Табун шел, уже ведомый своим конюхом – лошади его приметили и поняли, что не одни. Фагобал промчался вдоль кромки обрыва, срывая вниз крупные кочки травы и мелкую крошку природного камня, в изобилии выходящего на поверхность в этих местах. С громким лаем появились из-за холма три кавказца, которых выпустил Архип, разобравшись, что Мишки нет в конюшне не случайно. Овчарки взяли табун в клещи, подгоняя отставших жеребят и кобылиц. Теперь стадо было в безопасности.
– Эх, окаянные! – Архип с яростным лицом и кнутом в руках встречал табун, несшийся домой.
– Дядька Архип, не серчай! – Мишка спешился, обнял коня за шею. – Как рванул, а?! Ты видел?
– Да что б я отсюда видел? Чуть еще – и сам бы следом на своих двоих поскакал! – сказал Архип, сворачивая кнут. – Ты, Михась, как на нём удержался?
– Да как, вцепился, как вша в гриву, да и телипался по ветру. Ну, силища, скажу я тебе, дядь Архип – куда тому автомобилю!
Архип потрепал юнца по русой шевелюре и усмехнулся:
– Ты в своей жизни сколько их видел?
– Да уж видал, шо там говорить… Не приглянулся он мне. Мы ж с Иванычем, когда в Ростове были, так я нюхал. Скажу тебе, Архип, – это, как паровоз, токма вонючий. И этот, что там сидит, ряженый – чистый демон. Краги у него по локоть, шлем и очки. Только усищи и видны. Генерала какого-то привез. Полгорода собралось на это чудище глянуть. Как поехал, скажу тебе – только для форсу барского пригоден казак, что рядом был, так тот даже на галоп переходить не стал – рысью его и уделал.
Не так давно Мишка действительно был с хозяином в поездке. Иваныч – так они все звали своего помещика – взял его с собой для осмотра Всероссийской выставки и Новочеркасских конюшен. Уж и не думал юнец, что так ему подфартит – по такому случаю Владимир Иванович Иловайский – хозяин поместья в Зуевке, где Мишка следил за табуном, выделил денег, и парню справили новый картуз, сюртук и сапоги, а уж Ростов оставил у него в голове неизгладимые впечатления. По возвращении Архип много раз ставил его на место, считая, что парень, взахлеб рассказывающий о большом городе и ширине Дона, завирается. Но на самом деле для молодого человека, впервые вырвавшегося за пределы своей деревни, что располагалась почти на западной окраине Области Войска Донского, это приключение было сродни потрясению.
Одно то, что Владимир Иванович купил ему билет на поезд и они ехали в вагоне вместе, вызывало у Архипа смех. «Ну и пусть», – подумал тогда Мишка и больше старому конюху ничего не рассказывал, а поведать было что.
Иловайский, как и многие его знатные родственники, жившие на Донской стороне, болел лошадями. Всякий казак коня берег и любил – от него, от его прыти и выносливости жизнь зависела. Скольких раненых станичников вывезли их кони с поля боя – не перечесть. Стали со временем обращать внимание на лучших, стали разводить и продавать. Никто не мог предвидеть, что вскоре Первая мировая война заставит казаков уйти на фронт вместе со своими конями, что полягут многие на полях сражений – всё это было впереди.
Владимир Иванович сразу приметил казачка Мишку. Из местных он коней больше всего понимал. Крутился сызмальства на конюшне – где подкову подаст, где сена принесет или воды – так и прибился к конюхам. А потом упросил хозяина приставить его к конюшне, чтобы повадки лошадиные поближе узнать да приучить их к себе.
– Ваше высокоблагородие. – Мишка любил обращаться к хозяину по казацкому ранжиру, хотя сам к служивым отношения не имел. – А почему наши от донцов[113] так отличаются?
На обратном пути из Ростова юноша никак не отставал от есаула[114] Владимира Ивановича Иловайского со своими вопросами, но тот был доволен – именно для этого он взял с собой смекалистого конюха – чтобы осмотрелся, поучился, поспрашивал. Так Мишка проникся своей миссией настолько, что Иловайскому порой приходилось оттягивать его от заводчиков, выставлявших свою породу.
– Это, Миша, за несколько поколений так сложилось. От дядьки моего все пошло. От Василия Дмитрича. Ох, и бравый казак был! Я-то его не видал, на свет божий появился, когда он преставился уже, но каково – в двадцать семь лет генерал-майора получить от государя, а? – Мишка слушал, буквально открыв рот. До сих пор никогда он со своим хозяином так много и долго не разговаривал. – Ты знаешь, кто в Москву первый вошел в восемьсот двенадцатом? Василий Иловайский, да… – Владимир Иванович испытывал неподдельную гордость, когда рассказывал о своих бравых предках, хотя, ему и самому было чем похвалиться – например, ранением в боях на русско-японской войне.
– Так Василий Дмитриевич же их, этих лягушатников, по Европе гнал, по Парижу конным строем прошли, да… – Владимир Иванович подкрутил правый ус, улыбнувшись, будто лично видел шествие Донских казаков по Елисейским Полям, но потом вернулся к первой своей мысли: – Потом уж на Кавказ он попал, в чине генерал-лейтенанта, а потом и отставка. Но ведь смотрел же, приглядывался, пока в походах был, и не побрякушки ценил – лучшим трофеем коня породистого считал. Персидских коней кто первым на Дон привез? Василий Иловайский! Пять жеребцов, да по дюжине кобылиц и жеребят пригнал. Говорят, если с продавцами не сторговывались, так казаки угоняли, да чего уж там, персы эти – хитрый народ, да мы тоже не лыком шиты!
