— Ах, до чего ароматный кофе.
Чуньюй Баоцэ слегка покраснел. Он встал и снова сел. Поймав себя на том, что нервничает, он несколько раз легонько кашлянул. Когда он снова заговорил, голос его звучал хрипло:
— Да, ветер здесь холоднее, чем на том берегу… Ах да, я говорил о Второй Барышне, так вот, во сне её лицо показалось мне очень знакомым, и только позже до меня дошло, что она мне кое-кого напоминает, а именно — вас: у неё были ваши глаза, лицо. Правда…
— Господин Чуньюй, это уже чересчур…
— Но это правда! Я с такими вещами не шучу, ни в коем случае! Я лишь сказал всё как есть! Так выглядела та женщина в моём сне. Надеюсь, вас это не оскорбило…
Оу Толань улыбнулась:
— Ну что вы. Господин Чуньюй, просто это комплимент, который я едва ли могу принять, но я понимаю, что вы это говорите не из лести.
Именно её улыбка причинила председателю нестерпимую боль, а вовсе не её слова. Однако в душе его проснулось решительное упрямство, благодаря которому он сумел промолчать, а затем мягким и чистым голосом сказал:
— Я очень рад возможности рассказать вам лично этот сон. Я хочу сказать, что вы, как и эта девушка из легенд, так далеки от банальной реальности, и в то же время вы здесь, прямо передо мной! Да, однако для нас вы навсегда останетесь прекрасной легендой…
С улыбкой, застывшей в уголках губ, Оу Толань заметила:
— Вы как будто пытаетесь на что-то намекнуть.
— Но с того самого момента, с того летнего дня, как я увидел вас под навесом у моря, эта легенда решительно и бесповоротно поселилась в моём сердце…
— Под навесом? Это который в Цзитаньцзяо?
Так в разговоре всё-таки всплыло название, которого Чуньюй Баоцэ всячески избегал. Он пожалел о том, что упомянул об этом навесе, но это был эпизод, который так глубоко засел в его душе, что забыть его было невозможно. Он огорчённо опустил голову и соединил руки, словно сожалея о допущенной им непоправимой ошибке.
Однако, на его счастье, гостья не стала развивать тему Цзитаньцзяо. Помолчав немного, она начала рыться в своём рюкзаке. Глядя на её тонкие изящные руки, он подумал: «Я пожимал их, они такие нежные, такие горячие и именно поэтому необычайно сильные; они могут усмирить даже самое непокорное и свирепое существо; они могут даровать спасение, но способны и сокрушать всё на своём пути: всё зависит от их желания, они обращаются к тому, кому желают помочь; они — та таинственная и реальная сила, которая участвует в радикальных переменах, происходящих из века в век; они увековечены в живописных полотнах и в поэтических шедеврах, но их хозяйка, по-видимому, совершенно не в курсе всего этого…» Наконец Оу Толань нашла в рюкзаке то, что искала, — это была колонка размером чуть больше очешника.
— Послушайте «макрельную запевку», я вчера о ней говорила. — Она нажала на какую-то кнопку и стала настраивать телефон.
Всё это время Чуньюй Баоцэ наблюдал за её ловкими, подвижными пальчиками. В какой-то момент он почувствовал пресыщение, в низу живота поднялась волна, она прокатилась вверх по всему телу и вскоре накрыла его с головой. Прикрыв глаза и стиснув зубы, он ждал, когда волна схлынет. Его нижняя челюсть сильно дрожала, он вцепился в подлокотник дивана, так что у него вспотели ладони. Испустив глубокий вздох, он открыл глаза.
«Хай-йо-ай! А-хай-хай… Красные цветы да сладкие сливы, хай-йо, греби, честная компания, йа-а-йа, хай-йо-ай! Сильней греби, ай-хай! Красные туфельки, а-йа! Хай-йо-ай… Греби, честная компания, йа-а-йа, да не отвлекайся, красные цветочки да сладкие сливы, хай-йо, красные туфельки, а-йа! Хай-йо-ай…»
Протяжная мелодия отвлекла председателя и погрузила его в бескрайние, бездонные глубины. Словно боясь утонуть, он задрал подбородок и учащённо задышал.
— Невыносимая запевка — она в сотню раз страшнее, чем та, грубая и резкая. Это голос самого дьявола, это голос самого морского владыки… — Он стонал, крепко зажмурившись и словно умоляя: — От этой запевки аж дыхание перехватило и голова закружилась…
Как только взошла луна, Чуньюй Баоцэ вновь услышал за дверью лёгкие крадущиеся шаги. Он понял, что это лишь плод его сонной фантазии. Немного почитав, он отложил книгу и включил телевизор. Там шла передача из мира животных: чтобы выбить себе право на спаривание, некоторые звери вступают в кровавую конкуренцию и бьются не на жизнь, а на смерть. Он выключил телевизор: меньше всего ему сейчас хотелось смотреть эти старые как мир истории. Он понимал, что алчность и желание роднят даже самых непохожих существ, просто некоторые предпочитают существовать скрытно, не выставляя себя напоказ, либо перемещаться в другие сферы… Как только замолк телевизор, из-за двери вновь донеслись едва различимые шорохи. Он открыл дверь и испуганно вздрогнул: по коридору ходила та женщина в шляпе с перьями.
— А, так это вы, ещё не уехали? — Почувствовав, что голос его звучит грубовато, он добавил потише: — Прошу прощения.
Женщина радостно подошла к нему:
— А, господин, да, не уехала! До чего же красивая луна!
— И то правда, — он повернул голову к окну, посмотрел на небо и уже собрался закрыть дверь.
