– Открывали? – Нестор заложил руки за спину и с любопытством разглядывал товарные вагоны, сцепленные с цистерной.
– Тебя ждали, батько! – отрапортовал боец в фуражке без кокарды с треснутым козырьком.
– Вот и хорошо… Лёва, а пусть лишняя публика растворится… – негромко сказал Нестор Задову.
После того как караул под вагонами перешел на противоположную сторону пути, Задов подошел к двери. С грохотом она откатилась в сторону, и наружу посыпались тюки перевязанных десятками шинелей. В двух других находились ящики с боеприпасами. К четвертому вагону Лева Задов подходил с дрожащими коленями – на кону был его авторитет и признание атамана. Если он ошибся – головы не сносить. Да, для устранения Григорьева были достаточно весомые причины, но кто его знает, решился бы на это Махно, если бы не данные о сокровищах Одесского госбанка…
– Открывай, Лёва! – Нестору было интересно убедиться в правоте своего начальника контрразведки. Про себя он уже проговорил, что если сокровищ там не окажется, то с Лёвой придется прощаться – о холостых патронах в револьвере Григорьева атаман уже и не помнил.
Дверь поддалась со скрипом, поначалу ее ролики заклинило в полозьях вагона. Задов со злостью дернул ее в сторону открытия еще раз, и образовалась щель, сквозь которую можно было проникнуть внутрь. Лёва не стал дожидаться команды и запрыгнул внутрь.
– Это ж надо таким дураком быть, возить скарбы в соседнем вагоне с боеприпасами! – счастливая рыжая физиономия Лёвы Задова лучезарно сияла сквозь узкую щель вагонной двери…
9 августа 1937 года. Мариуполь
Возле двухэтажного здания по проспекту Республики, дом 40[123] в Мариуполе местные предпочитали без надобности не ходить, а уж если совсем никак – переходили на другую сторону дороги, чтобы лишний раз не попадаться на глаза людям в синих фуражках.
Черная новенькая «эмка», только поступившая на баланс Мариупольского городского отдела НКВД, подкатила к зданию со двора – к служебному входу. Долговязый пассажир при выходе из задней двери, пытаясь сохранить равновесие, больно ударился головой о кузов – его руки были сзади закованы в наручники.
– А когда-то с парадного заходил… – заведующий магазином завода имени Ильича Иван Лепетченко действительно бывал здесь не раз. Пару визитов совершил даже в статусе задержанного, но каждый раз его отпускали, поднимая картотеку – завмаг числился нештатным сотрудником ОГПУ.
– Молчать! – рявкнул на него опер.
С этого момента жизнь и карьера агента Феди кардинально изменилась. Ежедневные допросы, допросы с пристрастием, допросы с очень большим пристрастием превратили его существование в ад.
– Пятнадцать лет ты водил органы за нос! Думаешь, это может сойти с рук? – орал на него следователь. И бил, бил, бил…
В один из дней, выплюнув очередной зуб, Лепетченко простонал:
– Я всё, что знал, уже сказал. Мне что, надо придумывать? Скажите что, я подпишу… Хватит лупить, уже живого места не осталось…
– Ты, Лепетченко, хочешь сказать, что карательные органы советской власти выбивают показания? Нет… мы правду из тебя выбиваем. Которую ты уже неделю от нас скрываешь. По какой причине Махно не вернулся из Польши? Ты зачем его предупредил о своем задании?
– Нестор – зверь аккуратный… У него чутье на капканы… Расколол он меня, наверно…
В 1924 году Иван Лепетченко, будучи агентом ОГПУ, был нелегально переправлен в Польшу для того, чтобы выманить Махно на территорию Советского Союза.
Миссия агента Феди провалилась. Предводитель анархистов-коммунистов не клюнул на уловку органов. Сорвались планы руководителей советских спецслужб по освещению в прессе добровольного возвращения бывшего красного командира, «осознавшего» свою ошибку. Даже перспектива получить доступ к своим схронам не подвигла атамана на этот шаг. Слишком крепко он ненавидел своих бывших союзников в борьбе за свободу крестьянства. Так и закончил свою жизнь Махно в нищете, скончавшись от туберкулеза в предместье Парижа 6 июля 1934 года.
– Иль ты сам его предупредил? – капитан выбил табурет из-под заключенного.
– Или узнал, где Нестор спрятал награбленное да перепрятал, а? – Армейский сапог своим каблуком придавил к каменному полу руку Лепетченко, да так сильно, что арестованный зашелся в крике от боли в ломающихся костях пальцев.
– Встать! – капитан поставил на место табурет и ударил ногой подследственного. Тот, держась за живот, на четвереньках дополз до стола и попытался сесть.
– Щас… щас… – шептал арестант. Разъяренный энкаведешник схватил его за волосы и ударил лицом о табурет. Лепетченко завыл от безысходности – в этот раз ему отсюда не выйти. Из разбитого носа текла кровавая юшка и говорить сквозь распухшие губы было почти невозможно.
Следователь, направив в лицо подследственному лампу, достал из тощей папки бумагу и зачитал: «Агент Федя указал место схрона материальных ценностей, добытых бандой Махно преступным путем во время пребывания в Мариуполе в апреле 1919 года».
– Так, Федя?
