Эту формулировку вдова явно подобрала на страницах финансовых обозрений, которые изо дня в день штудировала от а до я.
– Что-то произошло?
– Представьте себе, они теперь на отметке 95!
– О чем вы, миссис Хант, объясните, ради бога…
– Естественно, об облигациях! Вчера я видела это своими глазами в газете!
Колвелл чуть не расхохотался. Несмотря на всю выдержку, его гостью передернуло от такой беспечности.
– Миссис Хант, не стоит переживать! Вашим облигациям ничто не угрожает. Рынок живет своей жизнью, это вполне нормально.
– Милостивый государь, – выговаривая каждое слово, отчеканила его собеседница, – один человек, кое-что понимающий в фондовой бирже, сообщил мне: это говорит о том, что я потеряла тысячу долларов!
– В каком-то смысле это действительно так. Точнее, было бы так, если бы вы сейчас захотели немедленно продать свои бумаги. Но вы же не планируете этого пока. Вы будете дожидаться, пока они не принесут вам хорошую прибыль. А значит, тревожиться не о чем. Когда наступит подходящий момент, я сразу извещу вас об этом, миссис Хант. И если вдруг цена снижается на пункт-другой – это не повод для волнений. Даже если все засуетятся вокруг, сохраняйте спокойствие, как бы ни опустилась цена. Сударыня, ваши облигации в полном порядке. Не переживайте!
– Мистер Колвелл, благодарю вас! Я провела бессонную ночь, но я верила.
Тут на пороге возник клерк с сертификатами акций и деликатно замер у входа. Колвелл должен был немедленно подписать их, но секретарь не смел помешать столь личной беседе. На его счастье, посетительница поднялась из кресла со словами:
– Я знаю, что ваше время на вес золота, мистер Колвелл, и ухожу. Еще раз благодарю вас.
– Не стоит, миссис Хант. Мои наилучшие пожелания. И запаситесь терпением, тогда вы непременно получите серьезную прибыль с ваших бумаг.
– О да. Сейчас-то я все поняла и смогу дождаться этого момента. Не сомневайтесь! Я так надеюсь, что ваши слова сбудутся! До свидания, мистер Колвелл!
Но облигации вопреки прогнозам катились вниз. Синдикат Wilson & Graves, бывший дилером этих бумаг, никак не мог помешать их падению. И тут как на грех в дело влез супруг Эмили – кузины миссис Хант, тот самый анонимный знаток фондовой биржи. Работал он в банке и, естественно, не был в курсе подробностей сделки.
Торговлю на Уолл-стрит он знал из сплетен и газетных новостей, но все равно разбередил душу бедной вдовы сомнениями и подозрениями. Этот благодетель отмечал каждый пункт, на который опускалась цена облигаций, и уведомлял об этом свою дальнюю родственницу при любой возможности. Глядя на его похоронное выражение лица и угрюмое покачивание головой, слушая его «соболезнования», несчастная миссис Хант потеряла сон и аппетит. Три дня он готовил ее к сокрушительной катастрофе, и бедняжка не выдержала. Вновь появившись в офисе Колвелла, она была похожа на собственную бледную тень – истерзанную душевными муками и скорбью.
По его коже пробежал холодок. Но учтивость и тут не покинула его. Колвелл поприветствовал гостью со всей возможной любезностью. Она лишь слабо кивнула в ответ и выдохнула:
– Облигации.
– Что с ними не так?
– Мои бумаги.
– О чем вы, миссис Хант?
Гостья без сил опустилась в кресло. И в приступе отчаянья воскликнула:
– В каждой газете написали об этом! Сначала я решила, что Herald ошибается. Поэтому просмотрела Tribune, Times и Sun. Увы! Все пишут одно – 93!
– В самом деле? – успокаивающе улыбнулся ее собеседник.
Но его улыбка возымела совсем не тот эффект, на который была рассчитана. Негодуя от того, что человек, виновный в ее треволнениях, до того легкомыслен и бессердечен, что в силах улыбаться, миссис Хант возмутилась.
– Неужели это не говорит вам о том, что я потеряла три тысячи!
Ее голос зазвенел от сдерживаемого гнева. Весь ее вид выражал обвинение. «Как ты выкрутишься на этот раз?» – словно спрашивала она. Да, супруг Эмили сделал все, что мог.
– Это не так. Вы же не хотите продать их сейчас по 93 доллара? Вы станете продавать их, когда они вырастут до 110 или еще дороже.
– А если бы я пожелала продать их немедленно, потеряла бы 3 тысячи? – вскинув подбородок, спросила вдова и тут же сама себе ответила: – Конечно, потеряла бы. Это же ясно как божий день!
– Непременно потеряли бы, дорогая миссис Хант, однако…
– Я была уверена, что окажусь права!
– Но вы же не хотите продавать свои бумаги?
– Естественно, не хочу! Это безрассудно! Я не готова терять ни одного доллара, не то что три тысячи! Только не в моих силах помешать этому!
Мне же говорили, предупреждали, – застонала гостья. – Зачем я ввязалась в эту авантюру!
И тут посетительница, отойдя от темы, стала перечислять все несчастья, постигшие ее на жизненном пути. Ее стенания о том, как мало на земле справедливости и порядочности, возымели действие на Колвелла. Он неожиданно сам для себя, забыв все правила биржевика, неосмотрительно предложил:
– Если пожелаете, можете забрать свои 35 тысяч прямо сейчас! Эта операция вызывает у вас чересчур много тревог!
