями, а скалящаяся обезьянка кидалась в толпу слуг банановой кожурой.
В эту вакханалию крупным планом врезалось лицо Виктора. Мясистые, крапчатые губы, темно-коричневые, словно вымазанные в горчице, потянулись к моим. Что он делает? Меня замутило, жар подступил к горлу. Я как фугу надулась и вытолкнула весь смрад прямо в его веснушчатый перекошенный рот. Он взвизгнул, как подстреленная лань, и завертелся ужом. Рыжие кудри расплескались по лбу. Знакомое лицо исказила гримаса ужаса.
«Умри же!» – напутствовала я.
«Злобный дьявол…» – изрек Виктор и исчез.
Я победила! И тут же почувствовала приятную легкость во всем теле, что-то наподобие невесомости, будто обрела крылья. Я вновь стала ангелом. И тут же, ловко лавируя между зависшей фламандской снедью и хрустальными крупицами, устремилась вон, к балконной двери, к лунному свету, а мой лежащий в отключке муж все мельчал и мельчал на глазах, пока не превратился в неподвижную черную точку.
Я была уже далеко. Ватные облака баюкали мое тело. Мир начал терять громкость, и в этот момент дверной гонг оповестил, что наконец-то явилась полиция.
15 июня
– Милая, как ты? – Мама смахнула слезу. Рядом с ее заплаканным лицом появилось еще одно. Серое, в крупных складках, будто на череп натянули слишком много кожи. Виктор?..
– Дорогая, мы не знали, что делать, – папа обрел очертания. Он осунулся и постарел.
– Где я? – прошелестел вокруг меня воздух.
– В больнице Святого Патрика, милая. Слава богу, современная медицина…
– Не грузи ее, дорогой, – и уже мне: – У тебя был шок. Господи, мне это ни за что не выговорить…
– Анафилактический, – подсказал папа.
– Анфлакический, – повторила мама.
– А Виктор? – воздух наэлектризовался и готов был взорваться.
– А Виктор и его шлю… сообщница, – прошипела мама, – сейчас в участке. Слава богу, ты успела обо всем вовремя известить. К тому же полицейские нашли твой дневник. Эта дрянь добавила в пирог мак! А ведь поступила с такими отличными рекомендациями. Кто бы мог подумать…
– А девочка? – мой голос дрожал. Я приподняла голову. Палата, размером с нашу гостиную, накренилась.
– Девочка? Какая девочка? Ты о ком?
– Девочку нашли?
– Милая, что же это… Не было никакой девочки, – мамины глаза опять наполнились слезами.
– Их дочь. Виктора и Марты. Лет трех.
– Дорогой, – мама медленно повернулась к отцу, – марш за доктором. Живее. Кажется, теперь она бредит.
– Не брежу, – запротестовала я и попыталась сесть. Стены вновь заплясали. Я испугалась, что и тут начнется исход попугаев и ласточек, и послушно улеглась обратно, – у них есть дочь!
– Боже правый, ей совсем плохо, – всплеснула руками мама и, оттолкнув нерасторопного отца, выскочила из палаты.
– Ну-ну, тебе нельзя нервничать, – папа поправил одеяло, – им обоим не отвертеться. Правда восторжествует. Ты знала, что Виктор застраховал твою жизнь? На кругленькую сумму. И кухарку он подговорил. И перевел ей, между прочим, довольно приличные деньги. Полиция все проверила и…
– Клянусь, я видела их троих. Виктора, Марту и их дочь.
– Дочь? – словно видя меня впервые, уставился на меня отец. – Бедная моя, такой удар. Не может быть у них дочери. У Виктора не может быть дочери. Понимаешь… он… бесплоден. Я лично говорил с врачом, который его наблюдал. Это факт. Мы с мамой знали, но ты так была счастлива, так влюблена… Мы не посмели…
– Ты ошибаешься. Я четко видела его дочь! Точную копию Виктора, – захрипела я.
