— Зима уже близко; деревеньке бы перезимовать тихо и мирно, а этот грохот так некстати.
— Что вы говорите?
— Я хочу остановить работы на побережье.
— Совсем отказаться от проекта?
— Нет, но хотя бы эту зиму повременить… — Он велел ей связаться с секретарём: — Пусть скажет Подтяжкину, чтобы оставили пока побережье в покое.
Куколка напомнила ему, что Подтяжкин с заместительницей выехали на юг:
— Сейчас они ещё в самолёте.
Чуньюй Баоцэ вытаращил глаза и пробормотал:
— Шум раздражает именно меня…
Куколка была уверена, что этой зимой он опять поедет в деревню. Там не было отопительных приборов; яростный морской ветер и сырость явно не пойдут на пользу человеку, которому уже под шестьдесят. Но она понимала, что никто не в силах повлиять на его решение, он всегда сам по себе и даже не берёт с собой никого, кто бы мог о нём позаботиться. Ей очень хотелось провести зиму рядом с ним, в той деревушке, жарить для него рыбу и варить ароматную уху. Она вздохнула.
Через три дня вернулся Подтяжкин. Едва переступив порог Восточного зала, он принялся жаловаться:
— В некоторых делах без неё не обойтись, приходится брать её с собой, но она говорит просто неподобающие вещи. Увы, что поделаешь — необразованный человек.
Чуньюй Баоцэ знал, что тот сетует на замдиректора, но, услышав слово «необразованный», с ледяным выражением лица заметил:
— Бывают такие дела, которые сумеет уладить лишь человек грубый и невежественный. Пословица гласит: «и аршин бывает короток, а вершок длинен». Тебе этого не понять.
— Так-то оно так… — прошамкал Подтяжкин. — Вчера, как только я получил ваши указания, сразу же распорядился, чтобы на побережье прекратили строительство дороги.
— Ты знаешь, я приглашал их в замок, устроил в их честь приём, проявил своё почтение. Этой зимой поеду к ним, задержусь там подольше.
Услышав его слова, Подтяжкин со свистом втянул в себя воздух:
— Ай-яй, зимой там смертельная холодина, подумайте хорошенько…
Чуньюй Баоцэ вперил взгляд в Чуньюй Фэньфана и долго не сводил с него глаз: разнесло его уже толще некуда, но глаза лукаво искрятся, а крючковатый нос походит на клюв хищной птицы; его неизменный широкий ремень по-прежнему бросается в глаза, напоминая атрибут бойца тяжёлой весовой категории.
— Очень жаль, но есть такие вещи, которых тебе не понять, — ты совершенно иного склада, — обронил Чуньюй Баоцэ.
Подтяжкин изогнулся в пояснице:
— Да, но я всё сделаю так, как вы скажете. В какой гостинице вы остановитесь? Может, распорядиться, чтобы организовали там отопление?
— Не нужно, попробую закаляться.
Ветер в Цзитаньцзяо и впрямь дул мощный, к тому же сильно похолодало, будто уже и не конец осени. Старый Сом при виде председателя Чуньюя с рюкзаком за спиной, постучавшегося в дверь и затем вошедшего внутрь, страшно обрадовался и, выдыхая пар, забрал у него багаж:
— Гостиница моя недостойна такого постояльца, как вы, но этой зимой вы у нас точно не замёрзнете, — и он указал на большой кан, на стол и стулья. — Как вам?
Кан был застелен свежим постельным бельём, на столе — чистая белая сетчатая скатерть, рядом добавилось два стула.
— Когда настанет зима, я буду топить кан, в комнате точно будет тепло, и вы сможете здесь с комфортом читать или принимать гостей.
Хозяин вернулся с новеньким фарфоровым чайником, наполненным до краёв, и, улыбаясь во весь рот, подошёл поближе:
— Начальник, а я вас сейчас порадую! Вы как услышите, точно обрадуетесь.
— Что у тебя — новые запевки появились?
— Кое-что поважнее. Вы же всё печалились об этой Второй Барышне, которая в запевках упоминается? Так я её нашёл!
Чуньюй Баоцэ остолбенел:
— Если даже она не вымысел, ей сейчас должно быть по меньшей мере несколько сотен лет.
Старый Сом насупился:
— Эге! Всё, что от предков нам досталось, описано живо и красочно, им-то можно верить, не то что нынешним людям. Вот с такими мыслями я начал расспрашивать стариков, и в конце концов у меня стала складываться конкретная картинка. Я же для вас старался.
Чуньюй Баоцэ кивнул:
— Ну, ладно, ладно, я с тобой рассчитаюсь и за это, и за запевки.
Старый Сом продолжал:
— Это я выяснил у одного родственника, что живёт в двадцати ли к востоку отсюда. В молодости он был начальником рыболовецкой бригады, а голосина у него такой, что от испуга смолкает даже зверьё. Ну ладно, я вам вечером всё подробно расскажу и бесплатно спою новую запевку.
Мысли у Чуньюй Баоцэ были заняты другим. Он спросил:
— Как поживает начальник У Шаюань? У него всё нормально?
— Всё по-старому. Вечно весь в делах, в деревне дел невпроворот. Раньше Цзитаньцзяо получала солидный доход с туристов за весну, лето и осень, а теперь настали трудные времена.
— Почему это?
— В соседних деревнях то что-то сносят, то строят, шум, гам со всех сторон, пылища летит — кто сюда теперь приедет?
