ых фразах, которые он ронял время от времени, сквозь прямоту и простоту проглядывали острота и живость, и они всегда были метки по своей природе! Колодкин громко восхищался, созывал молодых очкариков и показывал им исправления, а те изумлённо таращили глаза: вот это настоящий талант, кто ещё мог так написать, если не председатель совета директоров! Чуньюй Баоцэ испытывал прилив вдохновения, разум его оживал, и частенько среди ночи, мучимый бессонницей, он исписывал несколько листов и тем же самым занимался в пути, когда куда-то ехал. Иногда он даже пересказывал стенографисткам всё, что говорил во сне, и те поражались: это самые причудливые и самые оригинальные фантазии, какие только встречаются в головах у людей.
Оу Толань, немного приблизившись к У Шаюаню, сказала:
— Эти сочинения охватывают широкий спектр вопросов, среди которых и политика, и экономика; но ещё любопытнее — сюжетные описания, напоминающие художественную литературу. Меня больше всего заинтересовала та часть, где действие происходит в деревне и в горах…
Чуньюй Баоцэ понял, что она имеет в виду. Это были кое-какие разрозненные воспоминания, которые он рассказывал попутно в столовой или в трясущемся джипе, а стенографистки за ним записывали. Всё промелькнуло и кануло в вечность — детство, отрочество, юность — вся, вся моя жизнь! «У каждого из нас троих своя история, не похожая на другие, и большинство из нас предпочитают молчать о своём прошлом, но только не я, у меня всё совсем по-другому. Я охотно делюсь воспоминаниями и щедро открываю душу друзьям и в особенности любимым людям!» — эта пламенная речь уже бурлила в его груди и просилась наружу, но стоило ему поднять глаза на Оу Толань — и он сдерживал свои порывы, не проронив ни слова. В один из таких моментов он удостоверился, что с фольклористкой сблизиться даже проще, чем с У Шаюанем, и что с ней ещё легче найти общий язык. Для этого нужны только удобный случай и подходящая обстановка, и они могли бы болтать без остановки. К примеру, они не сговариваясь одновременно завели бы речь каждый о своём детстве… Он снова почувствовал жар в глазах.
Румянец с ушей У Шаюаня к этому моменту полностью пропал, а сам он стал намного спокойнее. Он сказал, обращаясь к Оу Толань и одновременно к Чуньюй Баоцэ:
— Я внимательно прочту. Ого-го, тут так много, что мне надолго хватит. К сожалению, последнее время дел невпроворот… Чёрт подери, последнее время, ах! Но я прочту!
Оу Толань улыбнулась — возможно, невзначай вылетевшему у него ругательству. Чуньюй Баоцэ заметил, что теперь она бросала на него сочувственные взгляды. Он не мог ошибиться: эта женщина влюбилась в тощего деревенского очкарика, тут не могло быть сомнений. Наблюдая за этим «интеллигентишкой» вблизи, Чуньюй Баоцэ вновь был сбит с толку: самое заурядное лицо, впалая грудь, короткие волосы, очки со сломанной дужкой… В этом типе не было ничего сверхпривлекательного, и даже напротив, выглядел он абсолютно заурядно. Единственное, что выделяло его на фоне большинства, — это его пристрастие к чтению, упрямство, ах да, и близость к народу. Этот человек работал на благо деревни не покладая рук и так сплотился с Цзитаньцзяо, что местные решительно и бесповоротно следуют за ним и полагаются на него. В таких условиях он волен делать всё, что ему заблагорассудится, сопротивляться всему и до последнего отстаивать своё мнение. Чуньюй Баоцэ вздохнул.
У Шаюань и Оу Толань переглянулись. Оу Толань сказала:
— А, время-то уже позднее, пора бы поужинать. Приглашаю вас двоих в ресторанчик на восточной окраине.
— Не возражаю, — откликнулся У Шаюань.
Чуньюй Баоцэ замахал руками:
— Это я должен вас угощать. Мне неудобно заставлять вас тратиться.
У Шаюань склонил голову на бок и обратился к Оу Толань:
— Позвольте господину председателю нас угостить, он у нас толстосум.
Но фольклористка настаивала на своём приглашении. Чуньюй Баоцэ после некоторых колебаний выдвинул встречное условие: раз так, то у него будет скромная просьба — в удобное для них время он ждёт их к себе в гости. Не дожидаясь ответа Оу Толань, У Шаньюань отверг предложение:
— Нам будет лучше туда не ездить.
Чуньюй Баоцэ серьёзно пояснил:
— Это приглашение не от корпорации, а от меня лично. Если вы относитесь ко мне как к другу, то не обижайте меня.
У Шаюань озадаченно взглянул на Оу Толань. В конце концов он сам ответил:
— Ну тогда ладно, договорились.
Глава 14Осень в Цзитаньцзяо
Старик с пурпурным сосудом для снадобий в руках вновь объявился в Восточном зале, побродил немного и ушёл. Застёжка столкнулась в коридоре с шедшей ей навстречу Куколкой, и они обменялись беспокойными взглядами. С приближением осенней прохлады всех охватывало беспокойство. Обитатели замка, загибая пальцы, подсчитывали дни с начала осени и лелеяли надежду, что в этот раз она пройдёт спокойно. Жучок и Писунья не издавали ни звука; в их глазах застыл один вопрос: «Ну уж этой осенью ничего страшного не произойдёт?» Ближе всех к ответу был, наверное, старик-лекарь, а после него — Куколка. Некоторые судачили, будто Куколку специально пригласили в замок Айюэбао, чтобы она, следуя указаниям старика-врача, заменила Комиссара, однако, ко всеобщему огорчению, все старания пошли прахом, и натиск этого недуга сдержать не удалось.