– Так точно. Все что знал, все указал. Клянусь, это все…
– Но в Мариупольском банке было больше! Гораздо больше! Ты слезы сдал! Остальное где?
– Не было ничего. Здесь только один схрон был… Может, он с собой увез, я почем знаю…
– Хорошо, допустим… – Следователь положил бумагу назад в папку и аккуратно завязал тесемочки. – Ты же с ним все время ошивался, и что? Были бы деньги, разве плотничали бы? Значит, здесь золото! Здесь!
Два хлестких удара по лицу лишили Лепетченко сознания.
– Отлей его, Семенов! – Сержант НКВД окатил подследственного половиной ведра воды, специально заготовленного для этого случая.
Лепетченко пришел в себя и, как мог, прошептал:
– Здесь денег больше нет… Я бы знал. Лёва Задов, как мы через Днестр переправились, Гале, жене Нестора, перстень отдал. Сказал, это все что есть.
– Ну а остальное где?
– Я не знаю… ей-богу, не знаю…
– Ты ж ординарцем был? Как такое возможно?
– А вот так и возможно… Были люди главнее. Ты что, лейтенант, думаешь, меня на все схроны приглашали? На побегушках я был, триста раз уже говорил и тогда и сейчас повторю.
– Кто может знать?
– Зиньковский может. Он на григорьевский поезд навел. А там золота было – не чета Мариупольскому схрону.
– Кто это, Зиньковский?
– Лёвка. Лёва Задов. Начальник корпусной контрразведки батьки. Лев Николаевич Зиньковский.
– Толку с тебя, как с козла молока, агент Федя… – следователь заполнил протокол допроса, дал последственному расписаться на каждой странице и вызвал караул для того, чтобы отправить его в камеру.
Спустя почти два месяца завмаг признался в сотрудничестве с румынской разведкой, в связях с зарубежным антисоветским подпольем. 20 октября 1937 года Иван Лепетченко предстал перед тройкой. О сокровищах атамана Махно в Мариуполе подследственный так ничего и не сказал. Суд был скорым, приговор – по-пролетарски суровым. Расстрел. В тот же день приговор привели в исполнение.
26 августа 1937 года. Одесса
С середины лета тревога поселилась в семьях одесситов. Вести о внезапном исчезновении людей шепотом передавались на Привозе из уст в уста и только проверенным знакомым. Расспрашивать о мужьях, неожиданно исчезнувших из семьи, мало кто рисковал – лишние разговоры про врагов народа до добра не доведут, а оно нам надо, чужое горе?
Ежовские чистки органов власти, силовиков и партийного актива были в самом разгаре. В безопасности себя чувствовать не мог никто.
Около половины шестого вечера оперативная группа прибыла по адресу: улица Жуковского, пять. В большом, добротном четырехэтажном доме с внутренним двором размещалось общежитие для сотрудников управления Народного комиссариата внутренних дел. В этот раз беда пришла в квартиру номер семнадцать.
Ничего не подозревающая хозяйка открыла дверь, вытирая руки, запачканные мукой о передник – с минуты на минуту мог уже вернуться муж и к его приходу Вера Ивановна стряпала пирожки с картошкой и шкварками.
– Разрешите? – Капитан предъявил в развернутом виде удостоверение с красной обложкой и, не дожидаясь ответа, сделал шаг в коридор. За ним проследовали остальные.
Постановление на обыск, понятые – всё, как в тумане. Значит, Лёва с работы уже не вернётся…
Вера Ивановна Зиньковская, супруга оперуполномоченного иностранного отдела НКВД в Одесской области Льва Зиньковского-Задова, оказалась права в своих предположениях. Ее супруга арестовали при выходе из здания на Маразлиевской, 40, где располагалось управление, в двух кварталах от дома.
О том, что тучи над ним сгущаются, Зиньковский уже догадывался. Четырнадцать лет оперативной работы в Одессе обострили его и без того хорошо развитое чувство интуиции. В зоне ответственности Задова находилась вся агентурная сеть в Румынии. Провалы двух его самых ценных агентов в Генштабе Румынской армии и штабе 3-го армейского корпуса свели на «нет» многолетнюю работу и сгубили всех остальных резидентов в Кишиневе и Бухаресте.
– В ходе обыска у вас изъят маузер с монограммой «За боевые заслуги». Поясните, откуда у вас это оружие. – Следователь Яков Шаев-Шнайдер был лично знаком с подследственным, но сейчас проворный сотрудник вёл себя подчеркнуто официально. От того, как он раскрутит Задова, зависела его будущая карьера.
– У тебя на столе моё личное дело, Яша. Там указано: «Награждён Одесским отделом ГПУ в 1929 году». Ты лучше меня всё знаешь. Давай без этих формальностей и дальних заездов.
– Я бы вам, арестованный, рекомендовал вести себя сдержанней и без фамильярностей. Видеться теперь мы будем часто, разговаривать – долго. Я из тебя, гнида, всю правду вытяну. Начиная с твоего махновского прошлого. Не сомневайся.
– Слушай, Яша, не такого полета птицы в этой истории разбирались. И до конца разобрались, поверь, справедливо разобрались. Я свое уже давно доказал. Все материалы в архиве, – с прежним пренебрежением к собеседнику ответил Зиньковский.