в своей комнате, рядом с тридцатью с лишним тысячами книг, вдыхая волнующий аромат, наполнявший всё вокруг, она думала о том, что это всё достояние, которое она успела накопить к данному моменту с рождения. Это была самая достойная частная коллекция книг во всём городе, расположенная в его самом укромном уголке, меньше всего подходящем для бизнеса. Первый этаж этого небольшого двухэтажного здания занимал устланный коврами торговый зал с книжными полками и кафетерием; на втором этаже одна половина была занята книгами, другая отведена под жилое помещение. Здесь запах книг смешивался с ароматом чая, а книг было столько, что за всю жизнь не перечитать. Здесь можно было встретить самую разнообразную публику. Казалось, в этом маленьком здании безраздельно царила уединённость, но её было недостаточно, так что на второй этаж подниматься никому не разрешалось. Второй этаж находился в единоличном владении королевы.
Она родилась в семье педагогов: отец был преподавателем, мать — квалифицированной сотрудницей детского сада. Сама она в девятнадцать лет по собственному желанию поступила в художественный институт. Пение и танцы были её страстью, но, к сожалению, для таких занятий у неё недоставало природных данных. Однако она была самой красивой девчонкой, когда-либо прогуливавшейся по институтским дорожками, и вскоре поняла, что это уже немало. На одном из факультетов этого института, на отделении живописи, учился мальчик с продолговатым лицом и пышным волосяным покровом на теле, с глубоко посаженными глазами и высокой переносицей. Он был известен своей обширной эрудицией и выдающимся талантом. Он прихрамывал, но это лишь добавляло ему элегантности. Когда он ковылял, подволакивая ногу, это ничуть его не уродовало. Ходили даже слухи, что он не столько хромает, сколько притворяется. Девчонки ходили за ним толпами. Говорили, что он живёт в военном посёлке, в здании, построенном в европейском стиле, и дома у него полно всяких диковинок вроде пианино и ванной. Кроме того, его дом был прямо-таки набит книгами. Этот хромоножка познакомился с ней на дорожке, ведущей к институтской библиотеке. Сначала он долго шёл за ней по пятам, потом, наконец, догнал и прерывистым от напряжения голосом сказал, впившись в неё строгим взглядом:
— Ну, классно!
Ей понадобилось немало времени, чтобы сообразить, что это был комплимент. Своим ясным взором она сразу уловила, что этот волосатик, приволакивавший ногу при ходьбе, говорит абсолютно искренне. Помимо походки, в памяти отложился и его обжигающий взгляд.
Всего полмесяца спустя она оказалась у хромого парня в гостях. Ах, до чего там было просторно! А книг — не перечесть! Отец парня умер, за матерью ухаживала сиделка, сфера её деятельности ограничивалась нижним этажом. Второй этаж и мансарда были полностью в распоряжении сына. Он до того чудно оформил своё пространство, что у девушки от испуга перехватило дыхание. В комнате висели маски, и их хозяин предпочитал общаться с гостьей, напялив на себя маску оборотня с оскаленной пастью и при этом ещё зажав в зубах сигару. Она пришла к выводу, что он обладал такими обширными и глубокими знаниями, которых ей не постичь и за всю жизнь. Он решил набросать несколько её изображений с натуры, и одежды на ней становилось всё меньше, пока наконец девушка не осталась в чём мать родила. Она испытывала громадную неловкость, испуг и в то же время радость, как будто находилась на самом краю утёса, а также стыд и унижение, которые ничем не заглушить. Раздетая догола, она оказалась в состоянии первозданной наготы. Хромой, любуясь открывшимся зрелищем, то отходил со своей палитрой подальше от модели, то приближался к ней с таким видом, словно ему хотелось плакать, но он не мог выдавить ни слезинки, и, наконец, сказал:
— Вот, несомненно, это оно — чудесное творение, которое можно встретить лишь раз в тысячу лет.
— Что ещё за творение?
— Да ты же.
Он помял её упругую грудь, превосходившую размерами среднестатистическую, надавил на, пожалуй, чересчур выдающиеся ягодицы, провёл указательным пальцем вдоль позвоночной ложбинки сверху вниз до самого копчика, словно острым лезвием хотел разрезать её на две половинки. Цвет кожи темнее, чем розовый, но нежнее коричневого, как виднеющийся на меже батат безыскусного матового оттенка. Откинув у неё со лба волосы, он просипел:
— Я не могу сказать, что ты красавица. Но у тебя есть всё, чтобы зваться суперкрасоткой. Красота, приносящая бедствия, удовлетворение от пролитой крови.
Она не поняла ни слова.
— Конечно, это всё маленькие подарки природы, никаких искусственных прикрас. — Он щёлкнул её по темени и обвёл пальцем стеллажи с книгами вдоль всех четырёх стен: — Почитаем вместе, я всегда сплю в обнимку с книгами.
