далеко, минут тридцать ходьбы.
Ни в одной халупе не нашлось людей. Спросить было не у кого. Собирались в спешке, это было видно по разбросанным вещам. Выбирали самое нужное. Борис оставил в одном из домов на подоконнике фотографию и звезду из скрепок и направился к выходу. Нужно было добраться до Мариуполя. Там сестра. Не даст пропасть.
«А ну стой, жидяра!» – окликнули его голосом без акцента. Гречкин успел только заметить белые повязки полицаев на рукавах. Третьего раза он уже не хотел. Побежал, срываясь по крутым склонам, в сторону городского пруда и железнодорожной ветки, прочь от ненавистного лагеря, только бы в другую сторону… Но до рельсов он не добрался. Так и скатился вниз с простреленной головой…
Капитан Губченко умудрился добраться до линии фронта и вернуться к своим, но никто не поверил, что это возможно – зимой, передвигаясь ночами, пройти сотни километров и не погибнуть. Не поверили, так же как и он не поверил в тюремный расстрел. Следствие длилось недолго. После допросов с пристрастием бывший капитан был направлен рядовым автоматчиком в штрафной батальон, где воевал с остервенением и бесстрашием, удивительным для командиров, а ведь ему было нужно продержаться всего три месяца. В конце этого срока, при мясорубке на Миус-фронте, Андрею Губченко осколком почти полностью перебило руку. Хирург в прифронтовом госпитале не стал терять время и просто её ампутировал – в коридоре было слишком много бойцов с полостными ранениями, которых нужно было спасать, а этот будет жить. Капитан Губченко был восстановлен в звании и демобилизован по состоянию здоровья. Домой, в Астрахань, он прибыл с заправленным под ремень правым рукавом и при погонах…
Главного врача Центральной поликлиники вскоре заменили, и пленники Дулага-162 уже не получали никакого лечения. После этого госпиталь превратился в формальность, а потом был вовсе закрыт – излишняя гуманность.
А Катя… На третьем десятке спасенных её вычислили. Катю расстреляли, и где её могила – неведомо.
Освобождение
Свист падающей авиационной бомбы отличается от того, что издает мина. Бомба свистит только вначале, потом она воет тоном пониже, протяжней. Профиль пикирующего самолета, свист, взрыв. И так десятки раз. Зенитчики остервенело бьют в небо, давая упреждение с поправкой на скорость и траекторию цели. Те уворачиваются. Некоторые падают. Зенитчикам нет времени ликовать. Там, в уме, поставил зарубку на память и давит опять на гашетку. Серые самолеты с крестами волнами сменяют друг друга, перекапывая бомбами берег, поднимая в Миусе столбы воды.
«Уже и рыба не всплывает… Закончилась…» – успел подумать старший лейтенант Агарков, вжав голову в плечи от очередного фонтана воды после взрыва. Приходилось работать веслом наравне со всеми, кто был в лодке – отчаянно, изо всех сил. Ниже по течению такую же, как у них, скорлупку разнесло в щепки вместе с пехотой. Обломки лодки смешались с кровью, уносимые движением воды за поворот русла.
В этом месте Миус узкий – метров пятьдесят, семьдесят, не больше. Извивается как змей, ныряя течением под свисающие кроны ив, омывая поваленные стволы сухостоя. Так и уходит сквозь густую зелень за следующий поворот, будто прячет свои воды от бомбежки. Был бы Миус прямой, как Волга под Сталинградом, люфтваффе пару раз зайти вдоль русла – и все, нет полка, а Миус хитрее – извилинами и густой растительностью прикрывает своих от опасности с воздуха.
Что там той реки – для любого местного пацаненка в мирное время переплыть – не проблема. И на спор, и рыбки надергать на том берегу, а для военных – естественная преграда, которую можно использовать для создания глубокоэшелонированной обороны.
Немцы крепко зацепились за Миус. От Азовского моря на протяжении двухсот километров на север они два года возводили укрепления. Фюрер приказал создать здесь восточную границу рейха и плацдарм для дальнейшего наступления на Кавказ. О том, как враг умеет окапываться, Алексей знал не понаслышке. Сейчас он со своими сослуживцами форсировал Миус во второй раз. В первый их постигла неудача – завязли среди балок и оврагов, каждый километр давался неисчислимыми потерями, тыл не мог подтянуть боеприпасы из-за плотного огня, и успех оказался временным – откатились на прежние позиции.
– О, наконец-то… – Сержант Ивченко прислушался к канонаде, грохот которой раздавался западнее. Началась вторая волна артподготовки.
Добравшись до западного берега, взвод Агаркова залег на краю берегового обрыва. Разрывы снарядов превратились в сплошной гул, перекричать который было невозможно. Сплошная стена дыма, гари и поднятой в воздух пыли не позволяла всмотреться вдаль, но по своему опыту старший лейтенант знал: стоит им подняться в атаку, как незаметные с их позиции бугры начнут изрыгать пулеметные очереди. Огневые точки противника вкопаны глубоко, основательно, и тщательно замаскированы.
Через несколько минут за их спиной появилась автомобильная рота саперов. Сержант с флажками стоял на том берегу, четко отдавая сигналы, и вскоре была наведена понтонная переправа. Сквозь непрекращающийся гром артиллерии послышались звуки мощных танковых двигателей. Колонна КВ-1С и Т-34 с ходу зашла на переправу и, рассредоточившись по фронту, двинулась на вражеские укрепления.
