Вронский выглядел гораздо старше своих лет, чем беззастенчиво пользовался.
Мандрыкин подошел к своему столу и скинул шинель, обнажив погоны старшего по званию.
– О, ваше высокородие, приношу свои извинения… – на мгновение смутился Вронский. – Не ожидал при штабе генерал-фельдмаршала встретить настолько юного премьер-майора… Как говаривает наш атаман, век живи – век учись, а дураком помрешь.
Дмитрий Тихонович Вронский, хоть и имел знатную фамилию, в свои двадцать шесть уже страдал от невостребованности. Чугуев ему опостылел за время службы, то ли дело – Европа, баталии, слава, ордена и женщины, которые могли оценить бакенбарды, стриженные и подкрученные по последней воинской моде.
– О вашем визите будет доложено. Ожидайте, секунд-майор. – Мандрыкин подчеркнуто указал нахальному визитеру его место в табели о рангах и на стуле в приемной.
– Ваше сиятельство! Секунд-майор Вронский прибыл для аудиенции! – громко доложил Мандрыкин Суворову, щелкнув каблуками. Тот задумчиво изучал переписку, делая какие-то заметки на полях.
– Проси, – ответил фельдмаршал, не поднимая головы.
Вронский прошел в почти пустой кабинет главнокомандующего. Ни тебе знамен, ни портретов, ни единого роскошного предмета, хоть как-то намекающего на статус хозяина. Из обстановки глаз цеплялся за крепкий, большой стол, обитый сукном, да пару стульев – один для Суворова, один – для посетителя.
Суворов встал, поправил накинутый на плечи мундир и глянул на визитера сверлящим, острым, как шпага, взглядом.
– Чьих будешь?
– Изюмские мы! – без запинки ответил Вронский.
– А прибыл зачем? – Суворов наклонил голову влево, будто учитель уличил нерадивого ученика во лжи и проводит допрос с пристрастием.
– Брата повидать, ваш сиять-ство! – Секунд-майор вытянулся по струнке и «сиятельство» выкрикнул по слогам, будто стоял в строю среди прочих казаков.
Суворов заложил руки за спину и, сгорбившись, будто карлик, обошел вокруг Вронского, потом подпрыгнул резко и выстрелил вопросом:
– Где брат служит?
– В Лифляндском егерском полку, ваш сиять-ство! – Вронский отвечал еще громче, чем прошлый раз.
О таких чудачествах фельдмаршала ходили легенды, но теперь секунд-майор имел возможность удостовериться лично в их правдивости. Мандрыкин же, не получив приказа покинуть кабинет, стоял рядом, наслаждаясь экзекуцией. Такую устраивал Александр Васильевич каждому новичку. Сторонние люди всегда ожидали увидеть перед собой убеленного сединами старца, одетого в генеральский мундир с лентами и орденами, а встречали если не шута, то, по крайней мере, странного человека.
– Чего хотел, Вронский? – Суворов продолжал делать резкие жесты руками, иллюстрируя свои вопросы и выражая недоумение визитом.
– Хотел служить во славу Отечества! Хоть и в отпуске, да неуютно чувствую себя без дела, ваш сиять-ство!
В любом солдате Суворов ценил в первую очередь скорость реакции. Любой, кто употреблял в разговоре с ним «не могу знать», тут же отправлялся в захолустье и не имел шансов на успех при фельдмаршале. Отвечай, что хочешь, прояви смекалку, находчивость, соври, наконец, но ответь немедля. А если ответ твой будет остроумным, так Суворов со всем штабом еще и посмеется вместе с тобой.
Этот тест Вронский прошел благодаря скорости реакции, заслужив благосклонность фельдмаршала.
– Поди осмотрись, Вронский. Глянь свежим глазом что да как, потом доложишь. Сам-то в полку за что отвечал?
– Фураж и провиант, ваш сиять-ство! – гаркнул Вронский.
– Ой, не голоси, Вронский, голова от тебя уже болит. Имя-то есть?
– Так точно! Дмитрий!
– А по-батюшки?
– Дмитрий Тихонович.
– Пока будешь просто Вронский. По-батюшки, это я просто так испросил, на всяк случай… Не заслужил еще. Иди, по своей части глянь, что там, да как в полках… Данило, верительную ему от меня выпиши… – Суворов махнул рукой, мол, дело закончено, все свободны.
Секунд-майор развернулся через левое плечо и отбыл в приемную строевым шагом.
– Ваше сиятельство, в грамоте что указывать? – спросил Мандрыкин.
– Да так и напиши – может ходить, глядеть, испрашивать. Пусть занят будет, нечего мне тут дисциплину портить. Когда солдат без дела – мысли дурные его посещают.
Вронский, посчитав, что обласкан доверием фельдмаршала, рьяно взялся за работу. В каждом баталионе побывал, фуражиров опросил, канцелярии перепотрошил и везде, подавая бумагу, подписанную мелким почерком Суворова, начинал с того, что фельдмаршал уполномочил его делать ревизии.
Спустя некоторое время секунд-майор опять появился в приемной генерал-фельдмаршала.
– Александр Васильевич, ваше повеление исполнено, в войсках безобразия творятся, вот рапорт! – Вронский подал графу Суворову бумагу на нескольких листах, густо исписанную гусиным пером.
– Экий ты задорник, Вронский… – Александр Васильевич взял документ и принялся его перечитывать. Окуляры фельдмаршал не носил и специально депеши подписывал мельчайшими буквами, чтобы подчеркнуть свое острое зрение.
– А что ж ты, секунд-майор, за экономию ратуешь, а бумаги – вон сколько извел? Буквы размером с орех. Иль думал, у Суворова глаз слабоват?
– Никак нет, ваше сиятельство! А вдруг в канцелярии какой секретарь подслеповатый попадется и пропустит мелочь важную? Дело-то подсудное, – быстро ответил Вронский.
– Ну, это не тебе решать… – задумчиво произнес Александр Васильевич. Такого рвения от провинциального секунд-майора он никак не ожидал, и уж тем более неожиданной оказалась сумма нарушений, указанная в рапорте – полмиллиона. Вот так позволил стороннему рьяному служаке себе занятие найти, а нажил себе головную боль.
Удовлетворенный тем вниманием, с каким фельдмаршал вычитывал результаты его стараний, Вронский ожидал вердикта.
– Вижу, старался, вижу… – Граф размышлял, что с этим делать. – Комиссию назначу для дознания. Ты, Вронский, молодца, конечно. Пером владеешь. Так ли храбр в бою, как ратуешь за справедливость и порядок?
– Имею страсть проявить себя на бранном поле, ваш сиять-ство! Годы идут, в крысу тыловую превращаюсь! Будет ваше соизволение – непременно докажу. Под вашим началом героем стать – дело пустяковое!
– Ты, Вронский, потише, потише. Остепенись… Не люблю льстецов. Люто не люблю…
– Так я не словами, делом готов доказать!
– Докажешь еще… иди, милок. Рапорт твой рассмотрим.
Спустя почти месяц на штабном совете генералы Исаев и Буксгевден докладывали о результатах следствия, в которое входили они и Вронский.
Мрачный Суворов сидел, сложив руки перед собой накрест, и слушал своих генералов.
– Александр Васильевич! Кроме того, следственной комиссией в штабе и частях установлена игра в банк, карты, покупки немалые, за оные денег еще не передано, и прочая, на шести листах отписанное. Общим размером растрат по всем параграфам – шестьдесят две тысячи, – закончил доклад Исаев.
– А что ж, Вронский писал же про полмиллиона, так? – спросил фельдмаршал комиссию.
– Точно так, ваше сиятельство! – Слово взял Буксгевден. – Вполне очевидно, что секунд-майор Вронский, проявляя рвение, не глубоко познал суть дела. Имея подозрения отчасти справедливые, не во всем удосужился разобраться до глубины.
– А вот скажи, Федор Федорович, – обратился Суворов к своему генералу. – Сказывают, Вронский провиантского поручика Сверчкова продержал ночь в ретирадном месте[99] и розгами грозил. Знаешь ли про то, Федор?
– Допрашивали этого поручика, точно так, Александр Васильевич. Указал он на Вронского, а показания его при проверке с пристрастием не подтвердились.
– Ну а из того, в чем уверены, кто виновен? – вопрос Суворова прозвучал после паузы.
– Комендант штаба Тищенко, флигель-адъютант Мандрыкин и еще несколько подрядчиков, допустивших небрежности и документами свои расходы не подкрепившие.
Вронский с удовольствием ухмыльнулся. С Данилой Мандрыкиным у него отношения категорически не ладились, переросли в открытое неприятие и постоянный обмен колкостями с первого их свидания. Секунд-майор приложил все усилия, чтобы в списке виновных оказались и он, и Тищенко. Комендант Тищенко, не мудрствуя лукаво, послал «ревизора» к матери, не обременяя себя оправданиями, да еще и при всей честной компании. Такую дерзость и прилюдное унижение самолюбивый Дмитрий Тихонович тоже простить не мог.
– Ну что же, друзья мои. Дело сделано. Указанную сумму приказываю взыскать с виновных и распределить в пользу погашения прямых убытков провиантской части, где таковые имеются. Остаток раздать нуждающимся польским офицерам, а уж последнее – Вронскому за донос, – резюмировал Суворов. – Мандрыкина и Тищенко – в карцер на хлеб и воду. Три недели.
Совет был закончен. Тищенко и Мандрыкин сдали сабли и под конвоем отправились отбывать наказание. Никто из присутствующих перечить фельдмаршалу не смел, лишь генерал Исаев, задержавшись, спросил командующего:
– Почто так суров, Александр Васильич? Ну, я понимаю, взыскать, но карцер-то за что?
– Лучше это сделаю я здесь и сейчас, чем Петербургские дознаватели потом. Те себе в вольностях не откажут.
Секунд-майор Вронский после совета у фельдмаршала вышел победителем. После всех выплат он получил на руки премию 15 166 рублей, что несказанно вдохновило Дмитрия Тихоновича на дальнейшие активные действия. Теперь, как член следственной комиссии, он принимал участие в торгах нынешних и поднимал документацию прошлых.
Вронский раздал долги – по приезде, где по червонцу побирался, где по три. Снял себе очень приличный меблированный дом с прислугой и теперь ни в чем себе не отказывал.
К фельдмаршалу посыпались рапорты о несказанно дерзком поведении Вронского, требовавшего отчета перед ним, как лицом, уполномоченным самим Суворовым. Доклады о кутежах и похождениях секунд-майора прилагались к жалобам его подчиненных.
– Александр Васильевич, ты не серчай, мне есть что сказать, – однажды генерал-аншеф Ферзен разоткровенничался с главнокомандующим.