Тот вечерний банкет останется в памяти обитателей замка как особенный день. Гостей было всего двое: мужчина и женщина, которым, хотя это были не высокопоставленные лица и не родовитая знать, был оказан небывало почтительный приём. Практически никто не помнил, чтобы за последние годы Восточный зал так активно использовался: камин здесь простаивал без дела по меньшей мере лет пять, не считая единственного раза, когда его разожгли во время банкета по случаю праздника Середины осени. Зола из него была начисто выметена. После отъезда гостей резко похолодало, все лиственные деревья сбросили свой покров, зелёными остались лишь невозмутимые хвойные. Запах, исходивший из пурпурного сосуда с лекарством, ощущался в каждом закоулке замка, в устланном соломой стойле чихала Цветочная Госпожа, а по главному залу разливалась какая-то смесь запахов, вселяющих тревогу. Все обитатели замка с раннего утра уже были на своих местах, и каждый маскировал свою растерянность сдержанным выражением лица. Куколка спустилась на лифте с третьего этажа, хлопая подозрительно длинными ресницами; лицо её сияло свежестью.
— Уже столько дней кувшин с лекарством носят туда-сюда, — прошептала Застёжка, обращаясь к Жучку и Писунье ободряющим тоном.
Тот банкет словно разделил осень глубоким надрезом на до и после: до — нервное напряжение от спешки и хаоса, после — внезапно наступившие спокойствие и тишина. Хозяин всё-таки уже не молод; утомлённый бесконечными хлопотами и хитросплетениями эмоций, он беспробудно проспал три дня кряду. По ночам не происходило ничего необычного.
— Спит крепко, дыхание ровное, как у юноши, — доложил Куколке старый доктор в ответ на её расспросы.
Чуньюй Баоцэ проспал беспробудным сном трое суток, а на четвёртый день в девять утра спустился в прекрасном расположении духа, поприветствовал каждого и пошёл на завтрак. В столовой он так и сыпал остротами в адрес подчинённых Подтяжкина.
После завтрака он надолго собрался в библиотеку и позвал с собой Куколку. Это напомнило ей тот день, когда она впервые встретилась с ним в книжном магазине: они сидели каждый в своём углу, вкушая радость чтения и пожиная богатый урожай любви. Окружавшие их бесчисленные литературные сочинения создавали особую атмосферу, в которой каждое слово и каждое движение глубоко западали в душу; даже пребывая в молчании, эти двое словно вели безмолвный диалог. Казалось, всё было совсем недавно и те дни всё ещё где-то рядом.
— Этим банкетом я, можно сказать, уплатил по счёту. Да, так и есть, такова условность человеческих отношений, я очень много хлопот доставил этим двоим. — Чуньюй Баоцэ отложил книгу.
Куколка подошла к нему и налила чаю:
— А подружку он с собой привёл для пущей солидности?
— Да нет, она просто давно гостит в деревне. Однако он по любому вопросу, похоже, советуется с ней: жизненный опыт у неё большой.
Куколка хотела расспросить о подробностях, к примеру, как давно он с ними знаком, сколько раз бывал в деревне на побережье, но удержалась. Она знала, что корпорация уже какое-то время претворяет в жизнь свой проект по развитию побережья, и удивлялась, что хозяин так мало ей об этом рассказывал. Чуньюй Баоцэ, больше ничего не говоря, встал, прошёлся по залу, побарабанил пальцами по корешкам книг, словно по клавишам пианино, отыскал томик стихов и, перевернув несколько страниц, снова заговорил:
— Ах, человек, без любви ничего-то у него не клеится, а с любовью приходят проблемы. Самая изощрённая насмешка неба над человеком — послать ему любовь, а потом наблюдать, как тот выкручивается, окончательно потеряв голову.
О ком он говорит — то ли о том «интеллигентишке», то ли о себе самом, — Куколка не знала, зато понимала, что печали и мучения, которые терзали его столько времени, и его переменчивое настроение имели отношение к той «альпаке», однако разоблачать его она не стала. Его мечты о золотом побережье возникли с появлением той женщины, но что же для него важнее — она или побережье? Если сейчас спросить его об этом, он наверняка ответит: «Они одинаково важны». Но Куколка ни за что в это не поверила бы. Она также знала, что хозяина корпорации «Лицзинь» ждут долгие хлопоты, связанные с Цзитаньцзяо. Хоть он и не говорил об этом, было ясно, что сложность этого щекотливого вопроса превосходит воображение. Куколка слегка недоумевала: это всего лишь малюсенькая рыбацкая деревушка, и то, что из-за неё так распереживался человек, прошедший огонь, воду и медные трубы, — это большая загадка. Единственное возможное объяснение — любовь. О небо, эта любовь возникла сейчас так не вовремя!
Пока Куколка молчала, Чуньюй Баоцэ поднял голову и стал прислушиваться. Он как будто услышал что-то сквозь гнетущую тишину — ах, это пронзительный скрежет бульдозеров. Он пробормотал себе под нос: