Обоз шел из Ейского укрепления с грузом провизии и боеприпасов к частям, что стояли у Кавказской линии. Донцы теперь стали первым и на некоторое время главным фронтом противостояния с османами. Участь, может быть, и не завидная, но только не для казаков. Осадить вражину не где-нибудь в европах или на Перекопе, а у стен родного дома – дело чести и вопрос жизни.
Ошалевший от ярости крымский хан Девлет-Гирей[85] в своих тяжбах за власть в Крыму, пребывавшем под влиянием России, всеми силами старался не повторить своих прошлых промахов и угодить османскому хану. Дон и его защитники стали мишенью для отвлекающих выпадов Девлет-Гирея и его турецких союзников, пытавшихся отвлечь русские войска, стоявшие на Перекопе. Лазутчики турецкие, то тут, то там попадавшие в полон к сторожевым разъездам донцов, искали по поручению султана поддержки у кабардинцев и черкесов. Всё шло к тому, что не будет покоя ни на Дону, ни на земле кубанской, потому ожидать нападения можно было в любом месте и в любое время, а уж транспорт из сотен подвод – мишень лакомая.
Много дней шёл обоз без приключений. Дошли до вершины Калалаха[86], где решили стать на вершине полого холма. Держали совет полковники Ларионов и Платов со своими есаулами, да порешили, что место подходящее. Неприятеля издалече будет видно, но разъезды всё же надобно отправить.
Как укатилось солнце за горизонт, дали волю казаки коням да волам – травка молодая для них слаще мёда. Кострища осветили ночную степь, возницы и казаки достали из своих сум нехитрую провизию. Кто с облегчением скинул сапоги, кто раскинулся на кулях с мукой, давая отдых спине, – в лагере царил покой и умиротворение после долгого дневного перехода.
– Друг мой, Ларионов! А скажи мне, вот ты в судьбу веришь? – Матвей Платов сидел на камне, нагретом за весь день солнечными лучами, протянувши ноги к теплу, исходящему от костра.
– Нет… В Господа Бога нашего верую. Он всем заправляет, – раскуривая табачок, отвечал Ларионов.
– Я вот думаю, предначертано нам сверху, – продолжил молодой полковник казачьего войска. – Назови, как хочешь, земляк-станичник. Хоть Господь управит, хоть звёзды разложатся. Но от нас тоже зависит – пойти по пути, указанному свыше, или сдаться в его начале. Тогда получается, мы тоже судьбой своей правим? А?
– Если дорогу выбирать приходится, то что-то зависит, да. А кто выбирает? Думаешь сами?
Философскую беседу полковников прервал есаул Греков, сидевший возле этого же костра и занимавшийся своими делами: ружье почистил, подпругу в паре мест шилом проколол да подтачал, где нужно.
– Скажу вам, полковники, по праву старшего летами: судьба есть, но справиться с ней можно… Уж мне-то ведомо… Вот сидим мы здесь, звёзды считаем, а судьба – она где-то рядом. Если поторопимся, может, к утру и успеем её обмануть.
Полковники отвечать не стали – с дедом спорить бесполезно, у него на всякий случай или поговорка, или пример из жизни. Оставалось ждать, пока старый есаул раскроет свои карты.
– Пошто замолкли-то? – в сполохах пламени догорающего костра с трудом различался хитрый взгляд старика. – Вот сейчас приказывайте дров в костры не подкладывать. Чем темнее, тем лучше. И шуметь малёхо, будто младенец в курене спит.
– Трофим Степаныч, ты чего задумал? – Платов уже одевал сапоги.
– Смотри, Матвей Иваныч… Уже за полночь. Мы целый день шли, и глаза уже закрываются. Так нас кони и волы везли. А птицы сами летают, у них коней нет. Чего ж они не спят? Глянь на луну, увидишь – летают. Не одна и не две. И слышно их, они в тревоге. Это ж кто их всех спугнул? Мы уже почти три часа как стоим…
– Думаешь, у нас гости непрошенные? – Платов знал, что есаул Греков ещё никогда не ошибался.
– Где-то недалече стали. С рассветом двинут.
– Эх, Степаныч, ты ж смотри… Подождали, пока мы от крепости отошли, да на полпути встретить решили… И назад уже не повернуть, и линия укрепления наша далече… Ладно, посмотрим, чья возьмёт. Давай, друг Ларионов, время есть. Окопаться надобно да вагенбург[87] ставить.
– На верху самом окапываемся, – кивнул в сторону вершины холма полковник Ларионов. – Вот и посмотрим, есть судьба или в наших силах всё!
По сотням пошли вестовые с приказом и через час обозные подводы были выстроены в кольцо, завалены на бок, изнутри обложены мешками с мукой и другой провизией. Коней и волов завели внутрь и принялись копать окопы, укрепляя отвалом линию укрепления. Что успели до рассвета, то сделали.
– Матвей Иваныч, татарва идёт! Числом немерянным! – докладывали разъезды, экстренно возвращаясь к выросшему за ночь укреплению.
Дозоры несли одну и ту же весть с разных направлений, а это значило, что обоз окружают. Общим числом выходило, что к вершине холма, где Платов и Ларионов решили держать оборону, шли не менее двадцати тысяч татар Девлет-Гирея с разным вооружением. Единственная радостная весть – что дозоры пушек при них не приметили, да и ружей видали не густо – всё больше луки да алебарды с копьями и саблями.