– Милая, в вашем доме никогда не было ни одного ребенка. Ну, подумай сама. Там же повсюду слуги. Трехлетнее дитя так просто не скроешь. И детские вещи… полиция провела обыск…
– А вечером? Вечером 7 июня? Я вернулась домой из-за дерева на дороге, там еще пряталась какая-то старуха… Я вернулась и видела всех троих в нашей столовой. Собственными глазами. Вот как тебя сейчас.
– Ах, вот откуда эта шишка на голове. Значит, еще и старуха… А мы все гадали… Вот что я тебе скажу, родная. В тот день у вас легли рано. Я как раз звонил, предупредить тебя о ненастье. Горничная, новенькая, кажется, Мария, сказала, ты уехала еще до грозы, а Виктор сразу же поднялся к себе. Остальные слуги подтвердили. Это было около десяти, насколько я помню. Знаешь, милая, давай не думать об этом. Женщину накажут по закону. За попытку отравления дадут приличный срок. Если бы… Если бы ты, голубка наша, покинула нас, их бы обоих посадили на электрический стул. Виктор клянется, что про пирог ничего не знал. Только вот мы с мамой ему не верим. Впрочем, тебе сейчас эти подробности ни к чему. Главное, чтобы ты поправилась, милая. И больше никакого Виктора! И, разумеется, никакого пирога!
– Нет-нет, пирог тут ни при чем. На самом деле силезский бисквит прекрасен, главное, не класть туда мак.
После ухода вконец измученных родителей я кое-как встала с кровати. Палата была уставлена цветами. Запахи роз, лилий и гардений перебивали друг друга. Я попросила сестру корзины убрать и распахнула окно. Свежий воздух наполнил легкие. Едва теплился вечер. Пасмурный, но тихий. Солнце, положа руку на сердце, мне сейчас хотелось бы видеть меньше всего.
Внизу на детской площадке галдели дети. Мамы и гувернантки сидели поодаль, судача о граммах каши и выученных буквах. Суета в песочнице меня мало интересовала, но тут мое внимание привлекла маленькая девочка. Лет трех. Солнечные кудри. Зеленые ленты. Я могла поклясться, что в руках она держит мою куклу. Девочка подняла головку, растопырила пальчики и приветственно помахала. К ней тут же подскочила горбатая старуха, которой прежде, я уверена, среди взрослых не было. Она схватила дитя за руку, сверкнула золотым зубом, и вскоре обе головы, золотисто-рыжая и мертвенно-пепельная, растворились в тени платанов.
Мари Анатоль.ОТРАВЛЕНИЕПО-МОНТЕРЕЙСКИ
Ярко-рыжий в лучах заходящего солнца песчаный берег быстро удалялся, кипарисы махали разлапистыми ветвями. Свежий океанский ветер наполнял легкие, а наш корабль несся навстречу пылающему закатом горизонту. Калифорнийские закаты трудно описать словами, но, однажды увидев, невозможно забыть.
Ресторан «Лови и ешь!» располагался на бывшей рыболовецкой шхуне, теперь переоборудованной под нужды общепита, и пользовался большой популярностью в Монтерейском заливе. На шхуне давно ничего не ловили – только готовили и ели, но название успешно привлекало туристов. А рыба и морепродукты, всегда первой свежести, благополучно покупались на причале у местных рыбаков перед самым отправлением.
Майк Роджерс пригласил меня сюда отметить годовщину его перевода в Монтерей из управления криминальной полиции Сан-Франциско, где он проработал инспектором без малого 30 лет. И, конечно, я не могла отказать старому другу.
Как настоящая туристка, я задержалась на палубе сделать несколько снимков заката, пока Майк и остальные посетители ресторана рассаживались за столики и приступали к заказу блюд и напитков.
– Ты уверена, что он будет здесь именно сегодня? – донеслось до меня сквозь шум ветра и плеск волн. – Тогда я должен это сделать! И не пытайся меня остановить!