– А вскрылись новые обстоятельства, Задов. Вам знакома фамилия Лепетченко?
Судьбой махновского ординарца Зиньковский не интересовался. Дела давно минувших дней его не тревожили. После возвращения из Румынии, куда он ушел вместе с Махно в 1921 году, его показания перепроверялись много месяцев. С Иваном Лепетченко после того он ни разу не встречался.
– Знакома, а как же… говорят, в Мариуполе работает. Кстати, из наших, сотрудник. Нештатный, правда, ну так он никогда ретивостью не отличался.
– Правду говоришь, Задов. Ничего, что я тебя настоящей фамилией называю? Ты, кстати, для чего её сменил?
– И тут тайны нет никакой. Мода была на псевдонимы. Ещё в тюрьме придумал, на заре туманной юности.
– Так вот, твой знакомый Лепетченко дает признательные показания. Очень занимательные, кстати, но об этом попозже. Сейчас меня интересует развернутый ответ на вопрос: как давно вы, гражданин Зиньковский, завербованы Сигуранцей[124].
Сентябрь 1938 года. Киев
…Арестованному Зиньковскому снился дом. Неказистая хата, крытая соломой, с вишней во дворе. Вот сейчас округу разбудит гудок металлургического завода Новороссийского общества, и мужики потянутся на смену. Лёве до проходной от дома – семь минут неспешного хода.
Отец уже запряг коней в телегу и отправился на заработки. Где там он сегодня? Мешки с углем возит с рудника или по Юзовке подряд нашел? Вечером, за ужином, когда мама поставит на стол вареную картошку, батя расскажет, где был и что видел. Братья и сестры соберутся за одним столом. Исаак опять будет молчать, страдая за своей любимой Фирой с первой линии, Люба будет жаловаться ему на поселковую шпану и требовать разобраться в субботу со своими обидчиками, а маленькая Ася все никак не слезет с маминых рук.
Это всё будет вечером, а пока впереди смена. Глянув на Лёвин рост и ручищи, мастер сразу определил его каталем в доменный цех. Там все были такие, как Лёва, – здоровяки и крепыши. Шутка ли – 12 часов таскать «козу»[125]. Нагрузи, довези, скинь, и так – всю смену. Первые недели Лёва валился дома с ног. Бывало – и без ужина засыпал, но ничего – втянулся.
Потом тюрьма снилась… В нее он попал в 1913 году за налет. Вот ключи в замке проворачиваются и входит какой-то матрос… «Вставай, братва, свобода! Революция случилась!» – и тут же: «Зиньковский! На выход!»
Нет, это уже не сон. Это за ним.
– На выход, Зиньковский! Лицом к стене, руки за спину! – Конвоир вел его на очередной допрос.
Тринадцать месяцев бесконечных допросов. Следователь Яша, как он про себя называл своего бывшего коллегу, лютовал почти каждый раз. Но сам руки не марал. Для этого при нем специальный старшина состоял, с кулаками, как у кузнеца.
– Очисти душу, Задов! Все твои предательские действия доказаны, связь с румынской разведкой – ты сам подписал. Где клады махновские? – Шаев-Шнайдер начинал свою старую песню. Уж очень хотелось ему то ли выслужиться, то ли разбогатеть самому.
– Не знаю, – ответ арестанта был одним и тем же каждый раз.
Старшина по кивку следователя приступил к своей работе – сбил со стула, а потом, чтобы руки поберечь, лупил ногами.
– Чистосердечное раскаяние еще дает тебе шанс выжить, Задов! Вот мне только подписать эту бумагу, – Шаев-Шнайдер помахал перед ним каким-то листком, – и твое дело уходит в тройку, понимаешь, дурачок? А так, может, и пощадят тебя.
– Нет никаких кладов. И не было.
– А перстень Галине, жене Махно, ты откуда взял?
– Не было никакого перстня. Плотничали мы…
Старшина продолжал усердствовать. Следователь наклонился над лежащим на каменном полу Зиньковским и прокричал ему прямо в ухо, из которого шла кровь:
– Отдай деньги награбленные, гад махновский!
Лёва собрался с силами, приподнял голову и, собрав во рту обильно скопившуюся кровь, плюнул на галифе следователя.
– На́́́ тебе деньги! – перед собой следователь увидел окровавленную дулю.
На следующий день, 25 сентября 1938 года, выездная сессия военной коллегии Верховного Суда СССР приговорила Льва Николаевича Зиньковского-Задова к высшей мере наказания. В тот же день приговор был приведен в исполнение.
Обвинение Льва Задова в шпионаже в пользу иностранных разведок было в последующем пересмотрено. Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 29 января 1990 года Лев Николаевич Зиньковский-Задов посмертно реабилитирован.
Все члены семьи Задова, оставшиеся в оккупации в городе Сталино, погибли в шурфе шахты 4–4 бис, казнены фашистами. На мемориальной доске, возле места массовой казни жителей, обозначены в том числе их девять фамилий. Младшей девочке – Эстриной Лилии исполнилось к тому времени всего 11 месяцев.
