– Тебя, Иван Евстафьевич, слушать буду стоя, – в своей манере ответил фельдмаршал, прохаживаясь с ним по аллее недалеко от штаба.
– Пока твои адъютанты делятся с крысами в карцере хлебом, этот выскочка Вронский закатывает такие банкеты, что тебе, Александр Васильевич, и не снилось. Хватит уж своих-то стращать, залетного приструни.
– Что, думаешь достаточно претерпели адъютанты?
– Думаю, да, Александр Васильевич. И вот еще что: на мосту Варшавском Вронского нашего задержали по жалобе купца-еврея. Он у него часы золотые взял, а монет занести забыл. Притом ревизором твоим назывался, стращал караул гневом твоим.
– И что же? Отпустили? – с хитрецой спросил Суворов.
– Нет, Александр Васильевич. Сидит в каземате. Куда прикажешь карету и коней пригнать?
– Его, что ль, карета?
Ферзен кивнул утвердительно.
– Ах, шельмец… Приехал же, ни кола ни двора, а тут глянь… Разгулялся. Иван Евстафьевич, совету твоему, пожалуй, последую. Хватит в казематах терзать своих. Наказание за халатность достаточное. А карету с конями – да отдайте купцу этому. Хватит за часы?
– С лихвой хватит.
– Да, а Вронского пора бы в часть отправить. Пригрели змия… Откомандировать его в Чугуев. Немедля.
Из карцера Данило Мандрыкин и ротмист Тищенко сразу попали к Суворову.
– Слово мое будет таким, солдаты… – Суворов в этот раз отставил в сторону всякие шутки и был серьезен, что чувствовалось по металлическим ноткам в его голосе. – Набедокурили – ответили. Сами знаете, в бумагах я не силен и к писанине той ненависть испытываю лютую. Полки направлять – другое дело, но за то я сам отвечу. Ты, Мадрыкин, молод еще и доверчив. Следующий раз, пред тем как бумагу на подпись давать, вычитывай внимательно. Ведомость ту фуражную комиссия тебе в вину поставила. Купцы на тебя указали, руками развели: «А мы чё, мы ж ничё… Принял и слава богу». Вы начёты оплатили, наказание отбыли, теперь служить верой и правдой продолжайте. Никто больше не вправе упрекать. Завтра согласно распорядку оба приступаете к службе на прежних должностях. Всё.
Не сказав ни слова – оправдываться не имело смысла, а благодарностей и трогательных сцен Суворов не приветствовал, – офицеры щелкнули каблуками и убыли исполнять приказ.
Дело закончено, как сказал Суворов, но всё же червь сомнения его точил. Тревоги фельдмаршала нашли свое подтверждение, когда Екатерина Великая отошла в мир иной и на троне воцарился её сын – Павел Петрович.
Через десять дней после коронации неугомонный и оскорбленный Дмитрий Вронский подал государю рапорт, где изложил историю злоупотреблений в частях обласканного прежней государыней Суворова.
Следственная машина закрутилась заново – поклонник всего прусского, император Павел решил приструнить строптивого любимца фортуны, знавшего только славу русского солдата, но не прусака. Итогом саркастичных пререканий фельдмаршала с государем стала его отставка.
– Александр Васильевич! Разрешите обратиться! – В дверях стоял Данила Мандрыкин в парадном мундире полковника, с орденами святых Георгия, Владимира и Анны на груди.
– Говори, Андрыка… – Фельдмаршал пребывал в расстроенных чувствах. Император растоптал не его гордыню – он наплевал на то русское, что всю жизнь культивировал в армии Суворов. И это печалило поболе остального. – А чего это ты не в прусском мундире?
– Никак не могу себе позволить, ваше сиятельство! Жмет в груди! Получил предписание в Оренбуржский полк.
– Ну вот, видишь, а я получил предписание в отставку. Без права ношения мундира… Не гож стал, не люб…
– Намерен писать рапорт об отставке, ваше сиятельство! Разрешите убыть в поместье вместе с вами?
– Ты рехнулся, Андрыка? С десяти лет ты при ружьях, пушках и штабах, при мне с малолетства. Нынче это не радостно – быть рядом с Суворовым. Опасно даже в некотором роде… вон, вас с Тищенко от розг и разжалования с прелюдным позором еле спасли. Не испытывай судьбу, Данило Давыдовыч, не надо…
– Ваше сиятельство, рапорт подан, решение принято. Служить по-прусски не желаю!
– Упертый ты, Андрыка, упертый… – Суворов встал со стула и подошел к окну, где февральская метель заметала дороги и терзала голые ветки деревьев – гнула до хруста, будто сломать хотела. – Глянь-ка, береза не ломается… ветер её гнет-гнет, гнет-гнет, а она уж третий день держится… Вот продержится бурю, и весна настанет, сережки выбросит, да сок опять даст… Тоже упертая. Ну, раз ты такой, Данило, то будь по-твоему. Жизнь помещика – она спокойней полковничей. Да, Андрыка? – Генерал-фельдмаршал хитро улыбнулся и обнял своего адъютанта.
