Скачки привлекали и разного рода аферистов. Некоторые, не лишенные актерского дарования персонажи, за плату консультировали новичков и простофиль, оперируя якобы абсолютно конфиденциальными, а значит – абсолютно достоверными данными о состоянии того или иного скакуна. Те, что попроще, терлись в толпе, нащупывая в карманах ротозеев кошельки, лишая их радости оставить эту сумму в кассе ипподрома. В пафосной и праздничной обстановке Дерби многие теряли осторожность и здравый рассудок, отдавая их во власть азарта.
– Желаете рубчик правильно поставить? – к Родиону Телепнёву, не поворачивая головы и вполголоса, обратился молодой человек специфической наружности. Студент отделения словесности Московского Императорского университета Телепнёв, несмотря на юность, считал себя знатоком психических типажей и сразу оценил собеседника как пройдоху.
– Желаете мой рубчик себе заполучить? – ответил студент.
– Та не, думал интересное рассказать, ну бывай! – «Благодетель» растворился в толпе в поисках следующей жертвы.
Между тем Родион, как человек наблюдательный, стоял возле кассы так, чтобы слышать, какие ставки в основном делают игроки. Коэффициенты были известны, но студенту было важно то, как это делают, каким тоном, с какой долей уверенности. В основном старожилы заказывали на нумер четыре. Буцефал, как оказалось, был без сомнения знаменитым скакуном, и все обмены мнениями, которые он за сегодня смог услышать, сводились к тому, на сколько далеко фаворит оторвется от преследователей – половина корпуса, корпус или два. Робкие голоса оставляли шанс двойке – жокей Смит был матёрым волком и мог преподнести сюрприз, но тут же аргумент: «А ты ж на кого поставил?» – развеивал все сомнения. Никто даже не упоминал другие номера, кроме четверки.
– Мадам, примите ставку… – Родион решился только после тщательного изучения вопроса и мнения знатоков. Тем более что это была первая в его жизни ставка на скачках.
На трибунах, украшенных гирляндами из хвои и флажками – триколорами, публика развлекалась цветочными боями – букеты летали то вверх, то вниз, а цветочницы со своими корзинками не успевали отсчитывать сдачу – барышни искренне смеялись, их провожатые тоже на некоторое время забыли о степенности и упражнялись в скорости реакции. Зрители ожидали решающий заезд.
Выход всадников сопровождался одобрительным гулом и залихватским свистом. Архип перекрестил Мишку, взял Фагобала под уздцы – конюх выступал в роли ассистента-стартера. Казачок пошлепывал коня по шее, поглядывая на трибуны, где в обществе харьковчан сидел Владимир Иванович. Появление Иловайского на скачках было для них интересно – неужели есаул решил выставить своего скакуна?
– Мой пятый, – указал на Мишку Иловайский.
– Что-то не узнаю жокея, Тернер или Грэхем? – переспросил его сосед – известный в этих кругах владелец коней Ильенко, одевая пенсне.
– Воронков. Михаил Воронков.
– Да? Интересно… – В финальных заездах англичане безусловно лидировали в представительстве на дорожке, их мастерство было неоспоримо.
Жокеи приготовились к старту, крепко сжимая поводья. Барьер упал, и жеребцы рванули вперед, взрывая копытами песок беговой дорожки.
Самые ярые болельщики повскакивали со своих мест, размахивая кто кепками, кто газетой. Соперники пошли в галоп, придерживаясь внутреннего круга. Всадники встали на стременах, иногда оглядываясь, чтобы оценить выгодность своей позиции. Четвертый уверенно гнал вперед, он не оставлял шансов остальным. Белые попоны с номерами, подложенные под седла, были не видны в основной группе скакунов, и зрители могли рассмотреть только ближних, но спустя минуту табун растянулся и стал четко виден порядок номеров – четыре, два, три и пять. На противоположной стороне кольца, на втором круге, положение изменилось – белые спины жокеев теперь шли плотной группой, приближаясь к лидеру. Британец опять оглянулся и стал подгонять своего Буцефала, но тот уже начал выдыхаться – основная группа почти его догнала.
На изгибе, по внешней траектории, второй и третий сделали рывок, сократив отставание больше чем на корпус. Мишка шел в окружении англичан, не дававшим ему пространства для обгона, и тогда он направил скакуна вдоль ограды, обозначавшей край беговой дорожки. Казалось, туда протиснуться невозможно, но Фагобал уверенно и без страха пошел в узкий просвет. Тот самый Смит краем глаза заметил атаку слева и попытался прижать наглеца, но было поздно: перед Мишкой оставалась только финишная прямая и фаворит под номером четыре.
Трибуны от такой перестановки ликовали, Иловайский только сжал кулаки и не отпускал Мишкину спину взглядом. Неужто малец вырвется и в призах приедет?
Фагобал реагировал на каждый удар и наращивал темп. Казачок чувствовал, что успеет, что жеребец его еще в силах поднажать, и кричал ему в ухо: «Давай, Фага, давай!..» Недаром он не давал своему коню сразу выложиться на полную, берёг для рывка, для сюрприза англичанам.
