к она выяснила, раньше принадлежало самой большой семье на острове. Потом семья сбежала, а дом отошёл деревне.
— Значит, бывший хозяин, владелец рыбных промыслов, был тираном, — предположил он.
— Он был богат, но и достаточно добр: по рассказам здешних стариков, каждый год к открытию рыболовного сезона его семья брала на себя подготовку жертвоприношений.
Чуньюй Баоцэ обратил внимание, что у восточной стены собрались люди с красной шёлковой материей на поясе, и понял, что они пришли репетировать; среди них было много стариков. Чуньюй Баоцэ с Оу Толань направились туда. Кто-то поприветствовал Оу Толань — очевидно, они были знакомы. Указывая на Чуньюй Баоцэ, она обратилась к одному из стариков с чёрным пятном на лице:
— Здравствуйте, этот господин тоже приехал специально для того, чтобы послушать запевки.
— Хо-и! — ответил старик.
Она продолжила:
— Если бы вы пели настоящие старые запевки, было бы ещё лучше.
— Хо-и! — опять отозвался старик.
Оказалось, это местная знаменитость — «король запевок», он был запевалой уже более пятидесяти лет. Когда речь зашла о завтрашнем выступлении, старик заговорил, широко раскрывая рот:
— Тут половина — новички, от них проку мало.
Говорил старик очень громко, наверное, был глуховат. Стоявший рядом мужчина лет сорока подошёл к ним и стал нахваливать старика:
— Скажу без преувеличения: этот старый запевала в былые годы был знаменит на много сотен ли вокруг! Нет никого, кто его не уважал бы! Однажды во внешней гавани пришвартовалось большое судно аж из Тяньцзиня — здоровенное, с парусами; они спешили поскорее выйти в море, а тут, как назло, от дождя канаты намокли насквозь, не слушались, никак не удавалось паруса натянуть! В конце концов матросы так занервничали, что позвали нашего запевалу. Он привёл своих молодчиков, они как затянули «парусную запевку», глядь — парус-то и подняли!
Старик понял, о чём рассказывают, заморгал глазами, моргал-моргал и вдруг прокричал остальной компании:
— Хэй-хэй… Хоу… Йо-ху-хай! Хай!
С десяток человек, словно очнувшись, дружно вытянули шеи и подхватили:
— Хай-я-хэй-я-хэй… Ай-ха-хай-хай! Хай-хай-я-ай… Хэй-хэй! Хэй-хэй!
— Йо-а-жан-о… Хао-хао! Хао-и-я-ха… Ха-ха! — Голос старика зазвучал пугающе грубо; он взмахнул обеими руками, словно вцепившись в какой-то груз весом в тысячу цзиней, резко опустил и снова поднял. Его острый, пронзительный взгляд устрашал.
— Хао-вэй-вэй-хай-я-хоу… Хао-ай-хай! Хай-ай-хай! Ха! Ха-ха! Хао-вэй-вэй-хай-я-хоу… Хай-ай-хай! — Все присутствующие, округлив глаза, уставились на руки старика, взлетающие в воздух, и наблюдали, как движутся его грубые пальцы. Каждый его жест сопровождался громогласным рёвом, от которого закладывало уши. Пение длилось какое-то время, как внезапно разразившийся ливень. Старик запрокинул голову и прищурился, расслабил крепко стиснутые зубы и исторг долгий, тягучий звук:
— И-я-и-хай… Ай-ай… И-я-и-я…
Все дружно подхватили его протяжный стон и зашатались, словно их качало на палубе. Все ладони сжались, вцепившись во что-то невидимое, — этим чем-то могли быть лишь сырые канаты, — и, крепко сжимая, упорно тянули. Настал самый напряжённый момент. Раздался шипящий звук, в любую минуту канат мог оборваться, и тогда пиши пропало. В какой-то миг воцарилась критическая тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Она длилась секунд тридцать, а потом раздался хлопок: раздув щёки, старик вытолкнул изо рта воздух и издал ещё более яростный клич. Сразу же вдогонку понеслись учащённые ритмы, которые не ослаблялись больше ни на секунду; канат натягивался всё туже и туже, медленно продвигался, расправлялся, разбрызгивая во все стороны капли воды. Огромный парус пополз вверх по мачте, сопровождаемый скрипом, канат колыхался под порывами ветра, гудя, как натянутая тетива, а вокруг голосили чайки.
— А-а-о-о, ха-цзай! Ха-цзай! Ху-я-и-я! Хао… Хао… Ху-а-ху-а… Чжэ! Чжэ! Ху-а…!
Стряхнув с себя пот, как дождевые капли, все дружно замерли. Куртка на старике когда-то успела расстегнуться, демонстрируя его разгорячённую грудь. Чуньюй Баоцэ не мог закрыть рта от изумления: он смотрел то на старика, то на Оу Толань.
— А, стало быть, парус вот так… и поднимают! — выдохнул он дрожащим голосом.
Оу Толань приблизилась к старику и что-то тихо говорила ему. Тот жестикулировал и кивал. Несколько молодых людей с раскрасневшимися лицами неотрывно смотрели на них. Она восхищённо воскликнула:
— Это было потрясающе, это лучшая «парусная запевка» из всех, что я слышала! Как было бы здорово, если бы и завтра вы её спели!
Какой-то мужчина средних лет скривил губы:
— Не получится. Завтра вы будете слушать «запевку с сетями» и «запевку с вылавливанием рыбы», а под конец — «запевку для главной мачты».
— «Запевку для главной мачты» я слышала, очень звучно и мощно… — ответила она.