– А чтобы совесть твоя при жизни на даче и вовсе спокойна была, расскажу тебе, что друг твой закадычный, Вронский, на следствии признал, что с прусским майором Тилем якшался. Вон, откуда его рвение в полках суворовских. Решили если не штыком, так хитростью взять старика… Но я баталий не проигрывал. Время покажет, кто был прав…
Данило Давыдович Мандрыкин и его младший брат, Василий Давыдович – герой Отечественной войны 1812 года, после военной службы поселились в хуторе Авдотьино. Назвали деревеньку то ли в честь матери Суворова Авдотьи Феодосьевны Суворовой (Мануковой), то ли в честь своей матушки Евдокии – легенды ходят разные, но и по сей день так называется поселок городского типа, административно входящий в границы Ленинского района города Донецка.
Данило Давыдович прожил в Авдотьино остаток своих дней и ушел из жизни в возрасте 83 лет. Был погребен в храме Александра Невского, строительству которого он посвятил пять лет своей жизни. Храм не сохранился, он был разрушен после революции, но в память о Мандрыкиных остался населенный пункт, названный именем то ли их мамы, то ли матушки Александра Васильевича Суворова…
Виктор фон Графф
Сын итальянца и немки Виктор Егорович фон Графф родился в 1819 году в городе Овруч Волынской губернии. Судьба родоначальника лесоразведения в Донецкой степи была предопределена профессией отца – тот служил лесничим.
В 1842 году Виктор фон Графф успешно сдает выпускные экзамены в Санкт-Петербургском лесном и межевом институте с присвоением звания подпоручика Корпуса лесничих и через два года по приказу Министерств государственных имуществ приступает к созданию в Александровском уезде Екатеринославской губернии образцового лесничества.
Следующие двадцать три года своей жизни Виктор Егорович, несмотря на лишения, бюрократические препоны и постоянные проблемы со здоровьем, трудился над лесоразведением в засушливых степях возле деревни Новотроицкое. Его любимым детищем стала школа лесников при Образцовом Великоанадольском лесничестве, где обучались крестьянские дети из разных губерний Российской империи.
…Мело нещадно. Начало 1844 года выдалось необычно снежным и ветреным. Вьюга накрыла ровным слоем снега дороги, тропки, сровняла все неровности и бугры, превратив окрестности в пустыню, с той лишь разницей, что вместо песка пурга гнала вдоль земли снежные заряды. Местами из этой белой степи выглядывали верхушки плетеных заборов, за которыми виднелись, будто почти вкопанные в землю, маленькие окошки сельских домишек. Сильный ветер, нарываясь на ветки деревьев, гнул и раскачивал их, издавая завывающий, с присвистом, звук, похожий на волчий вой.
Тяжёлые снежные тучи преградили путь солнечному свету, сделав и без того короткий зимний день угрюмым и невозможно тоскливым. Во всей деревне не нашлось ни одного селянина, который бы сейчас наслаждался на улице этим буйством природы – скотину попрятали по хлевам, оставив им воду и сено, а сами коротали время в хатах.
– Хозяева! Хозяева! Откройте! – Собака лаяла из своего укрытия во дворе, но носа на улицу не показывала.
– Кого там нелегкая принесла?! – Крестьянин в полушубке с трудом при помощи плеча открыл дверь, засыпанную снегом.
Три силуэта в тулупах и с котомками на палках переминались с ноги на ногу возле калитки, спасаясь от холода:
– Это Новотроицкое?
– Новотроицкое, да. А чего надо? – Посторонние в селе появлялись крайне редко, места эти считались богом забытыми. До уездного Бахмута было сто с лишком верст, а до Мариуполя – больше семидесяти.
– Где искать подпоручика Граффа? – перекрикивал ветер один из путников.
– Там! – Крестьянин махнул рукой вправо. – В гору идите! В гору! Дом с тополями ищите! – Селянин посчитал свою миссию выполненной и захлопнул дверь.
– Ну пошли, недолго осталось… – Три фигуры, преодолевая встречный ветер, согнувшись ему навстречу, побрели вверх вдоль заборов, оставляя за собой глубокие следы.
За переломом дороги сквозь снежную пелену уже просматривались стволы пирамидальных тополей. По этому ориентиру путешественники и нашли нужный дом – крытую камышом мазанку с пристроенным к ней хлевом. Сквозь замерзшее оконце невозможно было рассмотреть, что происходит внутри, но пламя свечи давало отсвет и надежду, что хозяин дома, что дверь откроется и, наконец-то, они окажутся в тепле.
Сняв варежку, один из путников постучал в окно. Стало видно, как свеча начала двигаться, показалась в створе окна и затем исчезла за углом. Дверь со скрипом отворилась и порывом ветра свечу тут же задуло.
– Мы ищем подпоручика фон Граффа… – сказал один из троих.
– Вы нашли его, – ответил голос из темных сеней. – Проходите…
Виктор Егорович фон Графф, подпоручик корпуса лесничих, еще в декабре прошлого года был уведомлен, что Екатеринославской палатой государственного имущества к нему для обучения лесоразведению отправлены 11 юношей. К концу января не явились только трое, остальных он уже расселил по Новотроицку у государственных крестьян.
Молодые люди шапками сбили со своих тулупов и котомок снег, и последовали приглашению пройти внутрь. Хозяин – невысокого роста усач с офицерской выправкой и кучерявыми волосами показался им человеком суровым и строгим, но лишь до тех пор, пока не улыбнулся.