Потом они решили вместе принять ванну. Тогда она во второй раз в жизни ощутила страх смерти. Она впервые видела обнажённого мужчину и от волнения едва не прокусила себе обе губы. Перед тем как погрузиться в ванну, Хромой вдруг стал очень суровым, затем рассвирепел и резко, со всей дури хлестнул по воде. Девушка испугалась, но, приблизившись к нему, увидела слёзы в его глазах. Из её глаз тоже хлынул поток слёз. Она почувствовала, что нижнюю часть тела как будто сковала невидимая сила. Она попятилась, а он наступал, пока наконец не заключил её в страстные объятия. Горько разрыдавшись, он поднялся с ней на руках в мансарду и уложил на широкую кровать, обернул её в лоскутное одеяло и заодно обвязал матерчатым поясом. Сначала она испугалась, но затем рассмеялась:
— Мне же ни капельки не холодно.
Слёзы у него высохли. Вытерев нос, он вернулся с двумя чашками кофе.
— Все мы, художники, подлецы, — сказал он, отхлёбывая кофе и заедая его круглыми мини-пирожными, одно из которых скормил ей. — Ну не чудно ли? Все как один редкостные засранцы.
Это сливочное лакомство показалось ей таким вкусным, что она в один присест уничтожила больше десяти штук, затем вынырнула из одеяла и спросила:
— Значит, вы все хулиганьё?
— Надеюсь, что я хотя бы великий хулиган, — откликнулся он, облизнув пересохшие губы.
— Даже так?
— Давай проверим, может, и так.
Всю оставшуюся часть дня и следующие полночи Хромой уговаривал её известно на что — на кое-что сомнительное. Она же строила из себя дурочку:
— Нет, ни за что, разве так можно?
— Так и надо, только так и должно быть.
Наконец она согласилась попробовать. Пот лился с него ручьями до самой поясницы и даже ниже, всё обильнее и обильнее. Дыхание так участилось, что переходило в одышку. Она спросила, что с ним такое. Он ответил, что это, наверное, самая кропотливая и утомительная работа на свете. Она хотела прекратить, но он сказал, что так не пойдёт:
— Если прекратить на полпути, я же того…
— Кого?
— Коньки отброшу.
Несмотря на его равнодушный тон, она ужасно перепугалась. Они продолжили заниматься делом. Уже пробило полночь, а они всё никак не приходили к финишу. Оба отчаялись. Оставшуюся часть ночи в основном болтали и иногда терпеливо возобновляли попытки. Никогда в жизни ей не забыть тот рассвет: когда ярко-красные лучи проникли через занавески в комнату, она пронзительно вскрикнула.
Мучимые раскаянием и страхом, они потом целую неделю избегали друг друга. Когда она вернулась домой, мать, сияя от счастья, погладила её:
— Деточка стала взрослой.
«Деточка» расплакалась, глаза покраснели от слёз. Она вдруг почувствовала, что не может больше ждать, что ей нужно немедленно увидеться с Хромым. А пока она тоже хромала по комнате, а нос до сих пор ощущал запах его сигар. Наскоро перекусив, она попрощалась с удивлённой матерью, прыгнула в трамвай и на всех парах устремилась к густо засаженному деревьями военному посёлку.
Целую неделю они не покидали мансарды. Семь дней пролетели мгновенно. Они проживали полной жизнью каждый миг, питаясь кое-как и не тратя времени на сон, проводя всё время в объятиях друг друга и не в силах расстаться. Ходить нагишом средь бела дня — это очень странные ощущения, но она в конце концов полностью с ними освоилась. Хромой оказался настоящим талантом: всего лишь несколько взмахов кисти — и он запечатлел её живой, выразительный образ. Чёрно-белые очертания её тела засияли на бумаге первозданной наготой и волнующими запретными местами. На этом изображении она увидела себя даже отчётливее, чем в зеркале, и потоки возбуждения заструились у неё по груди. Забыв обо всём, она заключила волосатика в объятия, приникла губами к его уху и прошептала:
— Знаешь что? Когда я впервые увидела тебя ковыляющим по той дорожке, сразу же безнадёжно влюбилась.
— Что, правда? — смутился он.
— Правда. Я даже сон потеряла.
На самом деле это была лишь наполовину правда: её действительно мучила бессонница, но не из-за любви, а от испуга после его дерзкой попытки её соблазнить.
От их безудержных любовных утех трясся весь дом. Воробышки, гнездившиеся в углу двора, перестали подавать голос, и даже болтливые сороки неподвижно застыли на верхушках деревьев, будто воды в рот набрав. Престарелая мать обратилась к своей сиделке:
— Мне что-то не по себе, вчера я видела во сне пожар.
— Видеть во сне огонь — это к счастью, — возразила сиделка. — Огонь ведь красный. Так что ждите радость.
Хромой запер дверь на второй этаж. Они играли в жмурки, резвились без устали и не стесняясь громко выкрикивали грязные словечки, время от времени чередуя их с изящными церемонными фразами. Влюблённые запрягали друг друга в красный шёлк, и когда один двигался, другому приходилось следовать за его движениями, при этом обязательно прихрамывая. В её глазах он был самым стройным и красивым парнем на свете. А до чего сдержанная и грациозная у него походка! С первого взгляда становилось понятно, что это одарённый мужчина, полный отваги и блестящих способностей, уверенный в себе и своих решениях. Она даже считала, что он посвятил себя искусству только из-за своего выдающегося таланта и оригинальности, на самом же деле весьма вероятно, что ещё больше таланта он проявил бы в роли командира огромной армии.