Чуньюй Баоцэ повернул голову к окну, устремив взгляд вдаль, на облака, плывущие над горными вершинами.
— Всё не так просто. Гор на пути не станет меньше, то же и с реками, которые предстоит преодолеть. Тогда я спешил исполнить поручение Ли Иня, отыскать его престарелого отца, но боялся отправиться в путь, боялся угодить в гигантскую сеть. Подобно пуганой вороне, я боялся даже куста, и в то же время понимал, что мои страхи вполне обоснованны. На улицах посёлка я частенько видел патрули, повязанных людей на грузовиках, были среди них и силой возвращённые беглецы. Мне хотелось вернуться в Саньдаоган, мысли об этой деревне жгли моё сердце огнём, временами я и впрямь ощущал себя родным сыном той слепой женщины, которого действительно в детстве унёс коршун. Среди ночи я, бывало, думал о том, что уже никогда в этой жизни не смогу вернуться в ту хижину с соломенной крышей, если только солнце не начнёт вставать на западе. В голове всплывал образ матушки, стоящей в дверях и прислонившейся к дверному косяку, и я испытывал огромное чувство вины.
— Вы помните каждого, кто когда-либо в жизни вам помогал. Ли Иня, и даже ту случайную знакомую, которую встретили в пути, — Сяо Гоули…
Благодаря утешительным речам Куколки взгляд у Чуньюй Баоцэ наконец стал смягчаться:
— Я потом попытался её найти, но спустя большое количество времени. Было уже слишком поздно, но это не от меня зависело. Мир меняется очень медленно, но иногда — пугающе быстро. Я тогда не осмеливался покидать горы, я не мог даже появиться в Пеянчэне. Позже до меня дошли кое-какие слухи, но я боялся, что это всё ложь. В том посёлке было место, где, по слухам, обитает нечисть, там старик, патрулировавший горы, потерял свою женщину, путник потерял барана, а я едва не расстался с жизнью! Покинув горы, я постарался обойти это место стороной и отправился на поиски Сяо Гоули, выбирая дорогу по памяти. Мне хотелось спросить у неё совета, хотелось, чтобы она сказала, возвращаться ли мне в Саньдаоган или не стоит, — при этих словах он стиснул зубы и словно принял какое-то решение. — Я поселился у того старика, но временами не выдерживал заточения в горах и хотел уйти, не в силах больше соблюдать осторожность. Однажды я проделал долгий путь и, ориентируясь по карте, отыскал тот уездный центр, с которого всё началось, где со мной впервые случилась беда. Всё это время у меня не шли из головы вещи, которые я спрятал в переулке, спасаясь от погони. С тех пор прошло уже столько лет, но я сумел безошибочно отыскать тот тупик. Когда я вновь увидел гору щебня, у меня заныло сердце. Это была самая большая потеря в моей жизни, и я никогда не перестану оплакивать её. Вместе с теми вещами я потерял лучшие моменты своей жизни.
Куколке редко доводилось слышать голос, полный столь глубокого отчаяния: осипший, прерывающийся, так что порой речь становилась беззвучной. Ей хотелось утереть ему слёзы, но она не осмеливалась потревожить мир его воспоминаний. Одним глотком прикончив горький напиток, он вперил взгляд в опустевшее дно кофейной чашки.
— Я объявил старику, что через несколько дней уйду, и вновь стал собирать рюкзак, как это делал уже много раз. Старик легко разглядел, что творится у меня на душе и, ни слова не говоря, сунул мне несколько печёных лепёшек. Я сказал ему, что по возвращении принесу ему ещё более крепкого вина, на что он лишь угукнул, но ничего не сказал. Первым делом я пустился на поиски Сяо Гоули, сгорая от нетерпения. Мне нужно было не просто встретиться с ней, но и о многом её расспросить, чтобы продумать рискованное дело, которое больше всего волновало меня, — возвращение в Саньдаоган. Если матушка ещё жива, я, пролив слёзы радости, буду целую ночь рассказывать ей о своих приключениях. В конце концов я по памяти отыскал ту коммуну и тракторную стоянку. На этот раз двор показался мне несколько меньше, да и здания оказались небольшими. Я расспросил нескольких тамошних работников, один из них понял, кого я ищу, и сообщил, что Сяо Гоули вышла замуж и теперь торгует сладостями в лавке в уездном центре. Лавок там было раз-два и обчёлся, так что я без труда нашёл её: она стояла за прилавком с вазами, наполненными разными лакомствами, располневшая и с заплетёнными в косу волосами. Она не узнала меня, зато я узнал её с первого взгляда, словно мы виделись только вчера. Глаза у неё особенные: круглые и блестящие, в уголке левого глаза небольшой шрам. Я позвал её по имени — «Сяо Гоули», но она так и не вспомнила меня. Мне пришлось напомнить ей, как мы встретились, и только тогда она начала что-то припоминать. В пути я много раз представлял себе сцену нашей предстоящей встречи и даже смутно воображал, что она уйдёт вместе со мной. Сначала мы скитались бы вместе по горам и долам, затем вернулись бы в Саньдаоган. Хижина матушки, конечно, была для меня единственным возможным пристанищем. Однако мне пришлось очнуться от грёз и продолжать свой путь в одиночку, но прежде чем уйти, я купил у Сяо Гоули большой мешок сладостей.