Половина корпуса… Сравнялись… Зрители свистели и кричали, были в восторге от такой схватки в конце заезда. Половина корпуса впереди… Колокол.
Владимир Иванович Иловайский принимал поздравления, ощущая на себе восхищенные взгляды – откуда этот заводчик? Из Зуевки? Где это?
Фантастический финишный спурт привел Фагобала и его наездника к победе, которая произвела фурор. Игроки проверяли свои билеты, разочарованно подсчитывая убытки, лишь только один человек – студент Родион Телепнёв явился в кассу за выигрышем.
– На пятерку ставил… – Молодой человек подал билет кассиру, и та, немного замешкавшись, выдала в присутствии своего начальника положенный бонус – 1319 рублей.
Владимир Иванович Иловайский революционную бурю 1917 года встретил в своем имении в Зуевке. Далекий от политики и совершенно не конфликтный человек, он пытался найти справедливое зерно в происходящем, но последующие события утвердили его в мысли, что новое социальное устройство страны ему не по душе. И угодья его, и конюшня, и хозяйственные постройки отошли вновь созданному в 1927 году совхозу «Горняк».
Скрывать свое отношение к советской власти он не счел нужным, за что и поплатился поражением в правах. Сосланный в Курск, без права проживания в больших городах, он утратил возможность видеться с семьей и постоянно находился под надзором Главного политического управления как социально опасный элемент.
Владимир Иванович Иловайский эмигрировал в Европу, где скончался в 1956 году в чине генерал-майора казачьего войска.
Путиловка
На севере Донецка, в Киевском районе, с начала прошлого века существовало предприятие, известное ныне под названием «Точмаш». Режимный завод десятилетиями выпускал продукцию, но широкий круг людей никогда не знал – какую именно.
История возникновения артиллерийского завода и всего прилегающего к нему района связана с фамилией Путиловых – влиятельных Петроградских промышленников, банкиров и меценатов.
Когда после начала Первой мировой войны стал вопрос о переносе производства боеприпасов в районы, более отдаленные от фронта, выбор комиссии пал на Юзовку. Так началась славная история артиллерийского завода и донецкой Путиловки.
Очередь к маленькому окошку, зарешеченному толстыми прутьями, двигалась быстро. От кассы рабочие отходили молча, рассовывая получку по карманам.
– Фамилия? – Голос из окошка повторял этот вопрос сотый раз за сегодня и принадлежал кассирше, которую никто не видел – окошко было высоко над ее столом.
– Анисимов, Александр Анисимов.
– Расписывайся. – В окошке появилась ведомость. Сашка расписался в положенной строчке химическим карандашом и вернул бумагу. В натёртом тысячами рук окошке выдачи появилась стопка купюр.
– Следующий! – Кассиру было некогда, она работала чётко и быстро.
Штамповщик Анисимов отошёл на несколько шагов и пересчитал получку. Тридцать семь рублей.
Весь путь домой он думал о том, что обещал жене Катерине туфли, что уже нужно платить двадцать девять рублей за комнату, и сколько останется после того, как жена купит продукты в лавке. Цифры никак не сходились, и молодой муж не мог взять в толк, что же теперь делать. Проклятый мастер наложил штраф за то, что он задержался с перекура, и Анисимов от злости испортил первую же заготовку после перерыва. Мастер тут же «осчастливил» его еще одним штрафом. Это было вчера, а сегодня уже вычли.
Катя радостно встретила его у входа, поцеловав так, как это делают молоденькие жены, обожающие своих мужей.
– Вот, получку дали… – Сашка положил на стол бумажный сверток, в котором было кольцо краковской, брусок сала, хлеб и пакетик мармелада. Катюша обожала мармелад, но никогда его не просила купить.
– Спасибо, мой хороший! А я картошечки отварила! – Она поцеловала его еще раз. Каждый раз она делала это искренне и с удовольствием, а после громко хохотала, от чего на ее щеках появлялись ямочки.
Они были женаты уже полгода, и Сашке приходилось привыкать к роли кормильца. Катя работала на заводе «Треугольник» в цеху, где штамповали галоши, но была ученицей и получала гроши́́́. При этом, возвращаясь домой раньше, она успевала и ужин любимому состряпать, и стирку перегладить.
Саня снял сапоги, пиджак, закатил рукава и с удовольствием умылся – от прохладной воды наступило некоторое облегчение. На столе ждал ужин и предстояло сказать жене и о штрафах, и о тридцати семи рублях.
– Катюх… Я тут это…
– Тщщ… Я первая скажу! – Катя вся светилась, будто и не было тяжелого рабочего дня. – Сань! Я беременна.
…Конь рыжей масти отбивал подковами свой медленный такт по брусчатке, проложенной между приземистых домов с небольшими оконцами, сопровождаемый любопытными взглядами местных тёток. Отвлечься от подсолнухов их заставила внешность приезжих – так в этих местах могли быть одеты только главные англичане, которых к тому же давно знали в лицо, да состоятельные заезжие коммерсанты. Англичане жили в другой стороне – на Ларинке, а коммерсанты по трое во второй половине дня не ездят, они торгуют в это время.