– А когда обещали вернуться?
– Завтра к вечеру можно ждать, а там – как получится, ты же видишь, милок, что творится. Ключей у меня нет, так что не помогу, а были бы – не дала, пока Наталья не велела. Так что не обессудь, завтра приходи. На словах что передать?
– Что люблю крепче прежнего! – Поручик расцвел от счастья, и не было сомнения, что семья воссоединится.
– Передам, милок, передам… Иди с богом и береги себя.
Уже и осенний день не казался мрачным, и все мысли о долгой разлуке и войне отошли на второй план, а будущее не представлялось таким беспросветным и серым. Главное – увидеться, обнять, поцеловать, а вместе они справятся с любыми бедами и проблемами, ведь теперь в семье опять будет отец – опора и надежда, теперь есть ради кого жить.
– Вы, Николай Алексеевич, прямо светитесь. – Тимофей искренне радовался за друга. Таким жизнерадостным он его никогда не видел – на войне не до острот и не до радости. Кровь и смерть делают людей черствыми и озлобленными, а если воин терпит поражение вместе со своей армией, то ко всему этому добавляется еще разочарование, апатия и полное безысходности чувство вины.
– Похоже, мытарства мои к концу подходят, ты прав, Тимка. Еще не знаю как и где, но мы теперь заживем.
– Какие планы, не раздумывали над этим? – Белый прекрасно осознавал всю временность их совместного пребывания. Разные всё-таки они люди и пути их должны всё-таки разойтись.
– Думал, конечно. Домой податься? В Юзовку? Даже не знаю, что там от нашего имения осталось, живы ли мои? Помещики всё-таки. Красные вряд ли оставят их в покое, а тут я еще со своим белогвардейским прошлым. Не знаю, Тимофей, не знаю… Придумаем что-нибудь, начнем новую жизнь. В эмиграцию не хочу, однозначно. Подохнуть среди чужих тебе людей проще всего, да и не смог бы я там. Богатств не нажил, спасать нечего, сын и жена – все мое богатство… Здесь скорее всего обоснуемся.
– А я домой поеду. Вот сейчас ваши дела закончим, и буду на перекладных добираться. Может, морем махну… Из Севастополя. Знаете, какая красота, когда к Одессе с моря подходишь? Особенно ночью. Порт светится, лязгает своими железяками, корабли стоят, биндюжники матерятся. Скучаю за всем этим. Дома я как бы пропал просто. Сбежал из училища. Легенду придумаю, я сочинителем был первым на факультете. А дома не пропаду – там каждый двор родной…
Мечтая о добром будущем, рассуждая о планах, они дошли до рынка, где немногочисленные торговцы с надеждой рассматривали редких покупателей.
– А не отпраздновать ли нам такой удачный день? – Тимофей, получив в ответ утвердительную улыбку, полез в карман для пересчета имеющейся наличности.
За прилавком торговки, завидев этот характерный жест, стали наперебой подзывать к себе, нахваливая, кто квашеную капусточку, кто свои яблоки.
– Нам бы наливочки, – заговорщицким тоном улыбнулся Тимофей молодой девушке, торговавшей сушеным абрикосом и яблоками.
– Так то не у меня, то там вон, видишь, в начале ряда? Вальку спроси, у нее есть, – указала в сторону торговка. А там, куда она показала рукой, происходило какое-то не характерное движение.
Из проулка появились кавалеристы в сопровождении красноармейцев. Кони гарцевали, реагируя на женские крики. Кто-то громко свистнул, и толпа зашевелилась.
– Опять облава. – Девушка спешно стала укладывать свой нехитрый товар. – Идите отсюда, бегом! Мужиков отлавливают!
Развернувшись в обратную сторону, друзья стали уходить так, чтобы не бежать, не привлекать к себе внимания, но с противоположной стороны поверх голов заблестели штыки, примкнутые к ружьям. Отступать было некуда.
Рутченко нагнулся, будто поднимает что-то с земли, и вытащил пистолет, который зачем-то перед выходом засунул сзади под ремень. Браунинг он уронил в плетеное лукошко с яблоками, которое стояло рядом. Тут же с истошным криком появилась хозяйка яблок:
– Ах ты, окаянный! Ах ты, бусурманин! Держи его! Ты гляди, чего удумал! – орала бабка, тыкая пальцем в Николая.
Спустя несколько мгновений на месте были несколько солдат и комиссар в кожанке.
– Глядите, глядите, чего он мне кинул! – Торговка продолжала кричать, показывая на пистолет.
– Ваше? – спросил человек в кожаной куртке.
– Никак нет, – ответил Рутченко.
– Военный?
– Да нет, какой же я военный, я горный мастер из Юзовки…
– А в Симферополе что – угольные залежи открыли? – усмехнулся комиссар. – Взять его. И второго тоже.
Но второго уже не было на месте. Воспользовавшись общей суматохой, Тимофей прихватил мешок картошки и стал его грузить на ближайшую телегу, будто делал это каждый день и каждый угол базара ему надоел своей грязью. Он видел, как Рутченко пытался рвануть в сторону, как того огрели прикладом и из рассеченного лба пошла кровь, как связали ему руки за спиной и повели прочь. Нырнув под телегу, Тимофей Белый оказался за спинами красноармейцев и громко крикнул, показав на какого-то убегающего подростка: «Держи его! Вот он!..»