Следователь по делу Лёвы Задова – Яков Шаев-Шнайдер в 1939 году был приговорен к расстрелу за подделку материалов уголовных дел и выбивание показаний, но нашему герою уже было все равно.
Сокровища Махно до сих пор будоражат умы искателей приключений, авантюристов, и нет ни одного подтвержденного факта, что они где-либо были обнаружены.
Логика подсказывает, что Нестор Махно, оказавшийся в эмиграции в одной гимнастерке, оставил свои сокровища где-то на родине, а значит, эта история когда-то еще получит свое продолжение…
Цена жизни
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава, товарищ Сталин, поручили мне сделать следующее заявление: сегодня в 4 часа утра…» – эти слова заместителя председателя Совнаркома СССР Вячеслава Молотова разносились из репродукторов в двенадцать часов дня воскресенья, 22 июня 1941 года.
Жители Сталино, как весь советский народ, понимали, что когда-нибудь этот день придет – не могли классовые враги оставить в покое молодую страну, но у людей существовала уверенность, что победа наша окажется быстрой и убедительной.
Настали тревожные времена, но город продолжал жить мирной жизнью – функционировал общественный транспорт, работали предприятия, учреждения, а учебные заведения заканчивали год и выдавали дипломы. Вечером 22 июня труппа Малого театра давала в театре комедийный спектакль «Стакан воды».
С первых дней к военкоматам выстроились очереди добровольцев, боявшихся только одного: не успеть к разгрому врага, но реальность оказалась совершенно другой.
После поражения под Киевом юго-западный фронт откатывался на восток катастрофически быстро. Летом никто не мог представить, что спустя три-четыре месяца немецкие войска будут уже в Донбассе. Осень началась с подготовки к эвакуации промышленных предприятий, а в октябре началось принудительное переселение этнических немцев. Из Сталинской области Постановлением Государственного Комитета обороны предусматривалась депортация 41 000 человек.
В середине октября 1941 года в Сталино появились первые колонны отступающих войск Красной армии. Измотанные, оборванные, израненные защитники уходили в сторону Ростова.
20 октября 1941 года на станцию Рутченково зашли передовые отряды итальянских и немецких пехотных корпусов. Город был сдан без боя.
Начались два таких долгих и тяжелых года оккупации. Два года, в течение которых сталинцы не только жили, выживали, но и сопротивлялись, боролись в меру сил.
…Колонна была длинной. Они всё шли и шли из-за того места, где дорога переваливает за холм. Конвоирующие солдаты то и дело резкими окриками и пинками возвращали в строй шатающихся пленных. Все были одеты в остатки красноармейской формы, грязной и часто – рваной. Знаков различия ни у кого не осталось и лица у всех одинаковые: чёрные от копоти и зимнего ветра, ничего не выражающие, отрешённые и равнодушные. Уже было всё равно, сейчас нужно было только дойти.
Они двигались рядами по шесть человек, и шеренгам этим не было конца. Местные выглядывали из дворов, из окон, из-за заборов, некоторые даже решались бросить еду. Корку хлеба. Ни одна не упала на землю.
Несколько месяцев назад эти же солдаты, опустив глаза, отступали на восток. Тогда они были с оружием. Те самые женщины и бабки из калиток кричали: «А нам что делать? Куда нам?» – а пехота, вся измученная и обессиленная, уходила в сторону Ростова.
Потом было несколько дней безвластия. Тянули всё, что было на виду. Самые расчётливые и дальновидные добывали себе продукты или зерно, остальные грабили бессистемно – из подвалов центрального универмага тащили уцелевшую мануфактуру, кому повезло – те успели разжиться дорогими фотографическими камерами, пацанва добралась до театрального реквизита и, вырядившись в невиданные на посёлке костюмы, устроила среди осенней грязи и луж дуэли на бутафорских шпагах. Один завмаг круглосуточно охранял с какой-то берданкой вверенное ему заведение, не допустив мародерства, и потом явился в комендатуру с докладом и вопросом, кому же их передать. Похвалили. Расстреляли. Зря паспорт показал…
Голова колонны уже поднималась к полуразрушенному клубу Ленина, а за Бальфуровским мостом еще не было видно её конца. Там, где вместо обрушенного пролета установили деревянную секцию в одну полосу движения, словно сквозь узкое горлышко бутылки просачивался людской ручеек. Сверху, со стороны Белого карьера, могло показаться, что это песочные часы тонкой струйкой отмеряют время, только черные точки песчинок какие-то замедленные, будто хотят это время растянуть, не дать ему закончиться.
На вершине склона, напротив Центральной поликлиники города Сталино, стоял остов Дома культуры. Разбитая крыша, пустые оконные проемы, серые стены… Вся прилегающая территория была огорожена столбами, на которых крепилась колючая проволока. Слева от разрушенного здания клуба, чуть в стороне, среди ровного, покрытого снегом поля отчетливо просматривались траншеи, вырытые для укрытия от бомбежек, по периметру стояла охрана и лаяли собаки.