На этом моменте Куколка расчувствовалась, в груди у неё теснились печальные вздохи. Чуньюй Баоцэ продолжал рассказ:
— Я набрался решимости вернуться в Саньдаоган, презрев все опасности, которые ждали меня на обратном пути. Как ни странно, по мере того как я приближался к своей деревне, на душе становилось спокойнее, и мне казалось, что все, как и Сяо Гоули, уже давно обо всём позабыли, один я затаил в душе тревогу. Шёл я, шёл, перешёл горы и оказался на равнине; подошвы ступнёй жгло огнём. Я бросился к родной хижине и обнаружил на двери ржавый замок. Староста был жив, но постарел. Раскрыв свой щербатый рот, он смотрел на нагрянувшего как снег на голову Лю Сяосяна… Я узнал, что матушка скончалась через год после моего ухода, не вынеся новой потери сына. Староста велел своим людям отпереть дверь, и моему взору предстали кухонная посуда и утварь, постель на кане, вот только не было больше матушки. Уткнувшись в одеяло на кане, я беззвучно зарыдал, взывая к ней и говоря, что не мог вернуться раньше. Староста рассказал, что в деревню иногда наведывались сверху с обысками и говорили, что, как только найдут меня, немедленно арестуют.
— Что ж ты такого натворил? — спросил он меня.
Я рассказал ему всё по порядку. Старик выругался:
— Эти люди хуже коршунов, но я полагаю, на сей раз им не унести тебя в клюве.
И он оказался прав. Я снова поселился в деревне, а купленные у Сяо Гоули сладости роздал односельчанам. Они уплетали сладкое угощение с огромным аппетитом.
Через крохотное оконце хижины Баоцэ созерцал серебристую реку, протекавшую наискосок, и понимал, что настало время отправиться в то место, о котором он постоянно думал. Когда рассвело, он сообщил старосте, что снова уходит.
— Опять на заработки? — спросил старик, удивлённо выпучив глаза.
— Нет, на этот раз надо повидаться с одним старшим родственником.
— Ну что ж, поскорее возвращайся.
Юноша кивнул. Чтобы не тратить времени, он решил сесть на автобус и быстро отыскал автобусную остановку. Он давно уже наметил на карте маршрут: чтобы добраться из пункта А в пункт Б, ему предстоит миновать крупные посёлки, небольшие городки, и в конце концов он прибудет в Город на Зелёном острове — Циндао. Он воображал себе это место похожим на Ли Иня, и это грело душу. Но стоило ему подумать о терпевшем лишения и тяготы престарелом отце директора, как на душе становилось мрачно и холодно. Всё, что ему передал Ли Инь, он потерял в пути, и теперь не был уверен, что старик его признает. Ли Инь рассказывал отцу о своём ученике, о том, что однажды возьмёт его с собой в Циндао. Однако в итоге юноша направлялся туда один и, вполне вероятно, в этом море людей не найдёт того, кто ему нужен. Он ехал со множеством пересадок; волосы прилипли к его вспотевшему лбу. Наконец он увидел море: солёный ветер донёс до него запах рыбы, он произнёс про себя чьё-то имя, и из глаз хлынули слёзы.
Тот переулок и тот НИИ давно уже отпечатались на сердце огненным клеймом; Баоцэ с превеликим трудом наконец отыскал их. Старик Ли Ицзинь, седой как лунь, вышел из тюрьмы ровно год назад. Глаза его светились добротой и любовью. Он положил руку на плечо Баоцэ, словно перед ним был возвратившийся сын. Жена его, как выяснилось, скончалась в тот же год, когда его упекли в тюрьму, и теперь он был один как перст. Баоцэ не хотелось ворошить прошлое, но он не мог не рассказать старику, как однажды услышал игру Ли Иня на скрипке — ему тогда показалось, будто в воздухе звенят голоса жаворонков. Надолго замолчав, старик заключил юношу в крепкие объятия. Баоцэ остался жить у него. Днём дядюшка уходил в НИИ и возвращался лишь поздно вечером. Весь день в доме стояла тишина, Баоцэ читал, с наслаждением вдыхая аромат пожелтевших книжных страниц, и воображение его наполняли картины былых времён. Над скрипкой, к которой уже давно никто не прикасался, висела фотография семьи из трёх человек: красивая мать, невинный малыш Ли Инь и привлекательный, статный дядюшка. Юноша долго и пристально смотрел на фотографию, обмениваясь взглядами с запечатлённой на ней семьёй. Ли Инь с фотографии словно много лет ожидал этой возможности и всем своим видом говорил: давай снова познакомимся. Когда же было сделано это фото? Здесь Ли Иню не больше семи-восьми лет, на нём детская матроска, а глаза большие-пребольшие.
В два часа ночи Баоцэ застал дядюшку Ицзиня сидящим по центру дивана, его серебристая шевелюра словно мерцала в темноте. Юноша сел вплотную к нему.
— Дитя моё, расскажи, как ты сюда добирался.
Баоцэ кивнул, но не знал, с чего начать. Перед его мысленным взором вновь сверкнул тот страшный рассвет:
— С того дня я больше ничего не боюсь.
Всю дорогу он мчался, как затравленный зверь, стёрший в кровь лапы, бежал до самого Саньдаогана, а затем и до Циндао.
— Теперь ты дома, — просипел старый дядюшка, — и тебе больше никуда не надо бежать.
— Мне нужно вернуться в Саньдаоган, я им обещал.
Старик больше ничего не говорил. Через три дня дядюшка сказал Баоцэ, что нашёл для него работу на фабрике, размещавшейся на нижнем этаже НИИ: сначала он будет работать по контракту, но есть надежда, что потом его наймут официально. Радость Баоцэ превзошла все ожидания старика; юноша отвесил ему глубокий поклон. С тех пор у Баоцэ началась новая жизнь, которая, казалось, была продолжением тех счастливых дней на школьной фабрике. Всё было словно вчера: на работу, с работы, чтение книг, лихорадочные записи в записной книжке.