Наталья Петровна поднималась по лестнице, таща волоком по ступеням мешок с овощами – её природная хрупкость не позволяла взвалить его на плечи. Николаша пыхтел от напряжения и нес корзину с зелеными яблоками, которые он так любил.
– Ну, наконец-то! – Бабушка Надя, заслышав шум на лестнице, открыла дверь и вышла на площадку. – Надо же было тебе именно сейчас…
– Что случилось, баб Надь? – Наташа дотащила мешок наверх и теперь единственное, чего ей хотелось – отдышаться и отдохнуть после такой изнурительной поездки.
– Натуля, ты не переживай, ты только не волнуйся…
– Вот когда вы так говорите, баб Надь, я уже волнуюсь. Говорите же.
– Твой Николай объявился. Приходил вчера, а тебя и нет…
Наталья изменилась в лице и спиной прислонилась к стенке, по которой так и сползла.
– Мамочка, мама, что случилось, мама? Не плачь, мамулечка, ну пожалуйста, не плачь! – Николаша обнял мать, которая не могла остановиться в своих рыданиях. Она так надеялась, что он их найдет, а теперь из-за нелепой случайности они разминулись.
– Ну, будет тебе, Наталья! Нарыдалась уже и хватит! Придет он сегодня! Велел передать, что любит пуще прежнего, поняла, дуреха? Иди, стол накрывай, да постель готовь! Хочешь – Николашу к себе на ночь заберу?
– Ой, баб Надь… – продолжала всхлипывать Наталья. – Неуж-то Господь услышал мои молитвы?
– Николаша, иди порядок наводи, да пистолет свой деревянный в порядок приводи, отец вечером придет.
Бабушка Надя помогла ему занести кузовок и перекрестила перед уходом.
Второй день его били нещадно.
– Где ты его нашел? Где? – орал дознаватель, указывая на пистолет.
– Не помню… Где-то на Троицкой… – отвечал Рутченко, сплевывая кровь.
– На какой Троицкой? Комиссар Пономаренко на Потемкинской пропал! На Потемкинской!
Браунинг принадлежал именно этому Пономаренко, но даже если бы хотел, Николай не мог указать место. Он плохо знал город, и вопросы о том, что находится рядом с тем местом, где он якобы подобрал пистолет, просто не находили ответа. И его продолжали бить, заставляя сказать правду.
– Тебя уже давно бы в расход пустили, тварь врангелевская! Ни дома, ни знакомых, ни документов, ничего нет! Значит, ты с ними отходил! – кричал какой-то офицер. – Из Юзовки, говоришь? Как у Врангеля оказался?
– Товарищ комиссар! Тут местный один пришел, говорит, на Потемкинской улице живет. В подвале перебивается временно. Одессит, явно. По говору слышно.
– Что хочет? – дознаватель был зол.
– Говорит, видел, как двое волокли военного в кожанке.
– Сюда его давай!
– Есть!
В кабинет в сопровождении конвоира вошел Тимофей.
– Этого знаешь? – кивнул в сторону окровавленного Рутченко, который сидел на табурете.
– Не-а… Первый раз вижу, – ответил Тимофей.
– Как выглядели те, что комиссара тащили?
– Да здоровые такие, бугаи прямо! Этот что?! Он же по сравнению с теми чахлик… Да и те без усов были, точно без усов… Та не, товарищ комиссар, не… Точно вам говорю.
– Так, сейчас покажешь место, где ты видел. Под конвой его!
– А меня за шо под конвой? Я же сам пришел! Это же несправедливость какая! Товарищ комиссар! Я ж пролетарского роду, я ж с детства в порту, угнетаемый буржуями и мешками с сахаром! Это ж какая классовая несправедливость творится! – Последние слова Тимофея Рутченко слышал из-за двери: того вытолкали из кабинета и повезли на место происшествия.
Главной ошибкой Тимофея Белого было то, что, решив спасти Рутченко, придумав, как отвести от него подозрения, связанные с пистолетом, он не просчитал, что его повезут показать место происшествия. Там, когда он подвел дознавателя к подвалу, где приваленное битым кирпичом лежало тело комиссара, к ним вышел старый дед, живущий по соседству:
– Ох и быстрые вы, соколики, ужо поймали?
– Кого дед?
– Так этого же демона… Ну он же сюда мертвого комиссара затащил…
– И что, так и не появился?
Следователь пристально смотрел в глаза Наталье Петровне, пытаясь уловить тот момент, когда она начнет лгать, но лицо её выражало только лишь безразличие.
– Нет. Так я его и не увидела. И о судьбе его не знаю ровным счетом ничего. И сын отца так и не увидел. Ждала и тем вечером, и каждый день ждала…
С того дня прошло пять лет. И ни одной весточки от мужа Наталья Рутченко не получила. Слёзы закончились, надежда умерла, нужно было как-то налаживать свою жизнь, воспитывать сына, да и просто жить.
– Ответьте на вопрос: когда председатель ЦИК Крыма Ибрагимов брал вас на службу секретарем, он знал, что вы жена белогвардейского офицера?
– Нет, не знал. Я сама не знала, где Николай, чем занимается. Соседка говорила, что он приходил в гражданском.
– Вы были посвящены во вредительские планы Ибрагимова?
– О таких планах ничего не знаю, я перепиской занималась, да с телефоном работала, меня ни в какие планы не посвящали. Есть дисциплина, и по этому вопросу ко мне претензий не было…