Женщина приблизилась ещё на шаг, и в нос ему ударил запах духов:
— Как только я вас увидела, ваше лицо показалось мне знакомым, но я постеснялась подойти познакомиться.
— Да ну, это вряд ли. Вы за кого меня приняли? — Он немного занервничал.
Женщина обеими руками схватилась за свою большую грудь, этим движением живо напомнив ему заместительницу Подтяжкина. Она сказала:
— Неужто не помните? Десять лет назад, у меня тогда в первый раз было…
— Правда? Такое прекрасное событие случилось? Очень ловко, но неправда! — С проворством юноши он развернулся, с силой захлопнул дверь и, приложив к груди руки, добавил: — Прошу прощения!
Немного поостыв, он подумал, что кое в чём, пожалуй, женщина не наврала: луна нынче ночью замечательная. Очень жаль, что после всех перипетий, приехав на остров, он всё время избегал ароматных ночей. У него возникла идея сесть в джип и уехать в дальний конец острова, встать где-нибудь рядом с портом и посмотреть на противоположный берег, насладиться прохладным ветром или сесть в каком-нибудь ресторанчике и в одиночестве выпить вина. Как было бы здорово, если бы в такую ночь рядом была Куколка: она никогда не давала ему скучать. Он уныло спустился на первый этаж, вышел из гостиницы, но не пройдя и двадцати метров, обернулся и увидел свет в окне дальнего номера на первом этаже. Он остановился. Сжимая в руке ключи, он развернулся, спокойно постучал в дверь и прямо с порога предложил: не хотите прокатиться к дальнему берегу? О да, а то в номере ужасно душно. Она согласилась без особого энтузиазма, но зато и не отказалась.
Было ветрено. По иссиня-чёрной поверхности моря катились лёгкие волны, а когда приближались к песчаному берегу, толстой и длинной серебряной цепью с шелестом опутывали берег. Припарковавшись вдалеке от маленькой бухты, они обнаружили, что берег здесь намного чище, может даже, это единственное место на всём острове, не загрязнённое отходами с фермы. Вдали на противоположном берегу виднелись огни деревень.
— Господин Чуньюй, вы можете разглядеть, где Цзитаньцзяо?
В глубине души он сокрушённо вздохнул: ничего не поделаешь, этой темы в конечном счёте не избежать. Он вытянул руку и показал.
— Если смотреть вечером, кажется, что дотуда рукой подать, а днём, да ещё если туман, её вообще не видать. — Она слегка приблизилась к нему и рассеянно спросила: — Как думаете, сколько ещё просуществуют те деревеньки на противоположном берегу?
— Цзитаньцзяо? Я думаю, она будет существовать и дальше! — уверенно сказал он и сосредоточенно впился взглядом в противоположный берег, словно ожидая очередной атаки.
— А кто сможет её защитить? Кто обладает такой силой? Вы?
Чуньюй Баоцэ повернулся к ней и указал на неё пальцем:
— Нет, не я, а вы, учёный-фольклорист!
— Речь идёт о судьбе целой рыбацкой деревни, — ответила Оу Толань ледяным тоном. — Вы понимаете, что я имею в виду. Это не предмет для шуток, хоть вам это и кажется забавным. Вы спокойны и расслаблены, вы копите свежие силы. А другие уже больше года терзаются переживаниями и чувствуют себя ужасно.
Чуньюй Баоцэ отступил на шаг:
— Не думаю, что им ещё тяжелее, чем мне! Я вам больше скажу — именно вы и никто другой повлияли на моё решение! Изначально я не собирался слишком углубляться в проект по развитию побережья, потому что это уже задача местных властей, а у «Лицзинь» и без того достаточно широкая сфера деятельности. Я давно уже стал фигурой номинальной; вы и сами видите, что сейчас я целиком посвящаю себя другой сфере: последние годы я, как и вы, увлекаюсь фольклористикой… Это вы открыли мне глаза на ценность маленькой рыбацкой деревушки возрастом семь или восемь веков, поэтому я всеми силами стараюсь препятствовать её разрушению. По мере возможности мы должны сохранить её оригинальный колорит и аутентичность ещё лет на семьсот-восемьсот!
Он говорил торопливо и искренне, и на его лбу выступили капельки пота; он достал платок и отёр лицо. Оу Толань пристально смотрела ему в глаза:
— Вот как? В таком случае зачем вам понадобилось поглощать деревню?
— И правда, зачем? — Чуньюй Баоцэ глядел на ночное море. — Я тоже задавал этот вопрос. «Лицзинь» и городские власти отвечали, что в нынешнюю эпоху старинную деревню можно по-настоящему сохранить, только вливая в неё капитал.
— Что это за эпоха такая?
— Эпоха разрушения и перестройки.
— Но ведь ни для кого не секрет, что ваша корпорация идёт в ногу со временем. Если вы сможете уберечь Цзитаньцзяо, это будет всё равно что хорёк, который уберёг кур! — говорила Оу Толань, повысив голос. А под конец добавила: — Извините, не очень красиво приводить такие сравнения…
— Да мне всё равно… — сказал Чуньюй Баоцэ с видимым усилием; дыхание его ослабло. Ощутив дискомфорт в желудке, он помассировал живот и, запинаясь, проговорил: — Ничего. Я понимаю ваше беспокойство и… Но, говоря по правде, я готов приложить все усилия, чтобы вы могли спокойно работать там, где вам нравится, и готов хоть сейчас гарантировать вам это, прошу вас… Помните то, что я сказал этой ночью!