– Послушайте, мое душевное спокойствие тут ни при чем. Я лишь хотела бы, чтобы все это оказалось сном. Меня терзают мысли, что в трастовой компании Trolleyman’s мой капитал не подвергался никакому риску, хоть доход с него и был невелик. Однако, если вы настаиваете, чтобы я не продавала их, – тут она сделала многозначительную паузу, словно дожидаясь его возражений, – я послушаю вашего совета.
– Миссис Хант, – Колвелл вновь был сама любезность, – я стремился лишь вернуть вам радость жизни и поддержать в трудные времена. Приобретая ценные бумаги, надо набраться терпения. Пройдут недели, месяцы до того, как вы сможете выгодно продать их, даже если цена на них неоднократно будет снижаться. Предугадать, как пойдут дела на рынке, не может никто. Но не стоит тревожиться, если даже облигации подешевеют до 90 или даже 85, хотя это практически невозможно.
– Как у вас язык поворачивается такое говорить, мистер Колвелл! Если цена снизится до 90, я лишусь 6 тысяч долларов! Именно! Мой друг сказал, что на каждом пункте снижения я лишаюсь тысячи долларов! А если они опустятся до 85, – она загнула несколько пальцев на руках, – 11 тысяч!
Взгляд ее метал громы и молнии.
– Как вам не стыдно говорить мне, что не стоит тревожиться, милостивый государь!
Окажись анонимный друг вдовы, объяснивший ей так мало и все же более, чем достаточно, в пределах досягаемости, мистер Колвелл с наслаждением вытряс бы из него всю душу. Но обуздав душившую его ярость, он невозмутимо произнес:
– Я стараюсь донести до вас все обстоятельства. Снижение цены на 10 пунктов опасно только для спекулянта, желающего сорвать куш в течение недели. Хотя и это вряд ли возможно. Но сказаться на вас это никак не может. Упади они как угодно низко, вас никто не принуждает избавляться от них. Они останутся у вас до тех пор, пока снова не поднимутся в цене. Позвольте мне показать вам это наглядно. К примеру, дом ваш стоит 10 тысяч долларов.
– Мой муж отдал за него 32 тысячи, – перебила его собеседница. Хотя ее исключительный ум тут же привел ее к мысли, что это не так уж и важно. Она неловко улыбнулась, словно прося прощения за свое неуместное вмешательство. Естественно, Колвелл не мог не знать настоящую цену ее жилища.
– Превосходно, – кивнул Колвелл, блистая недюжинным хладнокровием, – пусть будет 32 тысячи. В среднем, так и стоят дома в вашем квартале. Допустим, какие-то обстоятельства не позволяют вашим соседям продать свой дом дороже 25 тысяч. В конце концов, трое из них уступают свою недвижимость по этой заниженной цене. Но кто обязывает вас следовать их примеру? Вы-то знаете, что раньше или позже найдутся покупатели, желающие купить ваше жилище за 50 тысяч. Вы не уступите свой дом за 25, так есть ли повод для тревог? Взгляните на ситуацию с облигациями как на подобную. Стоит ли беспокоиться?
– Конечно, нет, – словно очнувшись от кошмара, провозгласила вдова. – Беспокоиться не о чем. Но, – видно было, что кошки вновь заскребли у нее на душе, – я забыла бы о страхах, если бы имела на руках не облигации, а деньги.
Приобретая ценные бумаги, надо набраться терпения. Пройдут недели, месяцы до того, как можно выгодно продать их, даже если цена на них будет снижаться.
И, будто растолковывая уже и так прозрачную мысль, добавила:
– Бессонница совсем измучила меня.
Исполнившись надежды на то, что может раньше времени лишиться возможности общаться с миссис Хант, воодушевленный Колвелл заявил:
– Раз такова ваше воля, сударыня, я, конечно, исполню ее. Зачем же вы так долго мучились и не сообщали мне об этом?
Колвелл тут же позвал секретаря.
– Выпишите чек на 35 тысяч на миссис Роуз Хант и оформите 100 пятипроцентных облигаций Manhattan Electric Light на мой личный счет.
Отдавая чек своей гостье, он участливо произнес:
– Миссис Хант, вот ваши 35 тысяч. Мне ужасно неловко, что я доставил вам столько тревог. Но, хвала небесам, все закончилось благополучно. Помните, что я всегда к вашим услугам. И не стоит благодарить меня, прошу вас. Всего вам наилучшего.
Колвелл не упомянул, что, переводя на себя ее облигации, он отдал 96 тысяч долларов за облигации, которые можно было приобрести всего за 93 тысячи. Колвелл был истинным джентльменом и настоящим другом Гарри Ханта.
Спустя неделю пятипроцентные облигации Manhattan Electric Light опять стоили 96 тысяч долларов. И бедная вдова не преминула заглянуть в Wilson & Graves. Теперь она появилась в обеденное время. Судя по всему, она потратила начало дня на подготовку к визиту в контору. Приветствие их было обычным. Миссис Хант была немного застенчива, Колвелл – любезен и мягок.
– Мистер Колвелл, а есть ли еще у вас те облигации?
– Да, но по какой причине вы интересуетесь ими, миссис Хант?
– Дело в том, что я… я… хотела бы вернуть их.
– Чудесно. Я сейчас выясню, сколько есть в продаже.