Чуньюй Баоцэ больше ни о чём не спрашивал.
— Приезжало начальство, проводили в деревне собрание и расспрашивали кое-кого из местных. На самом деле им просто надо было прощупать почву, так как они опасались, что деревенский глава дал им недостоверную информацию.
— И что, их опасения подтвердились?
— Ну что вы. Все деревенские боятся «Лицзинь», да только улизнуть не успели. Разве сможет корпорация переманить их на свою сторону? Другие две деревни в общем-то от нас мало чем отличаются, только их главы предали родину, так что жители ничего не могли поделать. Местные, с которыми они беседовали, так им и заявили: мы, мол, будем жить в своих хижинах, а высотки себе оставьте. Те пришли в ярость…
Чуньюй Баоцэ перебил его:
— Неужто у «Лицзинь» такая ужасная репутация?
Старый Сом уставился на него во все глаза и только тут понял, что сморозил не то, похлопал себя по макушке и поправился:
— А, репутация у «Лицзинь» нехорошая, а у вас, начальник, хорошая, я всем говорю: мы, мол, с начальником лично знакомы, это порядочный человек высочайших моральных качеств.
У Чуньюй Баоцэ не было желания продолжать этот разговор.
Пообедал он в гостинице. После обеда вздремнул, а проснувшись, первым делом отправился к У Шаюаню. Ему казалось, что они ещё о многом не успели поговорить, не всё рассказали друг другу о себе. Он ощущал странную потребность изложить этому человеку всё-всё, что накопилось у него на душе за всю жизнь. У Шаюань вызывал в нём зависть и ненависть и в то же время нравился ему. Чуньюй Баоцэ хотел заставить его страдать и в то же время искренне сопереживал его горестям. «Совсем на старости лет раскис, стал как баба», — говорил он сам себе, вспоминая, как он поступал с другими лет двадцать назад: если кто-то вставал на пути у «Лицзинь», он с ними не церемонился. Ночью, поглаживая его кудри, Комиссар говорила:
— В критический момент человеку приходится так поступать.
Он не мог видеть себя в моменты гнева, но по её рассказам знал, что у него даже все кудряшки выпрямлялись. Итак, он пошёл к У Шаюаню, но не застал его дома. Тогда он пошёл обратно, повернул за угол и по мощённому чёрным камнем переулку направился на север.
Длинный навес на берегу ещё не убрали, но столы и стулья под ним уже были составлены в кучу: шла подготовка к зиме. К сожалению, холодало здесь рано. Видимость была отличная, и, вглядываясь в морскую даль, он без труда различил самый крупный остров. Он стал вспоминать всё, что видел и слышал на острове, когда ездил туда в компании Куколки, и в особенности ту сцену в птичьем питомнике. Для У Шаюаня вся любовь и боль сконцентрировались на этом острове — до чего же такая жизнь тяжкая.
Возле воды мальчишки подбирали разноцветные голыши и, полюбовавшись, кидали в море. Он заметил у ног упитанную пятнистую морскую звезду красно-зелёного цвета и осторожно взял её в руку. Она не шевелилась. «Наверное, дохлая», — подумал он и аккуратно положил её в воду. На берегу было малолюдно, а пройдя чуть подальше, он и вовсе остался один. Слева возвышался утёс. Было время отлива, так что можно было пройти у подножия утёса и добраться до ещё одной рыбацкой деревушки, которая находилась в километре отсюда. Чуньюй Баоцэ брёл, наблюдая, как у него под ногами шмыгают крабы, угрожающе задрав клешни. Из-за утёса показалась фигура в развевающемся шарфе — похоже, женщина. А, Оу Толань.
Они одновременно ускорили шаг. Женщина поприветствовала его первой:
— Это вы, председатель!
Чуньюй Баоцэ прирос к месту, подбородок напрягся:
— Похолодало, надо бы вам потеплее одеваться.
— Да ничего, я привыкла уже. Мне нравится гулять под утёсом во время отлива, когда обнажаются подводные камни. Они такие разноцветные! Очень красиво. — Говоря это, она вынула из сумки несколько разноцветных гладких камушков.
— Какая красота! — воскликнул он. — Красивей яшмы в витринах магазинов.
Он предложил вместе прогуляться под утёсом, но она покачала головой:
— Поздно, уже начался прилив.
Они вместе направились обратно в деревню.
— Вы только приехали? — спросила она.
Да, ответил он, и в этот раз привёз несколько книжек, чтобы провести здесь несколько спокойных деньков.
— Если бы вы приехали на несколько дней раньше, то по ночам слышали бы грохот бульдозеров. Они развернули какую-то адскую стройку.
— Это никуда не годится, — ответил он, потирая руки, — но сейчас такое повсюду.
Она остановилась и повернулась к нему:
— Мне всё время хотелось спросить вас кое о чём — по-моему, это имеет отношение к «Лицзинь» и деревне. Я хочу сказать, что будет безумно жаль, если снесут все эти хижины с их древней историей! Они достойны стать охраняемыми объектами, учитывая время, когда они были построены! Я неплохо знакома с этим приморским районом и знаю, что мало где сохранились в таком хорошем состоянии переулки с мостовой из чёрного камня и старинные хижины. Деревни к востоку отсюда давно уже перестроены, там проложены цементированные дороги, стены облицованы плиткой. Вы написали столько сочинений, вы же отлично всё понимаете, почему вы не препятствуете тому, что делает корпорация?