– Матвей, с ними арабы… там и конница, и пешие. Многим больше нас. – Последним из дозора вернулся хорунжий Павел Кирсанов – Платовский закадычный друг с детских годов.
– Как думаешь, на коне успеешь проскочить? – спросил полковник.
– Ежели буераками да овражками, то можно… Чего не испробовать? Куда скакать-то?
– Вот и дивно, вот и чудно… Багаев! Алексей! – Платов окликнул юного казака из Багаевской, и тот, бросив на место мешок с мукой, довольный возведенным своим редутом, в несколько шагов был уже возле своего полковника.
– Смотрите, казаки, – продолжил Платов. – На вас полагаюсь, на прыть коней ваших да отвагу казацкую. Похоже, обложили нас татары со всех сторон. Как сеча начнётся – так поздно будет. Сейчас нужно с докладом к Бухвостову скакать. Он верстах в тридцати от нас должен идти, при нём кавалерия. – Платов указал рукой направление, которого следовало придерживаться, чтобы найти своих. Подполковник Бухвостов со своим полком ушел из Ейска раньше, знатных ногайцев с их семьями сопровождал. Не по душе ему была эта миссия – ногайцы хоть и союзники, но никогда не брезговали под общий шум примкнуть к татарам и разжиться казацким добром, если удавалось. Не верил Бухвостов ногайцам никогда, и теперь даже завидовал Платову и Ларионову – их миссия полезна и видима, а он что? Но приказ есть приказ…
– Доло́жите, как видели. Противника обозначите числом двадцать тысяч. Ежели подполковник Бухвостов решится, то должен знать, что в лоб не взять, пусть хитрит, или высматривает у них слабину какую. Просите идти на выручку, а мы тут постреляем пока… Идти по отдельности, разными дорогами. Лисой прикидывайтесь, змеёй ползите, а до Бухвостова добраться надобно. – Полковник вид имел озабоченный и сосредоточенный. Речь его звучала кратко, отрывисто, с паузами между фразами, будто он отсеивал те слова, что хотел сказать землякам, но которые к сути поручения отношения не имели.
Поднялось солнце повыше, утренний туман над ложбиной, где Калалах берёт своё начало, стал рассеиваться. Оба всадника, разыскав в табуне, стоявшем в центральной части укрепления, своих коней, с разгона перемахнули через укрепление и, не оглядываясь, прижавшись к шее своих скакунов, исчезли в ближайшем овраге.
«Помоги Господь…» – Трофим Греков прошептал вслед станичникам своё напутствие и осенил крестным знамением сначала себя, а потом след гонцов.
Больше часа казаки всматривались в горизонт, пытаясь различить признаки приближения неприятеля, и Платов уж было подумал, что тревога ложная и не они цель вражеских полков, как тут самый зоркий из станичников воскликнул:
– Вижу неприятеля! Разворачиваются в боевые порядки!
Среди неровностей местности в разных местах и с разных направлений появились облака пыли, вздымаемые татарской конницей. Спустя некоторое время ряды неприятеля, окружавшего укрепленный за ночь холм, уже отчётливо виднелись из вагенбурга. Над одним из вражеских отрядов взметнулся ханский стяг.
– Братья казаки! Суждено нам бой принять! Мы русские люди, мы на своей земле! Сделаем это с честью! Сделаем это так, чтобы деды наши могли нами гордиться! За Отечество! За Царицу-матушку! – прокричал Платов, оглядывая окопы и приготовившихся к бою казаков.
– Пики к бою, ружья – товсь! – скомандовал Ларионов, и приказ пошёл устами сотников по цепи обороняющихся.
Трофим Греков, напевая себе под нос какую-то песню, расположился на мешках так, чтобы ствол его ружья поместился в щель между заваленными на бок телегами. В эту щель он отлично видел авангард наступавших татар – те шли поначалу медленно, а потом, словно повинуясь неведомой силе или неслышной в укреплении команде, ускорили шаг и тут же перешли на бег. Их гортанные крики и гикание слились в единый гул, такой знакомый старикам – рассказывали, что под стенами Азова слышали такое же.
Передовая волна атакующих поредела с первым же залпом донцов – турки падали замертво, кто-то корчился от боли, изрыгая проклятия, но их тела тут же переступили идущие следом, и казалось, что никакого ущерба ханские отряды не претерпели. Пока расстояние между вагенбургом и турками сокращалось, стрелки быстро перезаряжали ружья, а укрепление ощетинилось пиками. Второй залп нанёс атакующим урон больший – дистанция выстрела сократилась, и через тела погибших переступить было уже не просто – пала почти вся первая шеренга.
Позади Трофима Степановича грохнул сильный хлопок – казаки, прикрытые телегами и мешками от вражеского огня, одобрительно загомонели:
– Давай, наваливай бусурманам. – Небольшая полевая мортира положила свой заряд посреди толпы нападавших – в их рядах образовалась прореха.
Греков поймал на мушку расшитый кафтан и выстрелил. Татарин, отдававший приказания пятившимся своим воинам, рухнул как подкошенный, что усилило сумятицу в их рядах – те двинули вспять.