«А теперь можно», – мелькнула мысль в голове старшего лейтенанта. Солдаты, пригнувшись над самым краем обрыва, поглядывали то на него, то в сторону укрепрайона, чтобы за грохотом техники не пропустить команду.
Агарков, поднявшись почти в полный рост, набрал полную грудь воздуха и громко, как только мог громко, закричал, обернувшись к солдатам:
– За Родину! Вперёд!
– Ур-ра-а! – боевой клич подхватили все, кто был рядом. Кто-то скрываясь крестился, кто-то громко кричал, будто бесов разгоняя, некоторые поднялись молча, только поправив каску, и мало кто в это мгновение задумывался о своей судьбе. Будь что будет. Или мы их, или они нас.
Алексей сквозь пелену увидел перед собой глаза человека. В кругляшах его очков отражался сам Агарков с повязкой на голове.
– Анечка, зови санитаров, уносите… Следующего давайте срочно, там потеря крови! Аня, когда жгут наложили? Да когда же они научатся записки вкладывать? – Разъяренный хирург полевого госпиталя не отходил от операционного стола ровно с того момента, как начался прорыв под деревней Куйбышево. Для медсанбата настали горячие часы. Раненых привозили полуторками по несколько десятков человек и этот поток не останавливался.
– Куда? Куда вы меня несете? – Алексей попытался приподняться, но головокружение от наркоза и резкая боль в левой руке не позволили ему даже оглядеться.
– Лежи, не вставай, милок… – Идущая рядом с носилками санитарка указывала, куда нести раненого. – Все будет хорошо, под Богом ходишь, хоть и комсомолец.
Несмотря на возраст, низкого роста, сухощавая санитарочка поспевала всё – и успокоить, и сделать по пути замечания.
– Ты легко отделался, Алешенька… Сына моего так завали… В первые дни пропал, на заставе служил. Мне теперь каждый Алёшка сердцу дорог… Какие ж вы молодые все…
Старший лейтенант Агарков действительно не выглядел на свои двадцать два. Непослушный вихор все время выбивался из-под пилотки, как коротко его не стриги, а легкий румянец и оттопыренные уши внешне делали его и вовсе наивным юношей.
– А что со мной, мать? – спросил Агарков, с трудом выговаривая слова – губы от жажды и наркоза стали сухими и непослушными.
– Осколочное, как у всех. Контузия еще. Руки-ноги целы, и хорошо. Голову тебе зашили да левую руку. Еще на свадьбе твоей спляшем, не тоскуй! – Старушка взяла его за руку, и Алексей почему-то сразу успокоился. Так его гладила мама, которой не было в живых уже пять лет.
– Это надолго? – спросил старший лейтенант.
– Как дохтор скажет… Палыч наш – знаменитый лекарь, наших больных по его швам в госпитале узнают. Штопает идеально, не всякий портной так пинжак состряпает…
На первой же перевязке Агарков измучил дежурного доктора вопросами:
– Когда меня отпустят?
– Да вы не в тюрьме, молодой человек. Какой из вас сейчас боец? Через неделю швы снимем, понаблюдаем… Успеете еще повоевать. Куда вы так торопитесь?
– Домой тороплюсь, доктор! Домой! Моя дивизия, говорят, к Сталино подошла, а я оттуда родом. Пока я тут валяться буду, они дальше пойдут, и как это? Без меня мой город освобождать? Не-е-ет… Так не пойдет…
– Раньше чем через десять дней вас не отпустят ни в каком случае, так что ешьте, поправляйтесь…
– Свяжи меня с соседями! – Генерал-лейтенант Георгий Захаров, командующий 2-й гвардейской армией, последние дни ходил мрачнее тучи. Его штабисты вели себя подчеркнуто официально, в соответствии с нормами Устава, чтобы не навлечь на себя беду, и лишний раз на глаза командующему старались не попадаться. Возле него постоянно находился только адъютант Пархоменко и офицер связи Маликов с шифровальщиком.
– Есть, товарищ генерал-лейтенант! Самара, Самара, я Харьков! Прием, Самара!
– Самара на связи! Слушаю, Харьков! – прошипела рация голосом офицера связи, но из соседней, 5-й ударной армии.
– Генерал-лейтенант Захаров на связи!
– Георгий Федорович, здравия желаю! – Командующий 5-й ударной армией Цветаев был у аппарата.
– Как ваши успехи, Вячеслав Дмитриевич? Как продвижение? – спросил Захаров своего коллегу.
– Согласно плану, Жора! Вышли на окраины Макеевки, еще немного, и подберемся к Кальмиусу! Ты-то как? – Генерал Цветаев знал, что гвардейцы Захарова завязли в линии обороны фашистов, что располагалась на юго-востоке от Сталино. Километрах в двадцати.
– Бьемся, Вячеслав Дмитриевич! Хотел узнать, какие у тебя планы, ты ширину Кальмиуса уже измерил? Осилишь? Или подмогнуть с юга?
– Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, за предложение! Кто ж от помощи откажется?! Но я ждать не буду, прямо с ходу и пойдем! Разведка докладывает, что там от Кальмиуса к центру подъем крутой, нам внизу рассиживаться не пристало! Будем брать господствующую высоту с налета. Подоспеешь, так врывайся тоже! Всё! До связи, дорогой!