Мужчина покачал головой:
— Она очень короткая, её полагается исполнять пять-шесть раз подряд. Да и слова изменили, теперь там так: «Ах, благоденствие! Ай, выйдем в плавание! Поднимай! Хай-я-хан-а! Благоденствие! Ха-я-ха-я…» Вот так!
Пока они беседовали, старик отвязал красную материю, достал трубку и закурил. Подошёл мужчина в очках и, бросив взгляд на Оу Толань и Чуньюй Баоцэ, обратился к артистам, сидевшим на корточках:
— Днём будет последняя репетиция, отработаем построение, а завтра вас будет снимать телевидение.
Старик не удостоил его вниманием. Выколачивая трубку, он сказал:
— Эта красная тряпка жуть какая неудобная, я же говорил, это вам не янгэ[26].
— Без красного шёлка не будет нужной атмосферы, у нас же праздник. И ещё: во время запевок вы должны будете подойти поближе к микрофонам и поднять руки, вот так. — Очкастый продемонстрировал, как нужно поднять руки.
Чтобы не мешать репетиции, Оу Толань и Чуньюй Баоцэ отошли подальше, а затем вышли с площадки. Чуньюй Баоцэ всё ещё пребывал под глубоким впечатлением от увиденного представления с запевкой; из далёкой молодости до его ушей вновь донёсся клич из каменоломни… Он сказал:
— Как было бы здорово, если бы вы записали эту «парусную запевку».
Она кивнула, давая понять, что не упустила эту возможность.
— Похоже, завтра нас ждёт внушительное зрелище, жду не дождусь, — сказал он.
— Это точно, в последние годы такие мероприятия проводятся всё с большим размахом, но, к сожалению, теперь делают слишком сильный упор на шоу. На самом деле настоящие запевки совсем не такие. К примеру, та, которую мы только что слышали: по большей части мелодия прослеживается слабо, а ритмика сильная, и это лишь подчёркивает практическое назначение запевки. Только когда выполняется не очень тяжёлая работа, запевка может быть лиричной, с плавной мелодией… Слышали? В этой запевке каждые два такта составляли структурную единицу, на протяжении всей песни шло чередование, двадцать тактов составляют музыкальную строфу, а вся песня состоит из трёх музыкальных строф. На двадцатом такте происходило смягчение, а затем темп ускорялся… — Она увлечённо объясняла тонкости построения запевки, но тут почувствовала на своём лице обжигающий страстью взгляд и умолкла.
— А, вот оно как! Вы так многому могли бы меня научить… — сказал Чуньюй Баоцэ с искренним восхищением, стараясь при этом держать подобающую дистанцию. — А я, пока слушал запевку, позабыл обо всём на свете; мне казалось, я стою в порту после дождя, сердце так и замирало…
Они, как и условились, поужинали в гостинице за счёт Оу Толань. После ужина Чуньюй Баоцэ предложил ей прогуляться по берегу, и она согласилась. Улицу освещали редкие фонари, но, к счастью, вскоре взошла луна. На прохладном берегу людей было совсем мало, и те в основном приезжие — они бродили небольшими компаниями по двое или по трое. Чуньюй Баоцэ и его спутница говорили мало, просто неспешно брели в тишине. Этим вечером председателя охватило особое чувство: его волновали эта яркая луна и эти люди, бродившие под её лучами. Ему чудился беззвучный диалог, струящийся в такт серебристому лунному свету, спокойный и неспешный. В воздухе разливался аромат, похожий на благоухание роз, и мало-помалу затапливал всё вокруг. Ощущение счастья было настолько густым и удушающим, что он немного расстегнул куртку.
— Я всё лучше начинаю понимать, почему вы не хотите уезжать из деревни, вам нравится море. Маленькие местечки действуют на человека благотворно, а большие, напротив, высасывают энергию. Какой вечер, как здесь тихо и спокойно… — Чуньюй Баоцэ хотел сказать ещё что-то, но подумал, что это неважно.
Оу Толань смотрела на иссиня-чёрную поверхность моря, освещаемую луной:
— Вот здесь настоящие просторы!
Побродив час с лишним, они вернулись в гостиницу. Чуньюй Баоцэ поднялся на второй этаж и в коридоре столкнулся с женщиной в шляпе с перьями. Он посторонился, пропуская её, но она замешкалась и застенчиво взглянула на него:
— Господин, мы, стало быть, соседи!
Оказалось, она живёт на втором этаже в восточном номере, прямо над номером Оу Толань. Проходя мимо неё, он разглядел, что её большие круглые глаза — с отдающей в желтизну конъюнктивой. Ей было за тридцать, и над верхней губой виднелась густая сеть морщинок. Спускаясь по лестнице, женщина оглянулась и загадочно кивнула.
Той ночью он и так спал не очень крепко, да ещё, как только забрезжил рассвет, снаружи донёсся шум. День предстоял незаурядный, на улице с раннего утра звучали репродукторы. Подождав немного в пустой столовой, Чуньюй Баоцэ позавтракал один. Затем он вернулся в номер за кое-какими вещами, немного постоял в нерешительности у двери в глубине коридора на первом этаже и в конце концов постучал. Едва открыв дверь, хозяйка номера сказала:
— Пора выходить. Спалось так себе, так что я встала рано…
Выглядела она отлично, по её лицу незаметно было, что она плохо спала.
— А, ну да, да, — поддакнул он.
Он несколько раз за ночь просыпался и слышал в коридоре чьи-то крадущиеся шаги. Один раз он не выдержал и выглянул за дверь, но ничего не увидел. Тогда он понял, что ему просто послышалось.