– Персидские? А как они зимовали? Снега-то не видали небось… – Владимиру Ивановичу очень импонировало и то, что Миша Воронков задавал уже вопросы не только из праздного любопытства, но и с некоторой долей профессионального интереса, пусть даже он в силу своего крестьянского происхождения и не мог сформулировать их умными словами.
– В правильном направлении мыслишь, Миша. Персы всё же тяжко зимовали, но их для чего везли? Взять от них всё лучшее, испытать их. В табунах Василия Дмитрича ведь пять тысяч голов было. Кровь смешивали, присматривались. Помнишь, с золотистым отливом пару жеребцов видели? Ты еще долго гладил одного – так вот там кровь карабахская есть. И в нашем табуне тоже, потому наши не такие кряжистые.
– Ну да, постройней, чем дончаки, и ноги не такие плотные. Ростовские же – они выносливые? – спросил конюх.
– Выносливые – не то слово. А наши – быстрые.
Конечно, Владимир Иванович знал свой табун отлично – каждого жеребца, кобылу, лично присматривал за молодняком и наблюдал за их поведением на выбеге, а Мишке и Архипу оставалось ухаживать за конями так, как того хотел хозяин. У каждого заводчика есть мечта: показать миру своего лучшего коня и сказать: «Вот он, моя работа!» – и есаул Иловайский в этом смысле не был исключением, но подходил к делу с каким-то незаурядным долготерпением.
В их роду не было мужчин, бросавших слова на ветер: обещал в баталии верх взять – нате вам, редут вражеский и штандарт трофейный; сказал – церковь поставлю – сделал; подписался под обязательством Войсковому начальству земли освоить – выросло несколько деревень. Иловайские тем и прославились, что держали слово, и никто никогда не опозорился, потому Владимир Иванович в компании конезаводчиков всегда был на слова аккуратен. Уж как своих чемпионов нахваливали и ростовские, и харьковские, а москвичи – так те английскую породу возвеличивали и каждый раз на колкие вопросы: «А чем ты, Иловайский, нас порадуешь?» – отшучивался – мол, без устали мои лучшие жеребцы работают, еще увидите.
Мишка Воронков был благодарен Владимиру Ивановичу искренне и безмерно. За то, что его, сироту, приставил в доме служить, что коней потом доверил и самое главное – позволял с Фагобалом возиться.
Тот был его любимцем еще жеребенком. Частенько Мишка подкармливал его с руки, что категорически запрещалось, потом, когда конь окреп, казачок к седлу его приучал, но не мог совладать с гонористым жеребцом. Конь никак не хотел терпеть на себе ношу. Может, в силу своего вольного характера, может – из-за предков свободолюбивых, но Фагобал скидывал своего наездника каждый раз, когда тот пытался его оседлать. Мишка злился, потирал синяки от падений, но всякий раз запрещал Архипу приближаться к коню с кнутом, и однажды его тактика взяла верх. Таки принял седока непокорный жеребец, но понес, будто в отместку. Хозяин тогда приметил и широкий шаг коня, и резкий рывок, и то, как крепко держался в седле казачок. Не испугался парень, держался в стременах крепко, узду не отпускал и управлял конем.
– Раз ты его оседлал, тебе за него и отвечать, Мишка! – сказал ему Иловайский после того, как паренек привел жеребца под уздцы в конюшню. И с этого дня Фага и Мишка уже не разлучались. То, что конь лучший в табуне, видели все, но Владимир Иванович всё сомневался. Лучший-то он здесь, в Зуевке, а вот с англичанами как сравнивать?
Однажды проездом побывал в Зуевке наказной атаман Донского казачьего войска, барон фон Таубе. Федор Федорович. Для хозяев этот визит был полной оказией – у генеральского экипажа ось сломалась недалеко от имения есаула Иловайского.
Как положено, высокого гостя встретили со всей широтой души, а утром, после долгого застолья, за чаем, попросил атаман показать коней.
– Хороши, чего там говорить! – восхитился генерал-лейтенант. – А вот этот, так особенно! – Его внимание привлек Фагобал – статный, нетерпеливо гарцующий на месте, он словно просился в круг.
Архип уловил взгляд хозяина, вывел жеребца во двор и стал водить. Прогнав несколько кругов, Архип обратил на себя внимание хозяина:
– Ваше высокоблагородь…
– Чего тебе, Архип?
– Та шо ж мы его по кругу гоняем? Позвольте во всей красе представить, тссскаать… – Архип любил витиевато изъясняться в присутствии господ и нарочито протягивал слова. – Мишку бы сюда да пусть пыли нагонит, а? Ваше высокоблагородь…
– А чего и нет? – Иловайский оглянулся, высматривая глазами казачка. – Мишка! Мишка! Иди-ка покажи своего красавца!
– Своего? – удивился генерал.
– Он его сам вырастил, любимец. С малолетства с ним возится.